Пройти по Краю Мира

Один

Мистер Тан был влюблен в Лу Лин, хоть ни разу с ней не встречался. Рут это чувствовала. Он говорил так, будто знал ее лучше кого бы то ни было, даже ее собственной дочери. Ему было восемьдесят, он пережил Вторую мировую, гражданскую войну в Китае, культурную революцию и три коронарных шунтирования. На родине он был известным писателем, но здесь его работы оставались непереведенными и неизвестными. Рут получила его имя и номер от коллеги Арта, тоже лингвиста.

— Эта женщина обладает очень сильным характером и честностью, — сказал он по телефону, приступив к переводу страниц, которые Рут отправила ему по почте. — Не могли бы вы прислать мне ее фотографию, на которой она изображена молодой? Если я ее увижу, мне будет легче сделать более точный перевод.

Рут нашла эту просьбу странной, но тем не менее выполнила ее, отправив ему отсканированную копию снимков Лу Лин и Гао Лин с матерью, когда они были еще девочками, и другую, сделанную, когда Лу Лин только прибыла в США. Потом мистер Тан попросил у Рут фотографию Драгоценной Тетушки.

— Она была очень нетипичной для того времени, — заметил он. — Самообразованной, прямой, настоящей бунтаркой.

Рут с трудом сдерживалась, чтобы не спросить: правда ли, что Драгоценная Тетушка была матерью ее матери?

Она хотела прочитать перевод целиком, а не отдельные выдержки. Но мистер Тан сказал, что на работу ему потребуется около двух месяцев.

— Мне не нравится делать буквальные, дословные переводы, — заявил он. — Хочется сохранить естественность речи и подобрать именно те слова, которые могла бы использовать ваша мать, если бы хотела донести свои мысли до вас и ваших детей, а также до всех будущих поколений. Они должны соответствовать этой цели. Вы так не считаете?

Пока мистер Тан работал над переводом, Рут оставалась в доме Лу Лин. Она сообщила Арту о своем решении, когда тот вернулся из отпуска.

— Как-то неожиданно, — сказал он, наблюдая за тем, как она собирает чемодан. — Ты уверена, что не поторопилась? Может, стоит нанять кого-нибудь?

Неужели она недостаточно ясно описывала ему проблемы, возникшие за последние полгода? Или Арт просто ее не слушал? Она была обескуражена тем, как на самом деле мало они друг друга знали.

— По-моему, тебе проще нанять кого-нибудь для присмотра за тобой и девочками, — ответила она.

Арт вздохнул.

— Прости. Просто помощницы, которых я нанимаю дня матери, постоянно увольняются, а я не могу просить тетушку Гал или кого-нибудь другого ухаживать за ней постоянно. Только на пару дней, и то лишь время от времени. Тетушка Гал призналась, что неделя с матерью оказалась хуже, чем беготня за всеми ее внуками, когда те были маленькими. Но она наконец хотя бы поверила диагнозу и поняла, что не во всех случаях помогает чай с женьшенем.

— Ты уверена в том, что это единственная проблема? — спросил он, последовав за Рут в «каморку».

— В смысле?

— У нас с тобой все в порядке? У тебя и меня. Нам не надо поговорить о чем-нибудь, кроме разрушающегося разума твоей матери?

— Почему ты спрашиваешь?

— Ты стала какой-то… не знаю, отстраненной. Может, даже немного рассерженной.

— Я напряжена. На прошлой неделе я увидела, в каком она состоянии на самом деле, и это меня напугало. Ей гораздо хуже, чем я думала. И я не понимала, что болезнь началась уже давно, намного раньше, чем мне показалось вначале. Она уже страдает от нее лет шесть или семь. Не понимаю, почему я не заметила этого раньше…

— То есть твой переезд к матери к нам никакого отношения не имеет?

— Нет, — твердо ответила Рут. Но затем добавила, уже мягче: — Не знаю. — Потом, после долгого молчания заговорила снова: — Я помню, как ты когда-то спрашивал меня, что я буду делать со своей матерью.

И это застало меня врасплох. Да, что я буду делать?

