Пройти по Краю Мира

Судьба

Приют располагался в заброшенном монастыре на холме Драконьей Кости. К нему от железнодорожной станции вела извилистая дорога с крутым подъемом. Мистер Вэй пожалел своего осла и последний километр велел мне добираться пешком. С того момента, как он попрощался со мной и уехал, началась моя новая жизнь.

Стояла осень, и большая часть деревьев выглядела как армия скелетов, охраняющая холм и дом на его вершине. Никто не приветствовал меня в воротах приюта. Передо мной стояло здание из высохшего дерева, покрытого потрескавшимся лаком. На голом открытом дворе я увидела девочек в белых рубашках и синих брюках, выстроившихся рядами, как солдаты. Они сгибались в пояснице вперед, в сторону, назад и в другую сторону, как будто их сдувало ветром. Странно было увидеть там же двоих мужчин. Один был иностранцем, другой — китайцем. Второй раз в жизни я видела иностранца так близко. Они шли по тому же двору, неся в руках карты, а следом за ними шла целая группа мужчин с длинными палками в руках. И тогда я испугалась, что случайно наткнулась на лагерь, готовящий армию для коммунистов.

Переступив через порог, я чуть не подпрыгнула от испуга. В большом зале вдоль стен и на самой середине стояли мертвые тела, замотанные в погребальные покрывала. Их было много, двадцать или тридцать, высоких и низких. Я сразу же подумала, что это ожившие мертвецы. Драгоценная Тетушка как-то рассказывала, что некоторые семьи нанимали священника, чтобы он прочел молитвы над покойным и тем самым заставил его подняться и вернуться в дом предков. Мертвых поднимали и вели только по ночам, чтобы они не сталкивались с живыми, в тела которых могли вселиться, а днем они должны были отдыхать в храмах. Тетушка говорила, что сама не верила в эту историю, пока не услышала в ночи бряканье деревянного колокольчика и, вместо того чтобы сбежать, как все остальные жители деревни, спряталась за стеной. Стук, стук. И она увидела их, шестерых. Они были как большие личинки мух, прыгали вверх и вперед на десять футов.

— Не могу тебе точно сказать, что именно я видела, — говорила Драгоценная Тетушка. — Одно только знаю наверняка: после этого зрелища я еще долго была сама не своя.

Я уже собиралась развернуться и убежать, как вдруг увидела блеск золотых ступней. Присмотревшись внимательнее, я поняла, что передо мной статуи, а не трупы. Подойдя поближе к одной из них, я стянула с нее покрывало. Под ним оказался бог Литературы с рогатой головой, кистью в одной руке и чашей отличника в другой.

— Зачем ты это сделала? — услышала я позади себя голос.

Обернувшись, я увидела маленькую девочку.

— Почему он прикрыт?

— Учитель сказал, что он оказывает на нас не лучшее влияние. Нам нельзя верить в старых богов, только в христианских.

— А где твой учитель?

— А к кому ты приехала?

— К тому, кто согласился принять Лю Лу Лин как сироту.

Девочка убежала, и спустя пару мгновений передо мной стояли две женщины, обе иностранки.

Американские миссионеры меня не ожидали, а я не ожидала, что они окажутся американцами. Поскольку я никогда не разговаривала с иностранцами, я могла только молча смотреть на них. У обеих женщин были короткие волосы: у одной белые, у другой — рыжие и кудрявые. А еще на них были очки, из-за чего я решила, что они обе старые.

— Мне жаль это говорить, но с нами никто не договаривался, — сказала мне на китайском беловолосая.

— Жаль это говорить, — добавила вторая, — но большинство сирот гораздо младше вас.

Они спросили о моем имени, но я все еще не могла произнести ни звука, поэтому просто нарисовала иероглиф пальцем в воздухе. Потом женщины заговорили между собой по-английски.

— Ты ведь можешь читать? Можешь прочесть вот это? — спросила одна из них, указывая на объявление на китайском.

