Где мои девятнадцать лет?

Вот, совсем не нравится мне его настроение. Утешаю себя тем, что у маньяков свои причуды, и по имеющейся у меня информации причуда «окочуриться на глазах у жертвы» не входит в их число, и бегу обратно в спальню. Да, шкаф имеется — большой такой, серьёзный, угловой — и вещей там много, но, как и ожидалось, ни одной знакомой: деловые костюмы в чехлах, парочка вечерних платьев задвинута в дальний угол, верхняя одежда — о! жаль, что не зима, шубка хороша — и на первый план вывешена спортивная одежда. Да, тяжёлый случай. Как ни странно, одежда мне по размеру — что этот маньяк сделал со мной, пока я была без сознания? Пластическую операцию? Женщина, которая смотрит на меня из зеркала, лишь отдалённо похожа: да, красива, если приглядеться, просто какая-то замотанная и слегка обрюзгшая. Ту одежду, которую он надел на меня, хочется немедленно выбросить. Я выхожу в гостиную, слышу звонок в дверь — такой настойчивый, что режет уши, — и бегу в прихожую; ключи оказываются именно там, где говорил маньяк. Сейчас не время удивляться, потому что их много, и понять, какой засунуть в замок, чтобы открыть дверь, практически невозможно. Насильник подходит сзади абсолютно неслышно, обнимает за талию, заставляя меня, и без того натянутую как струна, подобраться и задержать дыхание, забирает ключи из рук, открывает дверь и отпускает.

— Мама!

— Танечка, доченька! — бросившаяся в мои объятия женщина меньше похожа на мою мать, чем моё отражение в зеркале — на меня. — Лёша, она ходит и говорит! Лёша, поднимайся быстрее. Танюша, мы с отцом уже не знали, что и думать! В твоём возрасте, с двумя малолетними детьми…

Я отталкиваю её, вырываюсь на лестничную площадку и бегу вниз…

— Папа! — нет, этот абсолютно седой поймавший меня в объятия старик… не может быть… никем иным. Да, я помню своего отца черноволосым, черноусым, с искоркой в небесно-голубых глазах, но этот абсолютно седой старик с водянистыми выцветшими глазами не может быть никем иным…

— Танечка! — он, тяжело дыша и опираясь на моё плечо, преодолевает последний пролёт…

— Она не узнала, просто не узнала. Врач сказал, что, может быть, был инсульт… — слышу я хриплый голос успокаивающего мою мать Михаила и мысленно благодарю этого человека за то, что он не стал упоминать другой возможный диагноз.

На площадке перед входом в квартиру я, подчиняясь внезапному наитию, хватаю отца за волосы, ощупываю лицо: тяну за нос, за подбородок, дёргаю брови, — папа терпит, мама обнимает меня сзади за плечи, её тело вздрагивает, кажется, она плачет.

— Таня, Танечка...

Нет, никакого грима, отец настоящий. Я оборачиваюсь, вырываюсь из объятий и повторяю ту же процедуру с мамой — она вскрикивает от моих прикосновений, как-то болезненно-тонко, но позволяет мне завершить ощупывание.

— Баба! Деда! — кричит Андрей, а у меня из глаз текут слёзы — нет, я не плачу, просто из глаз к подбородку текут абсолютно неконтролируемые потоки солёной воды.

— Ой, ничего же не привезли, Андрюшенька. Очень торопились, мой маленький! — обычная, должно быть, ласка сейчас кажется мне приторно-сладкой, наигранной, хочется оттолкнуть всех, сбежать…

Михаил стоит в проёме, опираясь на косяк, его фигура кажется расплывчатой и шаткой от застилающих мои глаза слёз. Кажется, он что-то держит в руках и протягивает это мне.

Андрей подходит к отцу и дёргает его за штанину:

— Папа, мама тоже заболела, — странно, почему ребёнок признал больными обоих родителей, только увидев мои слёзы. Нет, бедный ребёнок… Я вытираю лицо, чтобы разглядеть то, что мне протягивает Михаил… Почему-то не могу назвать его мужем… В руках Михаил держит паспорт. Я беру и открываю документ: Гладышева Татьяна Алексеевна, на фотографии мне, должно быть, двадцать пять.

— Мы поженились, когда тебе не было ещё двадцати пяти, — подтверждает мою догадку Михаил.

Я зачем-то проверяю страницу с фотографией на свет, подпись не моя, но почерк похож, прописка, отметки о перемене паспорта — узнаю старый, вызубренный наизусть крепче родительского телефона номер. Выданный загранпаспорт, дети вписаны: Гладышев Андрей Михайлович и Гладышев Кирилл Михайлович.

— Значит, муж… — то ли спрашиваю, то ли утверждаю я.

— Муж. Просто забыл, что тебе при знакомстве первым делом надо показывать паспорт, — твёрдо отвечает Михаил — всё-таки какой у него неприятный хриплый голос: слышится отдельно каждая согласная, и воздух тянется в лёгкие на гласных с хрипом и клёкотом, будто в горле стоят слёзы. Нет, он не плачет — плачу я.

Моему мужу, должно быть, неприятно это видеть, он отворачивается и уходит в гостиную. Вот сейчас зеркало, наконец, отражает знакомое лицо — именно так выглядят мои слёзы, и ничего не изменилось с тех пор, как мне было девятнадцать.