Я почувствовала, что решение надо принимать мне.

Я пыталась сделать все наилучшим образом, и вот что у меня получилось. Может, мой переезд и связан как-то с нашими проблемами, но теперь, даже если они у нас и есть, они второстепенны по сравнению с тем, что происходит с матерью. Потому что я не смогу заниматься всем сразу.

Арт выглядел каким-то неуверенным.

— Ну, когда ты почувствуешь, что готова разговаривать… — И он ушел, как показалось Рут, несчастным.

Ей даже захотелось немедленно заверить его в том, что между ними все по-прежнему.

Лу Лин тоже с подозрением отнеслась к идее дочери жить вместе с ней.

— Меня попросили написать детскую книгу с иллюстрациями, на которых будут животные, — сказала Рут. Она уже привыкла лгать матери, не испытывая при этом стыда. — Я надеялась, что ты сделаешь к ней рисунки. А если ты будешь рисовать, то нам будет проще работать тут вместе. Так меньше суеты.

— А сколько надо животный? И какой? — Лу Лин пришла в восторг, как ребенок, собирающийся в зоопарк.

— Любые, какие мы захотим. Ты сама будешь решать, что рисовать в китайском стиле.

— Хорошо.

Мать выглядела довольной. Ее радовала мысль о том, что она внесет свой вклад в успех дочери. Рут вздохнула с облегчением и грустью. И почему ей раньше не приходила в голову идея попросить мать нарисовать иллюстрации? Ей надо было это сделать, пока ее рука была тверда, а разум крепок. У нее разрывалось сердце, пока она смотрела, как та старается сосредоточиться, как хочет приносить пользу. Как оказалось, она легко могла сделать мать счастливой. Лу Лин, как и любая мать, просто хотела участвовать в ее жизни.

Каждый день она шла к письменному столу и пятнадцать минут растирала сухую тушь на каменной чернильнице. К счастью, рисунки в основном оказались такими же, какие она часто рисовала на свитках: рыбы, лошадь, кошка, обезьяна, утка. Она делала их, опираясь на двигательную память. Результат получался размытым, но узнаваемым отголоском того, что раньше исполнялось с идеальной точностью. Однако стоило ей попробовать нарисовать то, чего она никогда не делала, как ее рука начинала метаться вслед за мыслями. Наблюдая за страданиями матери, Рут тоже расстраивалась, хоть и старалась этого не показывать. Всякий раз, когда Лу Лин заканчивала рисунок, Рут хвалила его, забирала и предлагала нарисовать новый.

— Бегемот? — Лу Лин озадаченно размышляла над словом. — А как это по-китайски?

— Ладно, не надо, — говорила Рут. — Как насчет слона? Нарисуй слона, ну такого, с длинным носом и большими ушами.

Но Лу Лин продолжала хмуриться.

— Почему ты сдаваться? Что-то сложное может стоить больше простого. Бегемот, какой выглядеть? Вот тут рог? — И она хлопала себя по макушке.

— Нет, это носорог. Тоже хорошо. Тогда нарисуй носорога.

— Не надо бегемот?

— Не переживай из-за бегемота.

— Я не переживай! Ты переживай! Я видеть. Твой лицо такой. Ты не спрятать от меня. Я знать. Я твоя мать! Хорошо, хорошо, ты не переживай больше о бегемот. Я переживать за тебя. Потом я вспомнить и сказать тебе. Ты счастливый. Хорошо? Все, не плакать больше.

Мать внимательно относилась к просьбе Рут не мешать, пока она работает.

— Учись хорошо, — шептала она.

Но если Рут смотрела телевизор, Лу Лин, как обычно, считала, что дочь ничем полезным не занята. Это значило, что она могла болтать о Гао Лин, вспоминать самые большие обиды, накопленные за долгие годы.

— Она хотеть, чтобы я ехать на корабль, круиз в Гавайи. Я спрашивать ее: где я взять столько деньги? Моя страховка только семьсот пятьдесят доллар! Она говорить: ты дешевый! Я говорить, я не дешевый! Я бедный!