— «Ешьте досыта, но не прячьте впрок», — прочитала я.

Потом вторая женщина дала мне карандаш и бумагу.

— А ты можешь написать эти слова?

Я выполнила их просьбу, и они обе воскликнули:

— Она даже не посмотрела на объявление!

Они стали задавать еще больше вопросов. Умею ли я пользоваться кистью? Какие книги я читала? А потом снова заговорили на своем языке и, закончив, сказали, что я могу остаться.

Позже я узнала, что меня приняли не только в качестве ученицы, но и в качестве учителя. Там было всего четыре учителя, выпускников этой же школы, которые теперь жили в одной из тридцати шести комнат бывшего монастыря. Учитель Пань преподавал старшим девочкам, а я стала его помощницей. Когда пятьдесят лет назад он тут учился, эта школа была предназначена только для мальчиков. Учительница Ван преподавала у младших девочек, а ее овдовевшая сестра, которую мы называли Мамой Ван, заботилась о малышках. Старшие девочки, которых специально выбирали для таких заданий, ей в этом помогали. Еще была Сестра Юй, тоненькая женщина с костлявой скрюченной спиной, обладательница тяжелой руки и резкого голоса. Она отвечала за чистоту, аккуратность и хорошее поведение. Помимо составления расписания, по которому девочки принимали ванны, она раздавала задания на неделю и руководила поваром и его женой.

Как я потом узнала, женщины-миссионерки не были старыми, вернее, они были разного возраста. Мисс Грутофф, с вьющимися волосами, оказавшаяся вдвое моложе беловолосой, была медсестрой и директором школы. Мисс Таулер была директором приюта и выпрашивала для нас пожертвования у всех, кто был готов нас пожалеть. Она вела воскресные служения в часовне, руководила постановками по темам христианской истории и играла на пианино, обучая нас петь, «как ангелы». В то время я, конечно, не знала, кто такие ангелы, да и петь тоже не умела.

Испугавшие меня иностранные мужчины оказались вовсе не коммунистами, а учеными, работавшими в каменоломнях, где были найдены кости «Пекинского человека». Два иностранных и десять китайских ученых жили в северном крыле монастыря. Они ужинали в монастырской столовой вместе с нами. Каменоломня была в двадцати минутах ходьбы по петлявшей между холмами извилистой дорожке.

В общей сложности в монастыре жило около семидесяти детей: тридцать больших девочек, тридцать маленьких и около десяти совсем малюток. Общее количество все время менялось, потому что не все дети выживали. Большинство девочек, как и я, были плодами любви, закончившейся самоубийством, другие являлись детьми юных проституток или просто незамужних женщин. Некоторые были такими, каких мы с Гао Лин видели на улице Нищих: без ног или без рук, одноглазые или карлицы. Были и полукровки: дети от смешанных союзов с иностранцами. Одна девочка оказалась дочерью англичанина, отец второй был немцем, третьей — американцем. Мне они казались экзотически красивыми, а Сестра Юй все время над ними издевалась. Она говорила, что эти девочки унаследовали западную спесь и что ее необходимо вычищать смирением.

— Можно гордиться тем, что ты делаешь каждый день, — говорила Сестра Юй. — Но не заносчивостью из-за рождения.

Она часто напоминала нам, что мы не должны жалеть самих себя, потому что это потакание своим слабостям.

Когда кто-то издевочек грустил, Сестра Юй говорила:

— Посмотрите на Маленькую Дин! У нее нет ног, но она улыбается день напролет!

Пухлые розовые щечки Маленькой Дин приподнимались еще больше и едва не прикрывали ей глаза — так она была рада тому, что у нее вместо рук и ног одни культи. Сестра Юй считала, что мы можем немедленно утешиться, если подумаем о другом, чья жизненная ситуация хуже нашей.

