Прошка Лебеда и жезл некроманта

Глава 16. Речною тропою

До реки к обеду дошли. Настроение у войска было хорошее. Народец, который Прошка с того света вытаскивал, почти всегда в благостном расположении духа пребывал. А как иначе? Из молчаливого забвения возвратили.

Вышли на лед. Крепкий оказался. Плотно река морозом взялась. Сначала Агафон со своей братией порезвился, тогда решили, что и остальным можно. Не провалятся. Со вчерашнего дня в боевом порядке еще одна повозка добавилась. Связанного лешего прямо вместе со столешницей катили. А как иначе? Часть дружинников из числа тех, кому в бою больше других досталось, спалить чудище предлагали, но мудрый воевода их осадил:

— Конвенция, — сказал. — Пленных казнить не дозволяется без суда и следствия. Вот домой вернемся, посудим, тогда и спалим.

На том и порешили. Запах на реке оказался немногим лучше, чем у Прошкиной избы. Оно и понятно. Водоем тот же самый был. В городе узкий, а здесь силу набирал. Расширялся на версту почти. Старые дружинники молодым строго настрого запретили воду из льда растопленного пить, рыбу ловить да лунки ковырять. А то просунет Водяной лаптю свою через дырку, да утащит на дно. Для того и пошли зимой, чтоб не баловал.

Про то, что пить воду из вонючки не следует, лучше всех помнил Яшка. До сих пор, при одном воспоминании о том своем приключении на берегу реки, когда жезл Прошкин искали, у дружинника диарея начиналась. А уж как он Водяного поносил, на чем свет стоит. Прошка шел, да все на лед под ногами посматривал. Чудно. Вонь немыслимая, а вода чистейшая. Вон как через стекло все видно. Водоросли, рыба, остовы погибших, должно быть, не без помощи Водяного лодок.

Внезапно, внизу подо льдом что-то дернулось. Темное, нарастающее пятно, рвануло со дна к поверхности и прямо перед копытами Шкоды врезалось в ледяную корку с той стороны. Прошка от неожиданности чуть с коня не свалился. Возмущенное такой наглостью животное засеменило на месте, поглядывая вниз. В воде проявилась, приняв четкие очертания, знакомая физиономия Водяного. Опухшая и злая. Он ощерился, продемонстрировал зубы и исчез также стремительно, как появился.

Прошка все смотрел вниз, стараясь понять, что это было, когда с ним поравнялась повозка Яги. Она сидела на телеге, поглядывая по сторонам и грызла, кто бы знал чем, орехи.

— Здравствуй, бабуля! — с тех пор, как старушка выручила его с любовным снадобьем, Прошка проникся к знахарке особым теплым чувством. Всегда здоровался и демонстрировал уважение. — Как дорога? Не трясет?

— Куда там, голубчик, — бабуля отвечала Прошке взаимностью. Разве что внучком не называла. — Телега у меня с амортизацией. Да и дорога нынче ровнее не придумаешь.

— Это точно! — согласился некромант. — Работы много после вчерашнего? — поинтересовался он. Одной из функций старушки было оказание первой медицинской помощи.

— Куда там? — отмахнулась Яга. — Ты сам всех вылечил. А я так… Мазь раздала, да пару синяков заговорила. А чего это ты в воду смотришь? — поинтересовалась она. Видела, как Прошка на одном месте топчется да вниз пялится.

— Тут водяной, — решил поделиться некромант. — Разогнался и в лед с той стороны… Думал треснет.

— Куда там? — улыбнулась Яга. — Старый алкоголик. Тоскливо ему от того, что здесь добычи столько, а все мимо него проходит. Главное дырки не колупать. Тогда до нас не доберется. А вообще, — она махнула рукой. — Не обращай на него внимания. Пусть себе бесится. Такая у него нынче участь.

Прошка кивнул, и они двинулись дальше, болтая о разном. Изредка о Марьяне речь заходила. Как не маскировал некромант свой интерес, а прозорливая бабка симпатию усекла. Подбадривать стала.

— Ничего, — говорит. — Будет и на твоей улице праздник. Сойдетесь. Нутром чую.

А скоро у старушки работа появилась. Несколько дружинников из числа молодых и глупых стали от строя отрываться, да на берег в кусты бегать. А путь не близкий. Пока туда, пока обратно. Терялись. Агафону поручили их собирать, да к Яге в повозку доставлять.

— Вот! — сообщил дружинник толкая в спину очередного дезертира, который топтался на месте, придерживая рукой зад. — Те же симптомы. Что за напасть такая? Чары?

