Где мои девятнадцать лет?

— Через рубашку не чувствуется, — отвечает он.

Какая малость — расстегнуть на нём рубашку. Делаю это и продолжаю целовать кожу.

— А ты волосатый, — замечаю я.

— Есть немного, — усмехается он. — Представляешь, я брею, брею, а они растут и растут. Ну, и где здесь справедливость?

— Тебе легче? — в ответ тяжёлый вздох, я снимаю с него рубашку и ложусь ему на грудь. — Так легче?

Он крутится из стороны в сторону, поправляет меня…

— Швы на твоей сорочке мешают, трутся, больно…

— Какой же ты нежный! — восклицаю я, сбрасывая ночную рубашку. — Так легче?

— Да, только надо полностью прижаться, всем телом…

— Тебе правда легче? — спрашиваю я, приподнимаясь.

— Да, значительно легче, когда ты вот так лежишь. Ты же слышала, что женатые мужчины по статистике дольше живут. Вот, говорят, что женские руки, груди — всё продлевает жизнь. А тебе меня жалко?

— Да нет, не жалко. Просто я от тебя…

Он не позволил мне договорить:

— Ложись на меня, чтобы твои груди меня касались, и за плечи мои держись. Вот так, всему тебя учить надо. Крепче держись! Обнимай! — Его руки сомкнулись на моей спине, огромная ладонь легла на затылок, — и я замерла, в голову пришло крамольное: «он этого хочет?» — но муж не делал ни малейшего поползновения, его дыхание стало ровным и тихим, он как будто задремал, и я скорее ради профилактики дурных желаний ущипнула его. — Ну что? Я же почти заснул.

— Не прижимай меня так сильно, если молока с печеньем не хочешь.

— Молоко? — он почти в голос смеётся.

— Да, у меня в груди молоко, — отвечаю я.

— Ну, про молоко я понял, а печенья в доме нет. Слушай, ты по таким глупостям меня не буди, а то только хуже мне сделаешь.

— Ладно-ладно, прости. Тебе лучше? — он не удостаивает меня ответом, как-то возится подо мной, вздыхает. — Ну, спи-спи. Я целую его туда, куда могу дотянуться, — в шею, он приподнимает меня, двигает выше, задевает трусы — я вздрагиваю.

— Да ну, прекрати уже, — стонет он, — если будешь дрожать, то точно меня угробишь — просто расслабься и лежи, как грелка.

Я по мере сил выполняю его пожелание и чувствую, что в его словах есть смысл, — он убаюкивающе, расслабляюще тёплый и мягкий, совсем как мой мишка. Ровное биение его сердца и это тепло вскоре успокаивают меня — я почти засыпаю, но не он.

— Ну, что же ты не спишь? — спрашиваю я, приподнимаюсь, целую его в нос, случайно задеваю губы.

— Мешается…

— Что же на этот раз? — вопрошаю его.

— Да трусы твои, будь они не ладны! Сколько раз говорил — не надевай на ночь, сколько раз говорил, не ёрзай по мне, когда так лежишь, но ты же всё забыла, — он всхлипывает или делает судорожный вздох.

— Да дались тебе эти трусы! — восклицаю я, сползаю с него, торопливо скидываю оставшееся нижнее бельё и заполошно залезаю обратно. — Так хорошо? — глажу его по голове.

— Хорошо! — подтверждает он. — Одеялом покройся, а то замёрзнет спина ночью, или сыновья, не дай Бог, увидят, и крепче держись, ноги раздвинь, ногами тоже держись.

— Чего раздвинуть? — напрягаюсь я.

— Послушай, — обращается он ко мне внезапно бодро, — объясняю научно-популярно: как заснём, руки расслабятся и у тебя, и у меня — сползёшь с меня, с постели упадёшь, опять головой ударишься.

Я выполняю все его распоряжения, он расслабленно выдыхает подо мной, улыбается, закрывает глаза и, кажется, засыпает.

