Где мои девятнадцать лет?

Мне просто интересно, что маньяк скажет сыну, и я начинаю более пристально разглядывать эту сцену: на мальчике белая сорочка, заботливо вышитая по вороту и груди гладью — машинки, что-то мультяшное и незнакомое. Интересно, сколько вот таких, как я, мам он повидал в свои по виду пять лет, и чем закончила свой жизненный путь та, что так украсила его рубашку. Маньяк не может произнести ни слова дальше этих двух, и я, взъерошив волосы на голове симпатичного мальчугана, беру дяденьку за плечи и наклоняюсь к его уху.

— Вам плохо? — будем считать, что я приняла правила игры.

Маньяк смотрит мне в глаза так нежно и преданно, что сердце трепещет от сочувствия. Я лёгким толчком заставляю его подняться и веду к дивану, а он, цепляясь за ножки младшего сына, поглядывает на меня из-за плеча.

— Ты вспомнила меня? — спрашивает он с надеждой и падает на диван.

Младенец с ловкостью мартышки сразу же переползает на мягкую спинку предмета мебели и начинает изучать расставленные на полке игрушки, а старший сын маньяка чинно усаживается рядом с отцом и произносит сакраментальное:

— Хочу сырников.

Я улыбаюсь маньяку и отрицательно отвечаю на его вопрос:

— Зато я умею готовить сырники, — да, пожалуй, единственное, что умею, бабушка научила. — Где у вас холодильник?

Маньяк неожиданно указывает мне не в сторону кухни, а на завешенный тёмной тафтой со сложным рисунком промежуток между спальнями, и, бросая прощальный взгляд на диван, я замечаю, что от сдерживаемых слёз у него дрожит челюсть.

— Папа заболел, — безапелляционно заявляет Андрей и следует за мной к холодильнику. — Когда папа болеет, ему надо выпить, чтобы расслабиться, съесть что-то сладкое — папа сладкоежка — и обязательно приласкаться, — доверительно сообщает он. — С этим Кирюха лучше всех справляется, а я твои сырники больше всего люблю.

«И часто случаются такие обострения?» — с трудом удерживаюсь я, чтобы не спросить ребёнка, откидываю занавеску, и моему взгляду предстаёт кладовая: домашние заготовки аккуратно подписаны — соленья, варенья, компоты, соки — да, жившим здесь женщинам было определённо нечем заняться между изнасилованиями. Открываю двухдверный холодильник — да, застолье было знатным, застолье или декорации к нему… Я уже начинаю сомневаться, а от сомнений недалеко до стокгольмского синдрома: на полках стоит аккуратно закрытая пищевой плёнкой мясная нарезка, бутерброды с красной икрой, рыба, какой-то недоеденный салат, половина торта (явно сделан на заказ, я таких не видела — по сахарно-белой поверхности выведены какие-то буквы, от любопытства вытаскиваю и читаю: «Моей люб… ед… ненагляд…»). Старший сын маньяка терпеливо посапывает в сторонке, пока я не извлекаю из холодильника две упаковки творога и одно яйцо, и следует за мной — бедный ребёнок, видимо, привык. По дороге в кухню маньяк едва не сбивает меня с ног. Я бегу за ним — всё-таки ему действительно было плохо — дверь туалета распахивается, и я слышу, как маньяк шепчет: «Пи… пи-пи-пи ка-ка-ка». Вздох облегчения — и я в очередной раз думаю, в какой страшный мир попала.

Михаил поворачивается ко мне, виновато смотрит в глаза и произносит странное:

— Двадцать пять минут. Прости, я забыл, — он за подмышки держит перед собой Кирюшу в задранной до шейки рубашонке, и младенец, болтая ножками, пытается ручкой ухватить торчащий у него между ножек…

Я краснею до ушей, старший сын маньяка с видом «Что я здесь не видел?» проходит в кухню, а младший заливается самым весёлым смехом, который я слышала в своей жизни. Михаил тушуется и со словами: «Тебе же девятнадцать», — прижимает хохочущего ребёнка к себе и одёргивает на нём рубашечку.

— Почему вы не надеваете на ребёнка подгузник? — спрашиваю я, пряча взгляд.

