Где мои девятнадцать лет?

Глава II. И тебя вылечат...

Нет, что бы ни значил этот день в моей жизни… какое бы значение ни было ему придано, сейчас я больше всего хочу зачеркнуть… вычеркнуть все принадлежащие ему события. Мы сидим за столом, доедаем вчерашние объедки: Андрей на коленях у отца уплетает мясную нарезку, Михаилу нехорошо, а на все попытки моего папы налить ему коньяка для расширения сосудов он почему-то отвечает отказом; Кирюша осваивает новые поверхности, хотя для него они не новые, а давно засиженные; а у меня то и дело перехватывает горло и что-то неприятно так камнем стоит в груди — несмотря на непосредственное поведение детей, комната будто плавает в невесомости, а мимо хаотично проплывают вот-вот готовые рвануть шаровые молнии.

— Так, дети, — нарушает молчание папа, — рассказывайте всё по порядку, как и что стряслось.

— Я говорил, что папе надо выпить чаю с сушёной малиной, а мама ему малины в чай не положила, — заявляет Андрейка, и я успокаивающе поглаживаю его ножки.

— Уложили детей, — отвечает Миша, кажется, я начинаю понимать, почему у него такой голос, он задыхается — и от этой догадки камень у меня на душе начинает леденеть.

— Это было ещё при нас, — замечает мама.

— Вымыли посуду, Таня убрала оставшееся в холодильник, легли, заснули. Я просыпаюсь оттого, что она меня зовёт во сне и целует… — Михаил замолк и тяжело схватил ртом воздух. — А потом…

— А потом он меня изнасиловал, — заявляю я и, заливаясь слезами, падаю мужу на плечо.

— Я же сказал, что надо чаю с малиной! — Андрей соскакивает с колен отца и бежит в кухню.

— Лови его, Лёш, а то он сейчас кипятком обварится или о чайник обожжётся, — короткая борьба, и дед уходит в кухню ублажать внука.

Муж обнимает меня за плечи, гладит по голове и целует:

— Я записал тебя на МРТ, к сожалению, только на завтра. Потом невролога вызовем на дом. Тебя вылечат.

— И тебя вылечат, — всхлипываю я и чувствую, как камень у меня на душе трескается и осыпается песком в желудок.

— То есть ты проснулась и уже ничего не помнила? — спрашивает мама, которую наши нежности не трогают.

— Я помню, что мне исполнилось девятнадцать, был праздник, и папа подарил мне огромного плюшевого медведя.

— И всё?

— И всё. Я в доме у незнакомого человека.

— А голову нельзя было включить и немного подумать? — я понимаю, что возвращающийся из кухни с двумя чашками чая отец шутит, чтобы как-то разрядить напряжённую обстановку за столом, но мама воспринимает его шутку всерьёз.

— Да ты хотя бы в зеркало посмотрела! — восклицает она, заламывая руки.

— Да смотрела я в зеркало и думала, что он мне пластическую операцию сделал, пока я в отключке была.

— Тань, с сериалами пора завязывать. Вам с матерью обеим больше никаких сериалов.

— Я-то тут причём? — маме чувство юмора отказывает окончательно, и она начинает злиться уже не на шутку. — Я детей и мужа не забывала.

Папа подталкивает маму под руку и шепчет: «Она у тебя единственная, Вик, единственная», — но поздно. Я, конечно, прекрасно понимаю их эмоции: и то, почему так неудачно шутит отец, и то, почему злится мама, — но это меня абсолютно не успокаивает.

— Послушай, — обращается мама ко мне. — Андрея мы заберём, а что с Кирюшей — ума не приложу. Он же у тебя грудной, будешь сейчас от груди отрывать — это такие скандалы, что не приведи Господи. У отца гипертония, у меня ишемия…

— Никого забирать никуда не надо, — подаёт голос Михаил, и я очень рада его вмешательству. — Таню надо научить варить каши, менять подгузники, и что там ещё полагается…

* * *

В результате прохождения ускоренного курса молодого бойца через три часа я знала, что у меня имеется особый вместительный рюкзачок для прогулок с детьми, каждая вещь в котором имеет свою сакральную значимость и срок годности: полотенце (менять через день); два подгузника (добавлять по мере необходимости); бутылочка (мыть); большой шарф (вещь далеко не вечная); присыпка (следить, чтобы не закончилась); погремушка (не забыть) и ещё кое-что по мелочи.