Я стала старшей сестрой этой Маленькой Дин, а сама Дин была старшей сестрой девочке по имени Маленькая Цзюн, у которой была только одна рука. У каждой из нас были подобные отношения, нас учили отвечать друг за друга, как в семье. Большие и маленькие девочки жили вместе в трех комнатах, в каждой из которых стояло по двадцать кроватей в три уровня. На нижнем уровне были кровати самых маленьких девочек, на среднем — тех, кто чуть постарше, а на третьем уровне — уже совсем взрослых. Таким образом, получалось, что кровать Маленькой Дин была под моей, а Маленькой Цзюн — под кроватью Маленькой Дин. Место каждой девочки зависело от ее ответственности и уважения, которым она пользовалась.

Для миссионеров мы были Девочками Новой Судьбы. В каждом классе висел красный плакат, на котором золотой краской были написаны именно эти слова.

И каждый день во время упражнений мы пели о своей судьбе в песне, которую написала мисс Таулер, на английском и китайском языках:

Мы можем учиться, мы можем познавать.За кого нам замуж идти — нам самим выбирать.Мы можем работать и зарабатывать себе на жизнь,А плохой наша судьба будет,только если нас этого лишить.

Каждый раз, когда в школу приезжали высокие гости, мисс Грутофф готовила с девочками представление, а мисс Таулер играла на пианино что-то драматичное, как в немом кино. Одна группа девочек держала в руках плакаты с надписями, имевшими отношение к Прошлой Жизни: опиум, рабство, амулеты. Они ходили по сцене на спеленутых ногах, а потом беспомощно падали. Потом появлялись Девушки Новой Судьбы в виде докторов. Они исцеляли курильщиков опиума, распутывали спеленутые ноги страдалиц Прошлой Жизни и метлами выметали бесполезные амулеты. В конце представления они благодарили Бога и кланялись высоким гостям, иностранцам, приехавшим в Китай, и благодарили их за помощь девушкам в освобождении от Прошлой Жизни и продвижении к Новой Судьбе. Благодаря этому представлению мы зарабатывали много денег, особенно если нам удавалось растрогать гостей до слез.

Во время службы в часовне мисс Таул ер всегда говорила, что у нас есть выбор: становиться христианами или нет, что никто никогда не заставит нас уверовать в Иисуса. Мы должны прийти к вере сами, искренне и по доброй воле. Но Сестра Юй, которая попала в приют, когда ей было семь лет, часто напоминала нам о своей прежней судьбе. Ее заставляли просить милостыню, и, если она не набирала достаточно монет, вместо порции еды ее ждали ругань и проклятия. Однажды, когда она попробовала запротестовать, муж ее сестры просто выбросил ее на улицу, как ненужный мусор. А в этой школе мы могли есть столько, сколько хотели, говорила она. И не нужно было бояться, что кто-то выбросит нас на улицу. Мы сами могли выбрать, во что нам верить, хотя каждый, кто отказывался верить в Иисуса, был личинкой, поедающей труп, и после смерти должен был отправиться прямиком в ад, чтобы там его пронзали копьем, жарили, как утку, на медленном огне и подвергали всяческим мучениям, хуже того, что происходило в Маньчжурии.

Иногда я задумывалась о судьбе тех, у кого не было выбора в вере. Куда они попадут после смерти? Я помню маленькую девочку, которой, даже по мнению миссионеров, было не суждено обрести Новую Судьбу. Отцом малышки стал ее собственный дедушка. Я видела ее в яслях, где работала каждое утро. Ей не дали имени, и Матушка Ван велела мне не брать ее на руки, даже когда она плакала, потому что у нее было что-то не в порядке с шеей и головой. Малышка не издавала ни слова. У нее было плоское и круглое, как тарелка, личико, огромные глаза и крохотный нос. Ее кожа казалась белой, как рисовая мука, а тельце, слишком маленькое для такой головы, было неподвижным, как восковой цветок. У нее двигались только глаза: туда, сюда, словно она наблюдала за комаром, летавшим где-то под потолком. А потом однажды ее колыбель опустела. Мисс Грутофф сказала, что она теперь с Богом, и я поняла, что девочка умерла.