— Ты настойчиво советовала мне этого не делать, — кажется, маньяк начал огрызаться. — Пойду подмою, — говорит он и скрывается в ванной.

В кухне тоже шумит вода. Андрейка не терял времени даром (я как-то слышала, что у маньяков бывают абсолютно нормальные сыновья, и эти дети мне нравятся) — яйца вымыты, на барной стойке стоит миска и формочки. У этого маньяка даже формочки для запекания странные, впервые такие вижу, читаю этикетку — жаропрочные силиконовые.

— А они не расплавятся? — спрашиваю Андрея, и он отрицательно мотает головой.

— Отдели белки, — ещё и командует…

Я выкладываю в миску творог, добавляю мёд, корицу, белки, желток выкидываю в раковину и легонько взбиваю полученную массу, отворачиваюсь, чтобы включить духовку, противень уже стоит на плите, и Андрей сразу же начинает наполнять формочки — чудо, а не ребёнок.

— Кто тебе вышил эту рубашечку? — спрашиваю я, когда сырники уже в духовке, а мы сидим друг против друга на барных стульях.

— Молния Маккуин, — комментирует он, указывая на красную машинку в левом верхнем углу, — мама вышила, а папа покупает мне дорогу для таких машинок… Всё, что купил, спрятал в шкаф, но я уже всё-всё нашёл.

— А как зовут твою маму?

Андрей хитро улыбается, слезает со стульчика и залезает мне на колени.

— Я уже большой, — говорит он, — и давно уже знаю, как тебя зовут.

Пожалуй, сейчас я тоже близка к инфаркту, и только звук проворачивающихся в замке ключей заставляет меня прийти в себя. Маньяк запирает дверь, отсекая мне единственный путь к бегству.

— Может, готово, — нежно прижимающийся ко мне ребёнок поднимает взгляд и смотрит в лицо.

Оставшиеся пятнадцать минут я молчу и глажу Андрея по голове. Да, маньяка можно понять — воспитывать двух сыновей без матери тяжело, но я-то тут причём? Пускай найдёт себе жену, хотя бы по возрасту. Я вспоминаю своё отражение в зеркале и против воли прижимаю к себе ребёнка — он мягкий, тёплый и такой успокаивающий.

Я достаю противень, выкладываю сырники на большую тарелку — они получились как надо: золотистыми от корицы и мёда, слегка поднялись в формах… И формы очень удобные…

Я ставлю тарелку на журнальный столик перед диваном, а Андрейка бежит за сметаной. На маньяка больно смотреть — сидит на диване с потерянным видом, уставившись в одну точку перед собой.

Впрочем, появление сырников заставило его оживиться — я тоже хочу есть — он берёт один, обмакивает в сметану и заталкивает в рот…

— Да что такое? — Михаил издаёт какой-то странный клекочущий звук и закрывает лицо руками.

— Папа заболел, — повторяет Андрейка.

— Па-па!

Я невольно присоединяюсь к жалеющим отца сыновьям:

— Да что случилось? О чём ты думаешь? — и перехожу на «ты».

Михаил с усилием сглатывает и приподнимается с места:

— Пойду поставлю чайник.

Я хватаю его за руку и заставляю вернуться.

— Не пугай детей! Успокойся и ответь на вопрос, — видя его растерянный взгляд, повторяю. — О чём ты думаешь?

— Думаю, как пойду в аптеку, с кем оставлю Кирюшу…

— Ну, я посижу… — он смотрит на меня как на врага народа. — А что, других родственников нет? А эта тётя Настя?

— Тётя Настя — дама пенсионного возраста, у неё артрит, артроз и что-то там ещё. Андрей очень не любит с ней оставаться, говорит, что она слишком много его тискает. С Кирюшей она и вовсе не справится, — в подтверждение этих слов младенец весело смеётся и дёргает отца за волосы. — Я не говорю ещё о том, что надо постирать, погладить, приготовить поесть.

— А мои родители? — сердце бьётся в груди с удвоенной силой. Если этот маньяк, используя поддельные документы, сумел обмануть врачей, то с моими родителями у него это точно не пройдёт.

— Ну, знаешь ли, они тоже не молоды. Уехали вчера от нас в одиннадцатом часу. Твой отец так захмелел, что я его на себе до такси тащил. А потом — что я им скажу про единственную дочь?

