Всё, что у меня есть

— Пойдем, — говорит он. — Майкен и Фрёйя одни дома.

Словно если мы сейчас же не пойдем домой, с ними что-то может случиться.

Дома тепло, Тронд Хенрик затопил печь. Майкен стоит в куртке и зашнуровывает ботинки.

— Нет, мы никуда не едем, — объявляю я.

— Мы не поедем? — переспрашивает она. — Я думала, мы собирались уехать, нет?

Она стоит посреди коридора, и мне в голову приходит мысль: она выглядит как хулиганка, как человек, который может затравить кого угодно. У нее характерный внешний вид — растрепанные волосы, немного курносый нос, веснушки, жирная кожа. Ребенок, которого может любить только его мать. Что ты наделала, думаю я, кем же ты стала? Для довольно крупного тела у нее удивительно миниатюрные руки.

— Нет, повторяю я, — сейчас мы никуда не едем.

Фрёйя сидит перед телевизором с приоткрытым ртом, на ней розовые колготки, а сверху ничего нет, даже майки.

— Они смотрят «Ронни, дочь разбойника», — поясняет Тронд Хенрик.

Я киваю, машу в сторону Фрёйи.

— А не нужно ли ей еще что-нибудь надеть?

Тронд Хенрик кивает.

— Ну да, — отвечает он. — Она вылила на себя стакан сока.

На кухонном столе стоит блюдо со стопкой маленьких пышных блинчиков. Рядом — бутылочка с кленовым сиропом и тарелки. Когда мне было одиннадцать, я одна поехала на поезде в Осло, чтобы навестить тетю Лив и Халвора. Мы сходили в кино, погуляли во Фрогнер-парке, поели мороженое на набережной Акер Брюгге. Мама дала мне двадцать крон, чтобы я могла угостить тетю Лив и Халвора мороженым, но я не стала их тратить, в этом не было необходимости: тетя Лив сама покупала нам мороженое каждый день. А по утрам она пекла американские блинчики с черничным вареньем и патокой. Но в последнее утро я сказала: «Мне на самом деле не очень нравятся американские блины, я больше всего люблю обычные». Жизнь полна маленьких недоразумений, взаимного непонимания, невольных обид. Я не следила за тем, что говорю, просто мне хотелось задушевно делиться всем с тетей Лив. Я люблю мороженое, пиццу, спагетти с мясным соусом. Я не выношу паштет из рубленых потрохов, печенку и вареную треску. Мне нравится писать рассказы, мне легко дается математика. Я обожаю играть в «Монополию», а «Лудо» кажется мне ужасно скучной. Мне на самом деле не очень нравятся американские блины, я больше всего люблю обычные. Услышав это, тетя Лив и бровью не повела. Когда я вернулась домой во Фредрикстад, мы с Анной Луизой накупили на две десятикроновые монетки невероятное количество сладостей и съели их в нашем гнездышке на свалке, во рту было сладко и липко, а зубы ныли еще несколько дней.

Мы с тетей Лив и Халвором сходили на могилу Бенедикте в день ее рождения. Кладбище было таким огромным, что казалось, будто тетя Лив не сразу сориентировалась, где похоронена Бенедикте. На ее могильной плите сидел мраморный ангел, руки которого были сложены и прижаты к одной щеке, надпись на груди — «Скучаю по тебе». Грязь и пыль покрывали личико ангела, въелись в белоснежные локоны, в складки рук. На могильном камне выбиты звезда напротив даты рождения и крест напротив даты смерти. Второе июля и 12 октября 1966 года и слова «Спи сладко». У тети Лив с собой было растение в горшочке — голубые цветы и бахромчатые листья, — она пересадила его в бледно-розовый горшок, присыпала и утрамбовала землю.

— Маленькое мое золотце, поздравляю, сегодня тебе исполнилось бы пять лет, — сказала тетя Лив. — Мы будем есть мороженое, как жаль, что ты не с нами.

Весь дом пропитан отчаянием, оно перед открытой дверью холодильника, на лестнице и на застекленной веранде, окна которой выходят на лужайку, укрытую снегом. Из гостиной я слышу, как лошадь Маттиса мчится галопом, а Маттис кричит зычным голосом: «У меня больше нет дочери!» Я кладу на блюдце два блинчика и поливаю сверху кленовым сиропом, отрезаю большие куски и отправляю в рот, стираю пальцем с поверхности кухонного стола пятно черничного варенья.