Где мои девятнадцать лет?

— Просто знать не знаю и знать не хочу, — уточняю я, он отчётливо всхлипывает — какой чувствительный! — а его дитя смотрит на меня обиженным, влажным от слёз взглядом.

— Послушай, — повторяет маньяк опять на той же ноте, — наш сын приучен к материнскому молоку. Ты даже кашки готовишь ему на своём молоке. У нас детского питания в доме нет. Я предлагал вчера купить, но твой день рождения, гости… Я накормлю Андрея — он тоже скоро проснётся, но Кирюшу ты покорми. Тебе же самой будет хуже, если откажешься, молока у тебя много.

— Молока?! У меня?! — я бы кричала в истерике, но голова разрывается от боли — каждое слово отдаётся в висках. — У меня нет ни детей, ни молока! Мне вчера исполнилось девятнадцать, а вы лучше объясните, что сделали со мной!

— Что я сделал? — повторяет маньяк эхом. Ребёнок у него на руках заходится криком, звонкий голосок пробирает до костей, отдаётся в висках: «Па-па! Кушать!»

— Да, что вы сделали со мной? Как вы меня изуродовали? Почему я так выгляжу? — последний вопрос я выплёвываю ему в лицо, приподнимаясь на локтях.

— Послушай, — говорит маньяк, не меняя тон. — Я очень тебя прошу — накорми Кирюшу. Грудной ребёнок плачет, хочет есть. Я очень тебя прошу. — Это спокойствие и мольба, с которыми всё это было сказано, заставляют меня протянуть руки к младенцу. Маньяк благодарно смотрит мне в глаза, суетливо вскакивает, кладёт своего ребёнка на кровать и бросается ко мне. — Надо сесть в кресло: сесть и выпрямиться. Ты голову можешь сама держать?

Он поднимает меня с кровати и усаживает в кресло, кладёт своего сына мне на руки, рвёт на мне одежду, освобождая грудь.

— Осторожней! — осаживаю я его.

— Прости, прости, прости! — он, не отпуская мои плечи, прижимается губами к моему виску — его руки дрожат. Я бью его головой в челюсть — ему, должно быть, больно, но мне больнее: будто острый шип вгоняют в затылок.

Всё-таки дети куда счастливее взрослых — Кирюша сразу позабыл все свои обиды, как только моя грудь оказалась у него во рту: «Ну, надеюсь, ты найдёшь, чем там полакомиться, малыш. В общем-то, мне не жалко». Вместе с этой мыслью в голове проносятся ужасы грудного вскармливания: вытянутая грудь, растяжки, боль, которую невозможно терпеть…

Маньяк сидит на кровати, как-то жалобно подобравшись и закрыв лицо руками. Его сын удовлетворённо чавкает и улыбается мне. А ребёнок миленький, без соплей и слёз — просто фарфоровая куколка.

— Я открою, — маньяк вскакивает и бросается из комнаты. Я не слышала звонка, должно быть, последствия падения, зато его грубый, неприятный голос слышу очень хорошо даже из прихожей. — Да, проходите, пожалуйста, в спальню. Жена меня не узнаёт и сына не узнала, я с трудом заставил её покормить ребёнка.

— Голубушка, померь-ка молодому человеку давление, — по виду тут до инфаркта недалеко, а обстоятельства располагают. Этот голос был приятным, и я встрепенулась — кажется, врачи настоящие.

— Со мной всё в порядке. Я же говорю — жена в спальне, — маньяк почти кричит, кажется, его повяжут ещё в гостиной.

— Голубушка, успокоительное можешь вколоть сразу.

— Мне спать нельзя, у меня двое маленьких сыновей, жена больна — оставить не с кем.

В комнату заходит абсолютно седой старик, одетый в медицинский халат, с огромным саквояжем — и я мысленно проклинаю уцепившегося за мою грудь сосунка и разорвавшего одежду маньяка.

— Так, милая, на что жалуемся?

В дверях появляется Михаил, а за его локоть настойчиво цепляется самого развратного вида медсестра-блондинка: белые кудри, красные губы, подведённые стрелками глаза, как-то слишком чётко очерченные брови, а маникюр мне видно даже отсюда. Михаил протягивает врачу документы: вижу паспорта, зелёные прямоугольники и какие-то карточки.