Что ещё я сделала за эти три часа… Внутривенную инъекцию эуфиллина мужу-маньяку, уложила его в постель поцелуем — в ответ, сдержав стон, он успокоил меня словами, что ему было не больно. А вот мне было больно сцеживать молоко! Я трижды сожгла манную кашу, дважды её приготовила и единожды скормила полученный результат младшему сыну — он вымазал ей всю свою мордочку, но в общем и целом был дико рад; составила поразивший меня своей насыщенностью и нудностью список каждодневных дел: приготовить завтрак, проводить мужа на работу, а старшего сына — на подготовительные курсы в школу (к счастью, он посещает их только дважды в неделю, к несчастью, он не ходит в детский сад); покормить Кирюшу и искупать его — будем надеяться, что эта процедура из приятных; занять его чем-то так, чтобы за ближайшие два-три часа он устал настолько, чтобы заснул, — задача из ряда невыполнимых; приготовить обед, постирать и погладить; погулять с Кирюшей, попутно встретив мужа с сыном ужином и лаской — нет, к вечеру пошлю обоих, в смысле, всех троих; приготовить мужу чистую рубашку, носки, костюм, что-то ещё и ещё… Да, проснуться на следующее утро, обязательно проснуться, чтобы не оставить двух малолетних детей без матери, хотя бы для этого…

Через три часа я доверила убаюкивание Кирюши бабе с дедой и, не обнаружив в трёхкомнатной квартире другого приватного места, решила прилечь под бок к мужу:

— Тебе лучше?

— Ты меня вспомнила?

Отрицательно мотаю головой.

— Ты только не нервничай, — нет, что я сделала не так, если этот человек, осторожно придерживая меня за плечи, поднимается с постели.

— Завтра отвезу Андрейку на курсы, а тебя — на МРТ.

— Ложись обратно, тебе крепко досталось.

Он садится рядом со мной на кровать, преданно смотрит в глаза:

— Ты меня вспомнила?

— Я теперь точно знаю, что ты мой муж…

— Это совсем не одно и то же, — вот только выяснения отношений мне сейчас не хватало. К счастью, он просто отворачивается на секунду. — Давай отпустим твоих родителей домой, они хотели поехать на дачу. Кирюша всё равно не уснёт — все вокруг него так возбуждены.

— Я очень устала, честно, и раз у нас есть такая возможность… почему бы не поспать немного. Не знаю, был ли у меня инсульт или просто психика отказала… Последнее нельзя исключать, но я же головой билась... Да и тебе слишком плохо, чтобы мы могли остаться одни с двумя малолетними детьми.

— У нас очень хорошие дети, Тань. Ты не представляешь, когда их уложишь вечером и убаюкаешь, они потом спят всю ночь до самого утра и не просыпаются. Мне значительно лучше, да и ты… разве в девятнадцать от такого устают? Давай возьмём детей и пойдём гулять, раз уж мне не надо на работу…

— Гулять? — не в силах спорить, я просто эхом повторяю его слова.

— Как раз болячки ветром обдует — легче станет.

— Ветром…

* * *

Родители быстро согласились оставить нас. Михаил увёз их на машине. Они поцеловали внуков и напрасно пытались скрыть радость за обеспокоенными взглядами...

