Отцы наши

— Ты-то тут при чем, Эд? — возразил Гэвин. — Это Томми у нас почетный гость.

Томми проглотил остатки вина. Гэвин снова налил ему, и та быстрота, с какой Томми поднес бокал к губам, заставила Малькольма забеспокоиться.

Через некоторое время Фиона принесла сыр (боже, думал Малькольм, они же никогда столько не едят), а Гэвин предложил всем еще выпить. В комнате теперь установилась атмосфера хмельной легкости. Разговор неизбежно зашел о сельском хозяйстве, а потом перешел на политику, никого особо не интересовавшую, кроме Мэри, которая старалась быть в курсе текущих событий более, чем кто-либо другой на острове. Возможно, это оттого, заметил однажды Росс, что она приезжая.

Малькольм видел, как Томми согласился на бокал красного вина, предложенный Гэвином. Племянник откинулся в кресле, почти полулежал — таким расслабленным Малькольм его еще не видел за все время пребывания на острове.

— У меня есть тост, — вдруг объявил Эд. Он энергично оглядел собравшихся. — Тост за возвращение Томми домой.

Все одобрительно зашумели и послушно подняли бокалы.

— Добро пожаловать обратно, Томми, — сказал Эд. — Нужно было заколоть тучного тельца, а? Вместо ягненка. Просто безобразие, что тебя так долго не было.

— Эд, — проговорила Кэти предупреждающим тоном, как будто предвидела, куда ее муж может заехать.

— Да, именно так, — продолжал Эд. — Он не должен был допустить, чтобы то, что случилось, не позволяло ему приехать сюда. Он островитянин, он Бэрд, как и Малькольм. Как и Джон. Это было чистое безумие всего-навсего. Никто его не винит, Томми, он был не в себе.

В комнате как будто образовался вакуум. Малькольм встретился глазами с Фионой, и она сразу же отвела взгляд; на лице ее был написан ужас.

Сначала Томми молчал. Малькольм уже было решил, что все обошлось и они могут просто сменить тему, — почему же он никак не может ничего придумать? — но тут Томми произнес:

— Он не был безумным.

— Конечно, нет, — покачал головой Эд. — Только в самом конце.

— Я думаю, хватит уже, Эд, — наконец вышел из ступора Малькольм.

— Да, милый, — добавила Кэти. — Томми не хочет об этом разговаривать.

Эд кивнул и, кажется, готов был уже заткнуться. Но, хлебнув вина, он наклонился к Томми. Он явно собирался положить свою руку на руку Томми, вместо того чтобы немножко поразмыслить и спокойно оставить ее на столе между ними.

— Мы все знали твоего папу, Томми, — продолжал Эд. — Он не был плохим человеком. Он сделал ужасную вещь. Ужасную, ужасную вещь, — повторил он, как испорченная пластинка. — Но он не понимал, что делает. Не мог понимать.

И каким-то образом Малькольм почувствовал, что это было худшее, что только мог сказать Эд.

Он видел, как Томми повернулся к нему и процедил тихо и холодно:

— Он прекрасно понимал, что делает.

Тишина. В этот момент никто не знал, что предпринять, и Малькольм видел, что все нервно следят за Томми, как завороженные, ожидая, что будет дальше.

— Вы обманываете сами себя на его счет, — процедил Томми. Он больше не смотрел на Эда и уставился в пустую тарелку из-под сыра, так что было непонятно, обращается ли он только к Эду или ко всем ним. В отличие от остальных Томми был, на взгляд Малькольма, совершенно трезв. — Хороший человек не убивает свою семью. Он никогда не был хорошим человеком. Не делайте вид, что это было временное помешательство, потому что вам так проще.

Повисла долгая, беспомощная пауза. Эд раз или два пьяно кивнул, но на Томми он, кажется, не смотрел. Первой заговорила Мэри, может быть потому, что их с Крисом еще не было тогда на острове, так что обвинения Томми ее не касались.

— Мне так жаль, Томми, — промолвила она. — Тебе, наверное, было ужасно трудно.

И это простое замечание оказалось единственно правильной вещью, которую можно было сказать, притом что по-настоящему сказать было нечего. Томми вздохнул, расправил плечи и слегка кивнул.

— Кофе? — внезапно воскликнула Фиона. — Кто хочет кофе? Или чашечку чая?

— Ну, неплохо бы, — поддержала Кэти, а Гэвин в то же самое время произнес:

— Хорошая идея, Фи. Вот что нам сейчас нужно.