— Этот маньяк изнасиловал меня и силой здесь удерживает, — честно отвечаю я на поставленный вопрос.

— Закатайте, пожалуйста, рукав, — медсестра не обращает ни малейшего внимания на мои слова, сама расстёгивает маньяку ворот рубашки — и когда только он успел цивильно одеться? — Сан Саныч, сто восемьдесят на девяносто, сердцебиение за сто двадцать.

— Ну, голубушка, у меня глаз намётан. ЭКГ — обязательно, и побегай по соседям, может, придётся забрать…

— Мне нельзя, у меня дети, — шепчет маньяк и от лёгкого толчка в грудь падает на кровать, а медсестра нависает над ним.

«Чем это они собираются у меня на глазах заниматься?» — не то чтобы я против, но смотреть на это точно не собираюсь, а маньяка внезапно становится жалко.

— Примите горизонтальное положение, — говорит медсестра и сама начинает расстёгивать на нём рубашку.

— Этот маньяк…

— Погоди-погоди, милая, давай всё по порядку, — прерывает меня врач, — видишь, какая отчётность у нас. Сейчас я тебя осмотрю, всё запишу… Тебе тоже ЭКГ сделаем после мужа… Ой, какой хороший у тебя сыночек, а какой деловой — твёрдо своё дело знает, мамку сосёт и ни на кого внимания не обращает.

Я собиралась сообщить о том, что ребёнок не мой, а я совершаю акт милосердия, заменяя малышу пустышку, но Кирюша внезапно отпускает грудь, смеётся, машет ручками и кричит «Мама!» так звонко, что любое отрицание этого факта кажется кощунством.

Маньяк поворачивает голову в ответ на крик младенца:

— Я очень тебя прошу, приласкай его, обними, погладь по спинке — он так привык к нежности, — в голосе явно слышатся слёзы, хотя взгляд сухой и какой-то напряжённый.

— Лежите, не двигайтесь и не разговаривайте, — увещевает его медсестра, и в этот раз её вмешательство кажется мне ещё более беспардонным, чем общий вид этого медицинского работника в целом: она сидит рядом с маньяком на краешке кровати, слегка расставив ноги, наклоняется к нему и зачем-то гладит его торс.

— Мама, — поставленный на ножки у меня на коленях Кирюша виснет на шее и от переизбытка чувств целует меня мокрым поцелуем в нос, кажется, что он сыт и доволен жизнью.

— Вот молодец какой, — хвалит его врач. — А ты, милая, скажи, как звать.

— Олейник Татьяна…

— Гладышева она, Гладышева Татьяна Алексеевна, — стонет маньяк с кровати, и я фыркаю от возмущения.

— Полных лет?

— Девятнадцать вчера исполнилось, — медсестра смотрит на меня и усмехается, гадко так усмехается и склоняется над маньяком так, что её глубоко декольтированная грудь тычется ему в лицо.

«Что она там вообще делает?»

— Давление в норме, — рапортует врач, и медсестра протягивает ему ленту со снятой у маньяка ЭКГ.

— Ну, всё не так страшно оказалось, — говорит врач после минутной задумчивости и, обращаясь к маньяку, добавляет: — Пили вчера?

— Пил, — признаётся тот, — у жены день рождения был, — и вскакивает с постели, будто та бьёт его током. — Дай сюда, дай сюда! — бросается он ко мне и отбирает ребёнка — подумаешь, будто было надо.

— Ну и правильно сделал, — замечает врач. — А ты, милая, пройдись по комнате. Встань и пройдись туда-сюда, — я выполняю это предписание, и врач внимательно наблюдает за мной. — Готова записывать, голубушка? Координация не нарушена, давление в норме, сердечные тоны чёткие, ритмичные. Глазки закрой, милая, пальчиком к кончику носа веди: правая ручка, левая… Вот так, молодец. Пиши голубушка, рефлексы не нарушены.

— Гематомы, укусы снимать будем? — спрашивает медсестра, и я вздрагиваю, слыша пояснения. — На мужчине живого места нет.

— Так и у Татьяны Алексеевны гематомы имеются, — мурлычет врач себе под нос.

