Милиция плачет

— Ни копейки…

Так вот, решил я на глазах одноклассников проявить свою лихость и фарценуть сигареты. Неторопливо, вразвалочку, как матёрый деловой, направился я вниз по улице Розы Люксембург к входу в «Интерклуб», заинтересованно останавливаясь перед афишами филармонии и исподтишка кося глазами в разные стороны. Прошёлся прогулочным шагом вверх, вниз — никого. Вижу, идёт в клуб по всем приметам фронец. Я подошёл к нему и козырно, красуясь перед зрителями, произнёс набор заветных слов, но, услышав в ответ «No», продефилировал к ребятам и, разведя руками, констатировал:

— Нам сегодня не судьба. Возьмем в будке «болгарию» и не будем терять время.

— А ну, дай-ка мне, — сказал Митя, забирая у меня из рук четыре рубля, — держи гитару.

Мы остались стоять и смотреть, как Митя беззаботно прошёл вдоль филармонии и, подойдя к воротам «Интерклуба», нос в нос столкнулся выходящими оттуда иностранными матросами. Остановились, заговорили, Митя вручил им деньги, затем неторопливо рассовал по карманам сигареты и, улыбаясь, быстрым шагом поспешил нам на встречу.

И тут произошло непредвиденное. Распахнулась дверь билетных касс, оттуда выскочили два человека и заломили Мите руки за спину. Ещё один отделился от большого платана, перебежал через дорогу и встал перед Митей, поднеся к его глазам раскрытое удостоверение. Не давая опомниться, его быстро повели мимо нас по Пушкинской с высоко задранными за спиной руками, заставляя буквально носом цепляться за землю.

— Вы куда? — спросил Нинба, догоняя конвой.

— В милицию, — довольно ответил один из них, — хочешь с нами?

Нинба отстал, но и группа захвата остановилась тоже. Митя упёрся и никуда не хотел идти, они с трудом, всё больше заламывая руки, толкали его вперед. Наконец, все встали. Митя с покрасневшим лицом и вздутой венкой на виске им что-то быстро и напористо говорил. Они долго о чём-то переговаривались, после чего позволили Мите выпрямиться, но рук не отпускали, крепко вцепившись с двух сторон в его предплечья. Теперь конвоировали Митю по-другому — двое, плотно прижавшись к нему по бокам, а третий, замыкая шествие, семенил сзади и вертел головой, опасливо оглядываясь в нашу сторону.

— Это или тихари, или дружинники, — сказал Ян, — не отстаем, быстрее за ними.

Не зная, на что надеяться, поддерживая заданный блюстителями правопорядка темп, мы шли за ними гурьбой с абсолютно неуместными по такому случаю тортами, вином, шампанским, соком в трехлитровой бутыли и гитарой, которая без Мити почему-то сама не играет.

Митя и компания выглядели странно и комично. Все четверо в костюмах, трое в одинаковых чёрных, как из одного магазина, Митя в сером. Его немного коротковатые когда-то с манжетами брюки, прекратившие, в отличие от Мити, свой рост, открывали очень модные белые махровые носки, впервые надетые по случаю праздника. У всех четверых белые рубашки и галстуки, три узких и один стильный, широкий, в полоску у Мити. Шли торопливо, почему-то в ногу, и только белые носки, выбиваясь из общего стиля, мелькали среди чёрных полуботинок.

— Это же надо, — сокрушался Фанат, — а как все хорошо начиналось.

Нельзя не согласиться с Фанатом, начиналось всё действительно хорошо, даже слишком, но в продолжение им сказанного мои мысли имели совсем другую направленность. Прошло уже несколько минут, как Митю задержали, и вдруг я почувствовал по всему телу пробежавший холодок и мелкую, еле уловимую дрожь. Это страх. Я его узнал. Не скрою, в тот самый момент я боялся. Но не за Митю, мне было страшно за себя. Мне просто повезло… Мне просто чертовски повезло, что не я попал в засаду возле «Интерклуба», а он.

Мы продолжали гурьбой идти следом, я смотрел, как ведут Митю и физически ощущал себя на его месте, и мне было от этого не по себе. Везение? Случайность? Приди к «Интерклубу» позже на минуту и тогда мне, а не Мите, попались бы эти злополучные матросы-иностранцы. Сейчас не его, а меня вели бы в полуквартале от собственного дома с заломанными назад руками в милицию. Мне было Митю жаль, очень жаль. Боже! Как же я был близок к аресту! На лбу выступили капельки ледяного пота. Как мне повезло! Угрызений совести не было. Внутри было очень тревожно, сумбурно и неопределённо радостно. Мне было стыдно, но при этом я испытывал огромное облегчение.

Говорят, что история не имеет сослагательного наклонения. Не правда. Уж я-то точно знаю, что бы случилось со мной, если бы я пришел к «Интерклубу» на одну минуту позже. Вот моя история перед моими глазами. Минута. Всего одна минута времени. Конечно, этот маленький временной интервал не критерий судьбы, но, согласитесь, опоздать на минуту и пропустить троллейбус, это не то же самое, что выскочить из окопа, в который через минуту залетит снаряд.

Внутренний голос в образе противного червячка, поедающего мою неокрепшую, как незрелое яблоко, совесть, угодливо успокаивал, нашёптывая счастливый конец этой истории.

Но до счастливого или несчастливого конца было ещё ой как далеко.