Его живот приподнимается вверх-вниз, баюкая меня будто на волнах, сердце бьётся чётко, ровно где-то под ухом — его сердце или моё сердце — каждый новый вздох разливается по моему телу блаженством, выдох приятно ласкает волосы на голове, я засыпаю. Муж сонно гладит меня по позвоночнику вверх-вниз, вверх-вниз, пока его рука не замирает окончательно у меня на затылке. Его рука наливается тяжестью, я ворочаюсь, Михаил кладёт свободную руку мне на спину и начинает настойчиво разминать ягодицы — его пальцы неожиданно входят в меня сзади. Моё тело от пяток до макушки вздрагивает, будто по позвоночнику пропустили ток, а потом тяжелеет — я бы хотела сейчас закричать, но мой рот прижат к плечу мужа и способен издавать только мычание. Я лежу будто в качающейся на волнах лодке. Если бы и хотела сейчас оттолкнуть мужа — не могу. Течение подхватывает и уносит лёгкую лодку, увлекает вниз по горной порожистой реке, крутит в водоворотах, пока, следуя за водопадом, она не свергается вниз — ложится на тёплый песок небольшой отмели под яркое солнце.

— Мама! — я просыпаюсь от этого звонкого, пробирающего до костей крика — не отозваться просто невозможно.

«Кто проснулся, встрепенулся, встал на ножки, улыбнулся?» — угодливо подсказывает память.

— Кто проснулся, встрепенулся, встал на ножки, улыбнулся? — спрашиваю я, следуя инстинкту. Рядом нехотя разлепляет веки муж, к счастью, я лежу не на нём, но одежды на мне нет. Впрочем, Кирюша привык видеть мою грудь, он открывает дверь, залезает на кровать, проходится босыми ножками по отцу, падает камнем мне на живот. — Так кто у нас проснулся?

— Я проснулся! — отвечает младенец.

— Кирюша проснулся! — я беру сына на руки и полностью стаскиваю с его отца одеяло, чтобы прикрыть наготу. Пускай он встаёт и одевается — Кирюше не видно. — Так, что Кирилл Михалыч будет кушать на завтрак? Кашку?

— Нет.

— Не хочешь кашку? А что ты хочешь? Маму хочешь?

— Маму кушать, — отвечает Кирюша и берёт грудь.

Нацепивший пижаму Михаил заполошно подкладывает подушки мне под спину и недовольно качает головой — по его разумению, кормить надо сидя на стуле с высокой спинкой.

— Папин будильник! — говорит он, лаская босую ножку. — Если бы не ты, сынок, то мама с папой проспали бы больницу. Семь утра.

— И мамин будильник! — вторю я мужу.

— Ты меня вспомнила? — он наклоняется к моему уху, и я отрицательно покачиваю головой. — Сына вроде вспомнила, вы с ним всегда так разговариваете. Я завтрак приготовлю и Андрейку подниму, собирайтесь, — говорит он и уходит.

Мы с отвращением доедаем вчерашнюю еду — Андрюше я сварила овсянку, и он трескает её с таким удовольствием, что мне не жалко затраченных усилий, надо будет и нам чего-нибудь приготовить самой — странно, почему вчера мне эта ресторанная еда казалась необычно вкусной.

В машине сажаю Кирюшу в креслице, а Андрея не спускаю всю дорогу с рук и чувствую, что мне не хочется с ним расставаться, а ехать в больницу на это МРТ и вовсе страшно, но деваться некуда.

— Мы заберём тебя в обед и пойдём гулять, как вчера гуляли, — Андрей весело убегает прочь по коридору и вскоре исчезает за дверью одной из комнат.

Всю дорогу до коммерческой поликлиники меня посещает единственное желание — вытащить Кирюшу из креслица и взять на руки. Я сделала это сразу же, как только муж припарковал машину возле здания.

Сын прижимается к моей щеке и беспорядочно гладит своими ручками шею и плечи.

— Мы возьмём Кирюшу с собой? — задаю я глупый вопрос.

— Есть другие варианты? — муж тоже нервничает, забирает ребёнка у меня из рук, свободной рукой обнимает за талию.

— Всё твоё должно быть с тобой? — усмехаюсь я, Миша не понимает юмора, почти силой заводит в двери, подводит к регистратуре.

— Гладышева Татьяна Алексеевна, назначено на пол-одиннадцатого.