Я не богатый вдова! Пф! Она забыть, что когда-то хотеть выйти замуж за мой муж! А потом сказать мне, когда он умереть: как повезло, я выходить за второй брат!

Иногда Рут прислушивалась к ней с интересом, пытаясь определить, какую часть истории мать изменила со времени прошлого рассказа. Но чаще Рут просто испытывала раздражение оттого, что ей приходилось это слушать, и раздражение приносило ей странное удовлетворение, как будто все было по-прежнему и ничего плохого не происходило.

— Та девушка, внизу, ест попкорн каждый вечер! Сжигать его, дымовая сигнализация работать. Она не знать, а я чувствовать запах! Мерзкий! Только и ест попкорн! Нечего уд ивляться, что тощий. А потом она мне говорить: это не работать, то не работать. А потом она мне угрожать: суд присяжных! Нарушение!

По ночам, лежа в своей старой кровати, Рут чувствовала, что вернулась в подростковый возраст. Внешне она оставалась тем же самым взрослым человеком, но в то же время была другой. Или, может, в ней сейчас жили два человека: Рут тысяча девятьсот шестьдесят девятого года и Рут тысяча девятьсот девяносто девятого: одна невинная, другая более чуткая, одна требующая внимания, а другая самодостаточная, но обе они сейчас были испуганы. Она чувствовала себя одновременно и дочерью своей матери, и матерью ребенка, которым стала ее мать. Это осознание открывало множество смыслов, как в китайских именах и символах: казалось бы, одинаковые элементы, но при разном сочетании они создавали великое многообразие значений.

Эта детская кровать помнила ее мечты и размышления, когда она пыталась представить, что будет с ее жизнью дальше. И точно так же, как в детстве, когда она, засыпая, слушала собственное дыхание, ее пугала мысль о том, что случится, когда ее мать перестанет дышать. Странно, но, когда она об этом думала, каждый вдох давался ей с трудом, а выдохи происходили сами по себе. Рут очень боялась потерь.

Лу Лин и Рут разговаривали с призраками по несколько раз в неделю. Рут доставала с холодильника поднос с песком и предлагала написать сообщение Драгоценной Тетушке. Мать всегда реагировала на это предложение с вежливостью, с которой люди обычно принимают коробку конфет:

— Ах… ну разве чуть-чуть!

Лу Лин хотела знать, принесет ли Рут известность эта детская книга, но Рут сделала так, чтобы Драгоценная Тетушка пообещала известность самой Лу Лин. А еще Лу Лин спрашивала о новостях на фондовой бирже.

— Доу Джонс идти вверх или вниз? — спросила она однажды.

Рут нарисовала стрелку вверх.

— «Интел» продать или «Интел» купить?

Рут знала, что мать наблюдала за фондовой биржей ради развлечения, потому что не находила писем от брокерских фирм.

«Купить на распродаже», решила она написать.

— А, надо подождать, пока дешевый, — кивнула Лу Лин. — Драгоценная Тетушка очень умный!

Однажды Рут держала в руке палочку, готовясь изобрести божественные ответы. Вдруг она услышала:

— Почему ты и Арти спорить?

— Мы не спорим.

— Тогда почему вы не жить вместе? Это из-за меня? Моя вина?

— Конечно нет, — сказала Рут чуть громче, чем следовало.

— Я думаю, да. — Она понимающе посмотрела на Рут. — Давным-давно, когда ты только его встретить, я тебе говорить: зачем сначала жить вместе? Если ты так делать, он никогда на тебе не жениться. Ты помнить? Ну да, теперь ты думать: мать права. Если вместе жить, то ты как объедок, легко выбросить. Не надо стыдиться. Ты быть честный.

Да, Рут с горечью припоминала, что мать действительно об этом говорила. Она принялась отряхивать серые песчинки с краев подноса. Ее удивило, что мать это помнила, и она была тронута ее заботой. Хотя то, что Лу Лин сказала об Арте, не совсем соответствовало действительности, тем не менее отражало саму суть проблемы. Дело в том, что Рут действительно ощущала себя объедком, последним, кому доставались жизненные блага и внимание.