Проследовав до отделения милиции на Карла Либкнехта угол Красного переулка, мы остановились на противоположной стороне улицы, сложили покупки на асфальт и в ожидании неизвестно чего неотрывно всматривались в большую беспрерывно открывающуюся и закрывающуюся дверь под чёрным длинным козырьком, опирающимся на две тонкие чугунные в листиках и завитушках старинные колонны.

— Я не думаю, что его надолго задержат, — сказал мудрый Заяц, — сегодня праздник, будет много и других случаев задержания.

— А что ему может быть? — спросил я.

— Не знаю, может, за родителями пошлют, может, в школу напишут, — предположил Нинба.

— Могут оштрафовать, за это не сажают, — веско добавил Ян.

— Дело дрянь, — посетовал я, — подождем минут двадцать, если не выйдет, я схожу к нему домой. У Мити отчим деловой, придет и вытащит его.

— А от мамаши получит… — продолжил Фанат, живущий с Митей в одном дворе.

— Может, пока сок откроем? — не выдержал Ян. — С тортиком, а? — и посмотрел на Зайца, ища понимание и поддержку.

— И трехлитровый бутылёк будешь пальцем открывать? Или зубами? — рассмеялся Нинба мелким смешком.

Шло время. К милиции подъезжали машины, кого-то привозили, кого-то увозили. Люди входили и выходили, в форме и без. Знакомые, сталкиваясь, поздравляли друг друга с праздником, жали руки, улыбались, смеялись. А вот таких, как Митя, больше не приводили. Наверное, для них ещё слишком рано.

Не прошло озвученных мною двадцати минут, как из милиции вышел наш долгожданный товарищ. Оправил пиджак, подтянул узел галстука, бегло посмотрел по сторонам и, увидев нас, с улыбкой до ушей наперерез откуда-то появившемуся редкому такси перебежал улицу.

— Выпустили? А что будет? Что сказали? В школу напишут? — наперебой посыпались вопросы.

Внешне Митя выглядел бодрым и жизнерадостным. Он совсем не был огорчен и расстроен, а даже, наоборот, чувствовал себя героем и, привычно взявшись большим и указательным пальцами за кончик носа, слегка раздвинул ноздри, резко и громко втянул носом воздух и сказал:

— Так, по порядку. Дайте закурить, и пошли быстрей, опаздываем, расскажу по дороге.

Обступив его со всех сторон плотной шеренгой, не обращая внимания на прохожих, пытающихся нас обойти, мы шли, перегораживая тротуар, и внимательно слушали, ловя каждое слово.

— Привели меня, значит, эти козлы в милицию. Я ещё по дороге им сказал, если не перестанете заламывать руки, лягу на землю, и будете нести на руках. Послушали. В общем, привели меня в дежурку, а там сидит мой знакомый милиционер по делу о часах. Увидел меня и спрашивает:

— Ты что в праздник явился за своими часами?

— Нет, — отвечаю я ему, — меня на фарцовке повязали.

— Где взяли? — спросил он у сопровождающих.

— Возле «Интерклуба», товарищ старший лейтенант.

Тут он на меня так выразительно посмотрел, вздохнул, покачал головой, потом говорит:

— У тебя мозги есть переться к «Интерклубу»? Много нафарцевал?

Я достал из карманов один «Dunhill» и один «Rothmans» в плоских квадратных пачках.

— Пошли за мной, — сказал следователь, и мы поднялись к нему в кабинет.

— Сигареты на стол, — распорядился он, а сам достал папочку на завязочках с надписью «Осик».

Папочка та же, но толстая, в размер хрестоматии по русской литературе. Дает мне бумагу и говорит:

— Пиши заявление.

И я написал заявление, как диктант, что к этому «Осику» претензий не имею. А мент пояснил:

— Мы Осипова уже закрыли и очень надолго. У нас и без твоих часов геморроя хватает. Так что иди, внизу скажешь, что я тебя отпустил. Мою фамилию помнишь? И шоб я тебя, фарца малолетняя, здесь больше никогда не видел. Проблемы гарантирую. И запомни, фарцовщики только по первому разу сюда попадают, во второй раз уже проходят по другому ведомству и пишут подробные отчеты о связях с иностранцами. Догоняешь? Свободен.

— А сигареты взять можно?

— Пошел отсюда…

— Вот так я и выскочил, — гордо окончил Митя. — Бог с ними, с часами, зато у меня теперь в ментовке есть свой человек.

— Вон будка, возьмем пару пачек «Ту-134», — предложил Фанат, указывая в сторону «Военторга».

— А зачем? — барственно протянул Митя и с ловкостью фокусника достал из боковых внутренних карманов пиджака две пачки «Winston». — Опа! Они же, козлы, меня даже не обшманали.

Радостный крик заставил вздрогнуть прохожих, и тут Митя что-то вспомнил, посерьёзнел, повернулся ко мне и тихо, но внятно проговорил:

— На выходе из милиции мне попались тихари, ну эти твари, которые меня взяли. Так один из них про тебя тоже сказал: «Жаль, что дружка твоего не повязали, мы его уже несколько дней пасём. Передай ему, что скоро встретимся». Так что, скажу я тебе, ну его всё в болото… Будем у дяди Кости в ресторане покупать в два раза дороже, но без всех этих стрёмных проблем.

— Я тебе больше скажу, — доверительно подхватил я, — тебя ещё вели в милицию, а я уже навсегда завязал с фарцовкой.

А что касается вечеринки с девочками и шампанским, то их потом было так много, что эта, первая, к сожалению, потеряла свою индивидуальность и затерялась в мусоре памяти. Конечно, она отличалась от остальных, хотя бы тем, что мы её едва не пропустили.