— Вас проводят, — обращается ко мне медсестра, — а вы посидите, пожалуйста, здесь, — Михаил как будто не слышит и продолжает стоять возле стойки, пока я заполняю договор и прочие документы.

— Посиди, Миш, — говорю ему, но он реагирует странно.

— Я муж, ребёнок грудной без матери не может.

Толкаю его под руку:

— В себя приди и сядь туда, — он выполняет это распоряжение, Кирюша что-то напевает себе под нос, и покачивающийся в такт песенке ребёнка муж вызывает у меня серьёзное беспокойство. — Успокойся, Миш, всё хорошо! — говорю я ему, перед тем как последовать за медработником, и, оборачиваясь в проходе, нахожу его за своей спиной.

— Ожидайте, пожалуйста, в коридоре, — говорит ему медсестра.

— Я муж, ребёнок грудной без матери не может.

Провожающая меня девушка пугается и, видимо, решает не обращать внимания. Мы всем табором заходим в узкий длинный кабинет, больше похожий на бронированную трубу — в кабинете тесно: вдоль стены установлено несколько компьютеров.

— Гладышева Татьяна Алексеевна? — спрашивает меня врач из-за плеча.

— Да, — отвечаю я тонко, ноги у меня дрожат, коленки подгибаются.

— Рост, вес?

— Метр шестьдесят пять, пятьдесят два.

— Метр шестьдесят восемь, семьдесят пять, но она похудела килограмма на два за эти дни, — подаёт голос из-за спины Михаил.

Врач оглядывается от удивления — судя по выражению лица, делает это он редко — и скорее на автомате продолжает:

— На что жалуетесь?

— Ни на что, — отвечаю я.

— Головные боли, головокружение… — удивлённо уточняет врач.

— Подозрение на инсульт у нас по скорой, — заявляет Михаил.

— Подозрение на инсульт? — врач оглядывает меня как сумасшедшую. — А вы, простите, кто? — обращается к моему мужу.

— Я муж, — отвечает Миша, — а это младший сын, он грудной, ему без матери нельзя, — Кирюша в подтверждение кричит «Мама!» и призывно машет ручками в мою сторону.

— Подождите, пожалуйста, с ребёнком в коридоре, — говорит врач и, уверенный в том, что его распоряжение будет выполнено, отворачивается обратно к монитору и продолжает общаться со мной.

— Понимаете, инсульт — это диагноз, а мне нужны симптомы: неожиданная слабость, онемение частей тела, головокружение, головная боль, тошнота, рвота, мушки перед глазами, спазмы…

— У неё болела голова, и сознание она теряла, и вообще была чем-то очень расстроена, в свой день рождения даже любимое вино не пригубила.

— Понимаете, я не могу записать это настроение в медицинскую карту. Головные боли, потеря сознания — это ещё куда ни шло, но остальное… И я прошу вас, муж, оставить меня с пациенткой наедине — с ней ничего здесь не случится.

— Я муж, я останусь, — отвечает Михаил.

— Послушайте! — врач на этот раз действительно поворачивается к нам и даже устанавливает зрительный контакт с моим мужем — ещё немного и встанет на ноги. — Вы должны выйти отсюда с грудным ребёнком и позволить мне общаться с больной, судя по всему, нарушений речи и слуха у неё нет. Если честно, я вообще не вижу у вашей жены признаков инсульта и не понимаю, зачем вам эта дорогостоящая процедура.

— Эту дорогостоящую процедуру порекомендовал нам врач со скорой…

— Когда вызывали скорую? — врач явно раздражён.

— Вчера в шестом часу…

— Вечером?

— Утром, — уточняет Михаил.

— Понимаете, симптомы микроинсульта и даже транзиторной ишемической атаки сохраняются в течение двадцати четырёх часов…

— Эти симптомы не прошли у неё до сих пор! — восклицает Михаил, Кирюша у него на руках вскрикивает «Папа!», от всей души целует родителя в нос, обнимает за шею, укладывает головку на отцовское плечо и заводит протяжную жалобную песенку.

— Уберите отсюда ребёнка! — врач почему-то выходит из себя. — Вы знаете, как реагируют маленькие дети на наведённые прибором магнитные поля? Он у вас заорёт так, что потом весь день не успокоите.