Я сажусь обратно в кресло, решив не обращать внимание на разговоры, — в конце концов, от меня здесь уже ничего не зависит.

Врач протягивает документы обратно Михаилу и начинает собираться.

— Так что же мне делать? — восклицает маньяк, и на этот раз я с ним полностью согласна.

— Вы вызовете милицию? — вопрошаю я.

— Во-первых, обоим поменьше нервничать, — следует ответ.

— Так как же не нервничать… — Михаил полностью разделяет моё возмущение. — Столько лет душа в душу — ни слова поперёк, выглаженное бельё, завтрак, обед, ужин, дети, а тут…

— Во-вторых, вам, Михаил Иванович, не нервничать совсем…

— Вы что уезжаете? — в свою очередь спрашиваю я и вскакиваю с кресла. — А меня с собой не заберёте?

— Да куда же вы от законного мужа, голубушка? А вы, Михаил Иванович, сейчас посидите с полчаса, пока уколы действуют, а лучше полежите, отдайте пока дитя матери. Потом встанете и пойдёте медленным шагом до аптеки. Дойдёте до аптеки, зайдёте, протяните аптекарю вот эту бумажку и по чеку оплатите: там вашей жене витаминчики и вам для сердца. Как принимать — всё написано. Супруга будет буйствовать — осторожно так привяжите к кровати, только сосуды не перетягивайте, и вызывайте психиатра.

— Так что же, она меня так и не вспомнит?! — восклицает маньяк.

— Чтоб, батюшка, амнезию лечить, причину знать надо. Вот, сделаете МРТ головы и шейного отдела позвоночника, покажете жену неврологу и психиатру.

— Да какие психиатры? Какие связывания? — искреннее возмущение Михаила внезапно мне льстит, и я понимаю, что он здесь один на моей стороне — при условии, что это, конечно, не грамотно разыгранная театральная постановка.

А врач оборачивается в дверях и добавляет:

— Одно могу точно сказать, какая бы причина ни была, а повезло вам обоим крепко: если инсульт у вашей жены был, то очень легко отделалась; затяжная депрессия, стрессы — это, конечно, более вероятная причина; а вы, батюшка, на волоске от инфаркта, на волоске…

Звук, который издаёт маньяк в ответ на эти излияния, больше напоминает предсмертный вой какого-нибудь хищника в джунглях, и я, прикрывшись, бегу вслед за врачом.

— Закрой, милая, за нами!

Я не могу найти слова от возмущения, на языке вертится два вопроса: «Сколько он вам заплатил?» и «В каком театре вы работаете?» Врач открывает дверь, выходит, и я остаюсь одна в прихожей незапертой квартиры. Сердце бешено стучит в груди — свобода! — один шаг и… Да нет, какие сомнения — бежать, как бы ни была одета, вряд ли я нахожусь в другом городе; маньяк, видимо, уверенный в своих подчинённых, за мной не последовал. Я делаю шаг босыми ногами по кафелю — без обуви будет больно, но это не важно, в конце концов, жизнь важнее. Внезапно что-то мягко тыкается мне в зад и нежно обнимает за бёдра — а я ничем не могу объяснить охватывающее всё моё существо ликование…

— Мой маленький, — против воли шепчут губы…

Я оглядываюсь, и ребёнок лет пяти-шести, сперва слегка отпрянув, улыбается мне.

— Андрей! Андрейка! — маньяк выбегает из комнаты с младенцем на руках и бросается к старшему сыну. — Не приставай к маме — она заболела. Я сейчас тебя накормлю и отведу к тёте Насте.

— Хочу сырников! — без стеснения заявляет ребёнок. — А потом в парк гулять обязательно и с тобой, и с мамой.

— Будет яичница, Андрей, а к яичнице будет вкусный сок! И не привередничай. Пойдёшь к тёте Насте — мама болеет, а у папы очень много дел.

— Почему мама болеет?

Маньяк как-то крякает в ответ на этот вопрос — младший сын приходит в движение у него на руках и, по-видимому, для обоих привычно, цепляясь за одежду, залезает на плечи и осёдлывает отцовскую шею.

— Понимаешь, Андрей, — говорит Михаил и опускается перед пятилетним по виду ребёнком на колени.