За время отсутствия Михаила я с трудом смогла собрать детей: уговорить Андрейку оставить дома машинки, надеть на Кирюшу джинсовый костюмчик… К моменту возвращения мужа мы гуляли во дворе — город изменился до неузнаваемости, район был для меня незнакомым, и даже перейти на другую сторону было страшно. Михаил повёз нас в парк аттракционов и, пока он медленно прогуливался с подрёмывающим Кирюшей на руках, я каталась на каруселях с Андрейкой и орала от восторга как девятнадцатилетняя. Мы пообедали в семейном кафе, где мой муж-сладкоежка соблазнился, наконец, яблочным штруделем с мороженым, а через час на моей белой блузе выступило молоко и, пока я переодевалась и приводила себя с Кирюшей в порядок в комнате матери и ребёнка, Михаил с Андреем смотрели мультфильм в кинотеатре. Я полчаса просидела в массажном кресле и вернулась домой почти довольная жизнью — мы с мужем едва дотащили детей и сумки с едой из ресторана до дверей. Убаюкивать сыновей не пришлось — Кирюша заснул у меня на руках, а Андрея едва удалось заставить переодеться в домашнее, прежде чем он лёг в кровать. К тому времени, как я затворила оклеенную картинками из советских мультиков белую дверь детской, Миша уже спал на диване — заснул под новости. Я выключила телевизор, накрыла мужа одеялом, разобрала постель и легла, но сон ко мне не шёл. Я отчаянно старалась выкинуть мысли из головы, пыталась отвлечься, вспоминая те мультики, герои которых были изображены на белой двери. Там, за этой дверью, всё было тихо, но вот из гостиной, кажется, доносились приглушенные стоны — звуки того, как человек ворочается на кровати. Мой муж не спал, и я поднялась, чтобы его успокоить.

— Ты проснулся? — я сижу на диване, улыбаюсь и поглаживаю его по плечу — совсем недавно он так же, кажется, гладил меня… — У тебя давно проблемы с сердцем? — он молчит, просто отрицательно качает головой. — Может быть, налить тебе коньяку или дать чего-нибудь сладкого? — он отрицательно отвечает на этот вопрос и переворачивается на бок. — Ну, не отворачивайся от меня.

— Ты меня вспомнила, — он резко поворачивается и хватает меня за руки, больно сжимает запястья.

— Ну, что ты так разнервничался? — я глажу маньяка по голове — не знаю, как-то прицепилось к нему это обращение. — Я ничего не помню, но, может быть, расскажешь… К примеру, как мы познакомились?

— Ты не помнишь, как мы познакомились?! — он вскакивает и сразу же падает обратно на диван со стоном.

— Слушай, давай я тебе укол сделаю? Миш? Ну, не молчи, мне страшно от твоего молчания, — молчит, а я вспоминаю слова Андрейки… — Послушай, тебе же неудобно здесь лежать, пойдём в постель. Ну вставай, пойдём! — он отворачивается к спинке дивана и отодвигается от меня подальше. Я сбрасываю с него одеяло и почти силой заставляю подняться — тяжёлый, чёрт.

— Тань, прекрати!

— Не сопротивляйся. Или хочешь, чтобы я надорвалась, таская тебя на себе? — я захожу вместе с ним в комнату и закрываю за нами дверь.

— Зачем? — насмешливо вопрошает он. — Ты не видела, как Кирюша вылезает из своей кроватки и открывает двери? Это его не остановит, если захочет лечь в постель к родителям. Вот, кажется, скалолазом будет.

Я с размаха бью его по плечу:

— Типун тебе на язык! — и падаю на кровать, в глаза просятся слёзы.

Теперь настала его очередь успокаивать меня:

— Ну, что ты, что?

— Ненавижу! — я всё-таки плачу. Слёзы, наверное, помогут мне успокоиться и заснуть.

Он накрывает меня одеялом, кладёт свою огромную длань мне на бёдра и покачивает так из стороны в сторону — что за дурацкая привычка?

— Откуда у молодой девятнадцатилетней девушки такое мужененавистничество?

— Ничего такого. Просто вы, мужики, мрёте как мухи, — он смеётся, отпускает меня и, судя по всему, заваливается рядом на кровать. Плакать без утешения мне быстро надоедает, и я просто лежу какое-то время, слушая его тяжёлое дыхание: «Отчего? Почему? Он же даже не курит». Лежать просто так мне тоже быстро надоедает, я переворачиваюсь на другой бок, приподнимаюсь и начинаю целовать его грудь там, где должно быть сердце. Если верить Андрею — а младенцу следует верить — это должно помочь. — Ну как? — спрашиваю я через несколько минут. — Так легче?