— Да какие там чары? — отмахнулась теряющая терпение Яга. — Следить за ними надо. Как дети, ей богу. Говорили же, лед не жрать. Пронесет. Нет же… Жрали, жрут и будут жрать. Плохая здесь вода. Гиблая.

Старушка до вечера отпаивала любителей пососать ледышки целебными отварами. Потом, то ли доходить стало, а то ли все, кто с головой не дружат льда уже нажрались, поток засранцев иссяк.

С закатом на обширной поляне у берега реки разбили лагерь. Разожгли костры. К полуночи армия, ведомая своим героическим воеводой, расставив патрули, захрапела. Прошке не спалось. Он вертел в руках подаренный Марьяной платок и размышлял о том и о сем. О своей жизни и на что потратил предыдущие сорок лет. Зато теперь, кажется, появился, настоящий смысл. Марьяна. И что она в нем нашла? Захотелось выпить, и Прошка выудил из походной сумки подаренную зазнобой фляжку с самогоном. Открыл. Сделал глоток. Вкус у пойла был приятный. Не то, что армейский. Тот портянками отдавал, а этот… Ландышами. На душе потеплело

«И все-таки, что она во мне нашла?» — размышлял малость охмелевший Прошка. — «Толстый, невзрачный…»

Чтобы убедиться в своей неказистости, Прошка подошел к берегу и уставился на застывшую воду, пытаясь разглядеть в ней свое отражение. Было темно. Отошел от берега, туда, где глубже. Снова ничего не видно. Даже на колени встал. Морду опустил, чтобы разглядеть и… Решил, что отражение свое увидел. Шарахнулся даже. Но нет… Из воды, через толстую корку льда на него жалобным взглядом пялился Водяной.

Прошка сначала осерчал. Потом еще раз посмотрел на речного жителя. Присел. Только тут обратил внимание, что флягу в руках держит. Вот от чего у Водяного чуть не слезы на глазах. Жалко стало мерзавца. Огляделся по сторонам. На берегу чадил небольшой костерок.

— Погоди! — буркнул он Водяному, не будучи уверенным, что тот его услышал.

Подбежал к костерку. Выудил из ножен меч, стал греть. Когда ощутил, как вместе с лезвием и ручкой начинает нагреваться стальная рукавица, выбежал на лед. Стал ковырять корку. Пока меч горячим был, дело шло, потом стопорилось. Снова грел, снова ковырял. Наконец, пробил лунку, оттуда фонтанчиком вырвалась вода, но быстро иссякла. Тут, как тут появился Водяной.

— Только чур не чудить, — предупредил Прошка и стал лить самогон из фляжки в лунку. Вылил чуть не половину, сел рядом. Водяной не спешил уплывать. Тоже устроился, только по ту сторону льда.

— Понимаешь? — стал рассказывать не пойми зачем, скорее всего, чтобы выговориться, Прошка. — Она такая… Такая… А я. Нет. Мужик я, конечно, хороший. Ничего не скажешь. Но не ее поля ягода. Чувствую, что не ее.

— Да ты не куксись, — услышал Прошка справа от себя и вздрогнул. Повернул голову и обомлел. Водяной сидел рядом на поверхности льда и мечтательно смотрел в небо.

— Ты это как? — только и смог произнести некромант.

— А, — махнул рукой Водяной. — Для меня через ледышку эту просочиться не проблема. Могу сломать ее к чертовой матери, если надо. Дай выпить!

Ошалелый Прошка протянул Водяному фляжку. Тот сделал глоток и крякнул.

— Хорошая. Лет пять такую не употреблял. Жалко, что мало, — он перевернул опустошенный сосуд. Потряс в воздухе. — Еще есть?

— Только армейская! — пожал плечами Прошка.

— Армейская горчит, — со знанием дела заметил Водяной.

— Горчит, — согласился некромант.

— Ладно, давай.

Прошка сходил за очередной фляжкой.

— А вообще бабы зло, — заметил Водяной, пригубив. — Эх. Сколько у меня их было?

— Кого? — удивился Прошка, внимательно оглядев собеседника. Рыбий хвост, как-то не очень вязался с образом мачо.

— Кого? Кого? — разозлился Водяной. — Баб, конечно. А что ты думал? Бабы они на все необычное падки. Тем более, что я не просто так… А царь… Хоть и речной. Приходят, бывало, сядут на бережку помечтать да закат поглядеть, а я тут, как тут. Слова за слово… Ты не смотри, это я сейчас такой. А раньше, по молодости хоть куда был.

