Ищу того, не знаю кого

23

Полотенце с хлебом-солью держал скелет в кокетливом передничке. Рядом вытирали глаза платочками пара мавок, лешачиха, аука, несколько призраков, водяницы… Чуть в сторонке возвышалось над толпой Лихо одноглазое – глаз-то один, как слезой его затуманит, так потопчет всех Лишенько. Не со зла, а исключительно оттого что растрогалось.

– Надо выходить, – вздохнула я.

– Надо, – мрачно буркнул в ответ Егор.

А потом лихо спрыгнул наземь без всякой лестницы, да еще ко мне руки поднял – поймаю, мол.

Ишь, позер!

Я только фыркнула независимо, лесенку спустила – да и сошла не торопясь. А Ганька с Варварой, едва выглянув, ойкнули хором, да и назад в домик втянулись.

Тем временем ряды нечисти перед нами расступились – и вперед вышли рука об руку батюшка с матушкой. Царь Кощей, значит, с царицей Меремьяной.

– Ну, уважила старика, доча! – довольно объявил батюшка. – Хвалю! Справный, справный жених!

Егор затравленно оглянулся на меня. Я только беспомощно плечами пожала.

А клубочек алый к самым батюшкиным ногам подкатился.

А ведь тот клубочек-то, выходит… да не мне он был спряден. И не Егору вовсе. А избушке! Чтобы, стало быть, наверняка нас сюда приволочь! Вот и ждали нас тут. С хлебом-солью! Готовились.

Да ведь это никак заговор!

Да и Яга неспроста в лесу-то осталась. Не просто так она там сидит. Лес-то тот заповедный не должен без лесной колдуньи оставаться, кому-то пути-дороги стеречь надо. Даже если сыночку ненаглядного услать на время пришлось. Для того и осталась, значит.

Я грозно уперла руки в бога, брови сдвинула.

– Сговориииились!

Матушка, вздохнув, только глаза закатила, а батюшка ладонь перед собой выставил. Одну – во второй-то посох.

– Доча, мы ж о твоем счастье исключительно! Вот как мне Яга счастье-то великое да любовь вечную нагадала когда-то – так и тебе, значит…

– Батюшка, – я оскалилась, – а не ты ли, Кощей Трипетович, сказывал, что к стер… гадинам этим лесным ни ногой больше, а?

– Вот! – царь воздел палец. – Видишь, доча, до чего ты отца довела? Токмо о твоем счастье радеючи, на что пойтить пришлось! А что, скажешь, не люб тебе молодец-то? Не пойдешь за такого? Нет, ты-то скажи только, так мы его живо выгоним, на кой он нам сдался, Ягин сын, да к тому царевич какой-никакой…

Глянула я на Егора… смурной он стоял, и не смотрел на меня.

Вспомнилось… как на коньке крыши красовался. И как из избы удирали в ступе. И как не мешал, чуя, когда мне самой повеселиться хочется – разбойников погонять, к примеру. А как пристала пора и впрямь рисковать, чтоб других спасти – Ганьку с Варварой, в избе запертых – так сам очертя голову кинулся. А пуще всего – как в одеяло кутались да истории рассказывали… да как до того уютно было, точно в дом родной попала, и все-все тайны свои рассказать хочется.

– А вот пойду! – рыкнула. – А вот люб!

Оглянулся на меня Егор – да и лицом просветлел вдруг.

А матушка батюшку локтем бок пихнула да зашептала что-то. Тот посохом оземь пристукнул – и мигом на мне заместо портков мужских да рубахи Егоровой сарафан до земли оказался. Красный, да в черном кружеве! Бусы алые поверх того кружева легли.

– Ну а ты, Егор, сын Яги – дочку-то мою, Елену-красу, возьмешь в жены? Али не люба невеста?

– А люба! – вскинул голову парень. – А и возьму!

– Так и быть тому, стало быть! – радостно возгласил батюшка. – Быть вам мужем и женой. Любитесь и плодитесь, детушки!

И посохом оземь ударил!