Глядя на Томми, Малькольм чувствовал, что именно он должен положить конец этому судилищу, не только ради себя и Томми, но и ради всех остальных. Тем не менее он понимал, что они не могут уйти прямо сейчас, пока слова Томми еще витают в воздухе. Это бы только ухудшило ситуацию. Нет, им придется еще вынести кофе — не больше получаса, подсчитал он, — и потом все кончится.

И вот они как-то убили следующие двадцать минут, обсуждая нейтральные темы и попивая кофе (Малькольм свой выхлебал быстро). Кэти и Мэри предпринимали героические усилия, чтобы ввести беседу в нормальное русло, рассказывая о своих детях, о том, кто когда приедет их навестить. В какой-то момент Малькольм решил, что прошло достаточно времени, так что они с Томми уже могут сбежать.

— Думаю, мы пойдем, Фиона, — сказал он. — Уже поздно.

— Подожди, Малькольм, — ответила она. — Спешить некуда. Томми еще даже не допил свой кофе.

— Все в порядке, — подтвердил Томми, делая последний глоток из чашки. — Я готов.

— Мне завтра рано вставать, — добавил Малькольм. — И у Томми был длинный день. — Зачем он это сказал? Томми же не ребенок.

Но затем Томми поблагодарил: «Спасибо за прием» — тихим, вежливым голосом, как будто бы ему все еще восемь лет и жизнь его не пошла под откос.

— Рада была вас видеть, — слабо ответила Фиона, и все дружно одобрительно зашумели. Малькольм попрощался и постарался высвободиться как можно быстрее, хотя Эд особенно долго жал им с Томми руки, будто бы желая сказать: «Никаких обид», — и вот наконец они оказались снаружи в морозной тьме, и дверь за ними закрылась.

Томми безмолвно обошел машину и уселся на пассажирское сиденье. Прежде чем открыть водительскую дверцу, Малькольм несколько секунд глубоко вдыхал ночной воздух, чтобы хоть немного побыть одному в спасительной тьме.

Он ехал медленно, боясь заблудиться, боясь ночной темноты и неровной дороги. По крайней мере, в темноте они не могли увидеть старого дома Томми, когда проезжали мимо, — это был явно не тот пейзаж, который им был сейчас нужен. Малькольм сжал руль и глядел прямо перед собой на маленький кусочек дороги, освещенный фарами. Крайне маловероятно, что они встретили бы другую машину, но на асфальтовом шоссе была опасность съехать в кювет или налететь на камни там, где дорога пролегала среди холмов.

Малькольм чувствовал, что проделать весь путь в молчании было бы неправильно, но придумать, что же сказать Томми, было нелегко. Он хотел что-нибудь сказать — что угодно, — чтобы рассеять то ужасное ощущение, которое овладело им, которое Томми вселил в них всех в маленькой гостиной Фионы.

— Еда была хорошей, — в конечном счете произнес он.

— Да.

— Фиона хорошо готовит.

— Да.

Последовала долгая пауза, и в конце концов Малькольм решился:

— Мне жаль, что так вышло с Эдом.

— Я знаю.

— Он был пьян. Да он и когда трезвый, немножко идиот.

— Дело не только в нем, — запротестовал Томми. — Во всех них.

— Они хотят как лучше.

— Как и большинство людей, — возразил Томми. — Но хотеть недостаточно.

— Нельзя их винить, — сказал Малькольм, зная, что на самом деле он имеет в виду. Нельзя меня винить. Но, конечно же, можно.

— Почему же? — спросил Томми яростно. — Они были рядом, разве нет? Вы все были рядом. Это же не внезапно произошло.

— Томми, дело было не так. Никто и представить себе не мог…

— Возможно, вы просто убедили себя в том, что это не ваше дело. Но это было ваше дело.

На это у Малькольма не было ответа.

Припарковавшись у дома, он выключил мотор, и они некоторое время сидели в тишине. Наконец Малькольм спросил, потому что знал, что должен:

— Он тебя обидел?

— Нет. Не в том смысле, который ты имеешь в виду.

— Прости. — Лампочка в машине погасла, и Малькольм не мог различить лица племянника.

Ровным голосом Томми произнес:

— Я ненавижу это ебаный остров. Если б я мог, я бы стер его с лица земли.

Он рывком открыл дверцу и вышел. Когда Малькольм последовал за ним в дом, Томми уже исчез наверху в своей спальне. А Малькольм остался сидеть один в кухне на несколько часов, зная, что заснуть он никак не сможет.