— А дети у тебя есть? — решил приколоться Прошка, которого позабавил рассказ Водяного.

— А то как же? — отозвался тот, не почуяв подвоха. — И не счесть всех. Правда… — речной царь замялся. — Не горят они желанием со мной общаться. Сам видишь, где обитаю. С тех пор, как дрянь всю ко мне из города сливать стали, так и подходить к воде противно. А рыбы какие плавают? Такие скрюченные, что даже я их побаиваюсь. Вот и кукую тут в одиночестве. А от этого характер портиться стал. Ты думаешь я раньше народец топил? Не топил. Добрый был. Теперь другое дело.

— И я от одиночества дурею, — признался Прошка. — У меня же здесь никого. Ни семьи, ни друзей.

— Семья — это наживное! — со знанием дела заметил Водяной. — Мужик ты не старый. Баба то на примете имеется?

— Имеется, — вздохнул Прошка. — И ты не поверишь. До сорока лет дожил, а влюбился, как мальчишка в первый раз. Даже по ночам сниться.

— А она как? — поинтересовался Водяной. — Взаимностью отвечает?

— Да хрен ее разберет, — Прошка задумался. — Сначала нос воротила. По мордасам даже выгребал. Не без того. А перед походом ко мне домой приперлась. Сама.

— Ну ты ее и… — весело предположил Водяной.

— Да куда там? До свадьбы говорит ни, ни. Даже целоваться не может. Там еще одна проблема имеется?

— Это какая? — заинтересовался Водяной. — Пьет?

— Нет, — помотал хмельной головой Прошка. — Шестерка. Разряд такой. А у меня пять. Пока что…

— Да это за разве проблема? Помниться мне, когда разрядов этих и в помине не было, проще жизнь была. Бывало, купец бабу безродную замуж возьмет. Бывало и наоборот. Любовь на первом месте была. В ней вся сила.

— Любовь, — повторил Прошка. — А ты кого-нибудь любил по-настоящему? — поинтересовался некромант, чтобы перевести разговор на Водяного. Про себя говорить было уже тошно. Расстройство одно.

— Было! — Водяной как-то сразу загрустил. — Есть еще? Я расскажу.

Спать все равно не хотелось, а потому Прошка предпочел сходить еще за одной фляжкой. Благо, запас имелся. Дружинники расходовали алкоголь экономно. Берегли до возвращения с войны. Откупорив крышку и сделав глоток, Водяной заговорил.

— Было это лет тридцать назад. Как сейчас помню. Я тогда и сам был молод и горяч. Любил пошутить. То на мост заскочу, когда по нему караван торговый идет. Наши ничего, а заморские чудища верблюды, бывало, от неожиданности и в воду валились вместе с грузом да погонщиками. Случалось, баб таскал. Ради шутки. Зазевается какая с коромыслом, я ее хвать и к себе. Мокну несколько раз, да на берег. А одежда к телу прилипнет, все видно. Зрелище, закачаешься. А иногда, это самое веселое, высмотрю, что бабы на мелководье, юбки закатав, белье поласкают. Стелюсь тогда по дну змеей. А промеж ними с ревом выныриваю, да так, чтобы столб воды всех накрыл. Бабы, в рассыпную. И вот, как-то раз решил такой номер исполнить. Все, как всегда. Подкрался. Шуганул. Все на берег повыпрыгивали, а одна возьми, да корытом меня, в котором белье стирала и приложила. А главное, спокойно так. Ни один мускул на лице не дрогнул. Зато у меня аж искры из глаз. Рука тяжелая. Оправился я, да всплыл, чтобы посмотреть, кто это меня так лихо оприходовал. Увидел, да обомлел. Барышня красоты неописуемой. Носик курносый, взгляд строгий, бровки нахмурила. «Шалишь», — говорит. — «Водяной. Еще раз выпрыгнешь, вместо рыбы в печке запеку». А сама росту небольшого. Раза в два меня меньше. Смешная. В общем, влюбился я в нее. По-настоящему. С первого взгляда. «Как звать тебя?» — говорю. — «Сердечная». «Глафира», — отвечает. Я тогда прошу: «Вмажь-ка мне, милая Глафира, своим корытом еще разок». «Это зачем?» — удивляется она. «Чтобы забыть тебя раз и навсегда» — говорю. — «Чувствую, что покой отныне потерял». Засмеялась. С тех пор часто на берег ко мне ходить стала. Прогуливались. Она по суше, я по реке. Говорили обо всем. И не было в эти моменты на свете человека счастливее меня. Радостнее.