— Ты просто правду скажи…

— Сама скажи…

— Я телефон не помню.

— Я чай хочу и в парк хочу, — Андрей не позволил нам абстрагироваться от действительности.

— Идём ко мне, — нет, я прекрасно понимаю желание Михаила приласкать ребёнка — универсальное лекарство от всех болезней.

Андрей с сырником в руках перекочевал на колени отцу, брат отломил у него кусочек и положил в рот.

— Папа болеет. Папе надо выпить чаю с малиной и лечь в постель.

— Идём ко мне, Андрей! — я пытаюсь перетянуть ребёнка к себе на колени. — Папа позвонит по телефону и ляжет в постель.

— Я ещё раз повторяю, звони своим родителям сама, — маньяк уже злится.

— Так ты боишься? — спрашиваю я.

— Я боюсь? — почти выкрикивает он и вскакивает с дивана.

— Папа ничего не боится, — заявляет всегда уверенный в своих суждениях Андрейка.

— Посиди с мамой, Андрей, и последи за братиком, — Михаил поднимается с места и направляется в прихожую, а через пару минут я слушаю его разговор со своей матерью.

— Да, Виктория Сергеевна, уже проснулись? Мы уже давно. Нет, в пять утра. Нет, голова не трещит. Поели. Да, Кирюшу покормили, Андрей тоже поел. Нет, со мной всё нормально, Таня… Да, Таня… Да. Боюсь, что да… Скорая уже уехала. Да. Может быть, инсульт. Нет-нет, она говорит, ходит… Да, очень вас прошу. Я с работы отпросился, но всё равно даже в аптеку выйти не могу, Андрей в парк хочет, с Кирюшей надо погулять. Да нет, холодильник полон, только детям есть нечего. Нет, она сырники приготовила. Да, те самые. Нет, с виду всё нормально. Говорит, что ей девятнадцать. Нет, приезжайте, сами всё увидите. Алексей Иванович? Да. Рассолу? Нет, лучше таблетку. Да нет, просто приезжайте. Да, тяжело. Ждём.

Михаил молча приземляется обратно на диван.

— Папа болеет. Папу надо пожалеть, — говорю я елейным голоском. Несколько минут — и всё решится: появление моих родителей либо раскроет этот фарс, либо… вот об этом не хочется даже думать.

Кирюша отрывается от заинтересовавших его игрушек и ползёт к отцу, а Андрей с явным удовольствием возвращается на прежнее место.

— Мама, поставь, наконец, чайник. Малина в морозилке, — всё-таки любит он командовать. — Я принесу машинки, и мы поиграем, — Михаил целует сына в щёку: сначала старшего, потом грудничка, Кирюша со всей полнотой чувств отвечает взаимностью.

Я усмехаюсь и покорно бегу исполнять поручение. Через полчаса на столике перед диваном стоит чай в тонких фарфоровых чашках, торт на тарелочках и мясная нарезка. Никто не посмеет сказать, что я, даже в девятнадцать, — плохая хозяйка. Андрейка возится с машинками на ковре и полностью занят, лишь изредка вспоминая об отце, упоминает вслух марки машинок, рассказывает какие-то истории. Кирюша ползает рядом и рушит все созданные братом дорожные ситуации. Маньяк сидит на диване, запрокинув голову, и, пожалуй, вызывает у меня наибольшее беспокойство — он не притронулся к еде.

— Я хочу переодеться, — говорю просто для того, чтобы как-то расшевелить его.

Он отвечает, не меняя положение головы, похоже, ему действительно очень плохо, как бы не пришлось опять вызывать скорую. Боюсь, что на этот раз его заберут. Хотя это же к лучшему. В любом случае, не хочу оставаться в запертой квартире с двумя малолетними детьми и мёртвым маньяком.

— Одежда в шкафу. Шкаф в спальне. Все окна в доме закрыты, ручки сняты, чтобы дети не вылезли, но, если выйдешь на балкон, можешь поорать — добрые люди вызовут полицию и МЧС. Да, не позволяй ломать дверь, ладно? И открытой не оставляй. Ключи в ключнице рядом с телефоном.