Отцы наши

14

Том, как обычно, лежал в постели без сна. Сегодня возбуждение, казалось, было еще сильнее, и он не понимал почему, если не считать того, что отец был поблизости. Но он никогда и не оставлял его. Он поехал с Томом в Ноттингем и жил вместе с Джилл, потом в Манчестер, в Эдинбург, в Лиссабон, последовал за ним в Лондон и, наконец, обосновался в их с Кэролайн квартире. Одно время Том надеялся, что Кэролайн сможет его прогнать, но в конце концов понял, что это не в человеческих силах.

Он встретил Кэролайн, когда был особенно подавлен, но этого он ей никогда не говорил; нельзя заставлять людей чувствовать, что вы от них зависите, что они нужны вам больше, чем допустимо. Он иногда задумывался, зачем она с ним живет — она была удивительной, она могла бы выбрать кого угодно, — но он вообще вряд ли понимал что-то в отношениях. Зачем кто-то с кем-то живет? Она говорила, что ей нравится проводить с ним время. Она говорила, что любит его. Какое-то время они были счастливы вместе.

Но он, конечно, оставался сыном своего отца.

— Ты весь вечер молчал, — сказала ему Кэролайн. Это было несколько месяцев назад, они шли к метро после ужина с друзьями, и у Тома было плохое настроение. Он смутно осознавал, что это ее вина.

— Можно подумать, у меня был выбор, — ответил он. — Ты же слова никому не давала вставить.

Он увидел изумление на ее лице, а затем обиду и на короткое время почувствовал удовлетворение оттого, что ранил ее, хотя и наблюдал за собой со стороны. И ненавидел себя.

Он помнил, как отец отпускал замечания по поводу маминой одежды, как он заставлял ее переодеваться перед тем, как идти в церковь. Он говорил, что цвета слишком яркие или что ее платье некрасивое (или даже «аляповатое» — глупое слово, над которым Томми и Никки потом смеялись, потому что в нем звучало слово «вата»), Томми, с одной стороны, злился на отца за маму, а с другой — знал, что она сама виновата, что одевается не так, как надо. Она создавала проблемы там, где этого не следовало делать. И Томми думал, что все отцы такие, что за закрытыми дверями все мужчины обращаются со своими женами вот так.

Став взрослым, Том приучился винить отца, а не мать. Теперь он считал себя просвещенным. Он много работал над собой и научился подвергать сомнению каждую машинальную мысль, приходившую ему в голову. И все-таки. Все-таки. Воззрения его отца таились где-то внутри него, свернувшись в кишках, как глист. Когда он говорил Кэролайн, что она слишком много болтает, он слышал голос своего отца.

Позже тем вечером, когда они вернулись домой, он извинялся:

— Прости. Прости меня. Я не знаю, почему я это сказал. Это неправда.

— Ты сказал это, чтобы меня расстроить, — ответила Кэролайн.

— Да. Прости меня.

И на следующий день она простила, потому что доверяла ему, хотя ей и не следовало этого делать (что же, и в этом она виновата?). Какая-то часть Тома наблюдала за всей этой сценой со стороны, наблюдала за его угрызениями совести, которые были совершенно искренними, и в то же время ожидала следующего раза.

И он всегда случался — следующий раз. Том становился холодным, отстраненным, огрызался на Кэролайн ни за что. Критиковал ее, когда она слишком громко ела или крошила на ковер, оставляла грязные от макияжа ватные диски в ванной или одежду на полу. Она не была аккуратной, это правда. В основном ему удавалось держать критические замечания при себе — молчаливый яростный шум в груди, который он ощущал, когда наблюдал за ней. Иногда он прорывался наружу, за что Тому всегда было стыдно. Одно дело — быть похожим на отца, другое дело — всем это демонстрировать.

Кэролайн обычно терпеливо относилась к нему, когда он был таким, когда на него находила депрессия и мир вокруг как будто сжимался и темнел. Возможно, за это он еще больше обижался на нее, потому что своей тихой внимательностью в такие периоды она напоминала ему маму.

Однажды он стал шарить в телефоне Кэролайн, пока та была на пробежке, потому что ему (безо всяких разумных на то оснований) пришло в голову, что она ему изменяет. Пока он просматривал ее эсэмэски, сердце в груди панически колотилось, но, разумеется, он ничего не нашел, кроме нескольких сообщений коллеге, которые были чуть более дружелюбными, — но Кэролайн так со всеми общалась. В любом случае, как позже думал Том, дело совершенно не в этом. Дело в том, что он это сделал. Кэролайн он не признался.

Но он обижался на нее, если она задерживалась на рабочих вечеринках, да если и не задерживалась, если она просто туда ходила. Он наверняка там, тот человек, с которым она переписывалась, а если не он, так кто-нибудь другой. Но Кэролайн работала в издательстве, она должна была ходить на эти вечеринки. Том разрешал ей пойти (да, именно так — разрешал), а потом в качестве наказания дулся на нее, когда она возвращалась домой. Когда это случалось, она или плакала, или злилась в ответ. На следующий день, когда тьма рассеивалась, Тому всегда было очень стыдно. Но он прекрасно сознавал, что делает, и знал, что сделает это еще.

Он все больше удивлялся, почему она от него не уходит. Конечно, он не всегда бывал чудовищем, даже не так часто. Они много вместе смеялись. И все равно. Он боялся, что она уйдет, и в то же время сурово осуждал за то, что она этого не делает. Странный когнитивный диссонанс — считать взгляды отца отвратительными и осознавать, что они живут внутри него. Но своему ребенку он эту болезнь не передаст. И не лучше ли ему вообще избегать отношений? Ему не следует навязывать себя женщинам. Он думал, что, раз уж он не может ничего сделать для своей мамы, он может кое-что не сделать для нее.

Иногда он спрашивал себя, не боится ли его Кэролайн. Он в это не верил, но, возможно, только потому, что не мог вынести мысли об этом. Он знал, что она с ним бывала счастлива, потому что она часто так говорила. Особенно поначалу все было чудесно, и какое-то время Тому казалось, что в этот раз все будет хорошо.

Но ничего не вышло. Быть мужчиной значит злиться. Быть мужчиной значит бояться.