Всё, что у меня есть

Ребенок

Март 2005

Когда я стою посреди комнаты и раскладываю вещи по разным стопкам, звонит Нина. Она говорит, что страх Трулса не прошел, скорее даже усилился. Я бросаю мохеровый джемпер бутылочного цвета поверх горы одежды, которую собираюсь отнести в благотворительную организацию.

— Я уже начинаю волноваться, — признается Нина.

— Но несмотря ни на что, хорошо, что он готов обсуждать это, — замечаю я. — Раз уж так случилось. Многие мужчины отказываются говорить о своих страхах.

Я достаю из «кучи навынос» зеленое с белым рисунком платье с запа́хом: надо бы дать ему еще один шанс, прежде чем окончательно от него избавиться.

— Скоро уже три месяца, — говорит Нина. — Как ты думаешь, когда это закончится? Может, ему надо поговорить со своим врачом или сходить к психологу?

— Это в любом случае не повредит, — говорю я.

Я оставляю две джинсовые рубашки, несмотря на то что они слишком узкие, но я ведь могу похудеть.

— У девочек в комнате уже установлена двойная пожарная сигнализация, — продолжает Нина, — и он купил два новых огнетушителя, так что теперь у нас по паре на каждом этаже. Он перечитал уже кучу всего в интернете про пожары. Он ведет себя просто как одержимый.

Не знаю почему, но мне на память приходит фильм «Пылающая кровать», который мы с Ниной смотрели вместе еще на той нашей квартире в восьмидесятые. Толлеф в глубине души считал нас ограниченными, но вслух этого не произносил. Тогда мы смотрели фильмы и похуже. Мы с уверенностью заявляли, что являемся непревзойденными интеллектуалками в том, что касалось книг, но не фильмов; однако мы также не брезговали и книгами отнюдь не лучшего качества. К примеру, мы обе прочитали роман, по которому был снят фильм.

Я почти закончила разбирать вещи, отложив для благотворительной организации едва ли не треть своей одежды. Мне стыдно из-за того, зачем я столько всего накупила или сколько я купила просто по ошибке: кое-что я вообще никогда не надевала, у меня так себе с интуицией.

Я никогда не признавалась Руару, что смотрела низкопробные фильмы и читала бульварные романы; с Толлефом было не так — мне, в сущности, было все равно, как он это воспримет.

Пожар в доме Нины и Трулса начался в рождественские праздники. Они забыли потушить восковую свечу, и когда она догорела, огонек перекинулся на бумажную розетку, а оттуда — на скатерть. Они проснулись от звука сигнализации, так что серьезных бед пожар не наделал. Им пришлось отшлифовать и покрыть заново лаком паркет и покрасить стену и потолок, и к пятидесятилетию Трулса, которое отмечали в феврале, от следов небольшого пожара не осталось и следа. Однако, несмотря на то что происшествие оказалось не слишком драматичным и не имело серьезных последствий, Трулса начали обуревать страхи.

— В нем поселился страх, от которого он никак не может избавиться. Он плохо спит, часто просыпается, и ему постоянно мерещится запах дыма, — пожаловалась Нина двум подругам и мне на празднике, кивая на восковые свечи, стоящие на подоконнике. У нее резко обозначились складки у крыльев носа, лицо покрывал слишком плотный слой пудры и румян, я смотрела на нее и размышляла о том, как далеко отнесла нас жизнь друг от друга.

Она волновалась из-за того, что дочери тоже проникнутся атмосферой страха и начнут бояться. Нора собирается съехать от родителей нынешней осенью. А еще Нина опасается, что девочки могут перестать уважать отца.

— Даже сегодня вечером Трулс был против того, чтобы горели свечи, — продолжала она, — но я сказала: мы же не можем вообще перестать зажигать свечи! Надо просто проверить перед сном, что все потушили.

Гейр не пошел на юбилей к Трулсу, и когда меня со всех сторон спрашивали, почему нет Гейра, я попеременно отвечала: «Он остался дома с Майкен» или «К сожалению, мы расстались». А они качали головами: «Ах, да!» или «Ой, нет, не может быть!». Толлеф стоял рядом, держа меня под руку и крепко сжимая ее.

А когда мы с ним вышли покурить на веранду, он сказал: «Мне не хочется, чтобы вы расставались. Я бы хотел, чтобы вы всё как-то разрулили». И в этом состоянии легкого опьянения одна за другой мне в голову приходили только приятные мысли о Гейре, и на минуту захотелось сделать так, как сказал Толлеф.

Гейр стоит посреди комнаты, окруженный картонными коробками, на лице — горестное выражение, которое вызывает больше раздражения, чем сострадания. Сегодня Страстная пятница, Майкен все никак не угомонится, ей не с кем играть: Калле с Ивонной и детьми уехали на дачу еще вчера.

Когда я рассказала Калле, что мы с Гейром расходимся, он смутился, словно посчитал, что такие крайние меры в нашей ситуации неуместны, что он сам никогда бы не предпринял ничего настолько жесткого. Казалось, ему самому было тягостно оттого, что я обо всем ему рассказала. Хотя он, очевидно, уже все знал, потому что несколько недель назад я поделилась этой новостью с Ивонной.

— Я купила квартиру в Грюнерлёкке, — сказала я. Калле кивнул.

— Девочек жалко, — ответил он.

— Но Гейр останется тут, — сказала я, — по крайней мере, на какое-то время. Майкен будет ходить в ту же школу. Мы с Гейром расстаемся друзьями, так что с удовольствием продолжим общаться с вами.

Их кот неспешно пересек дорожку гравия и стал ластиться к ногам Калле.

— Мы уедем на Пасху, — сказал он. — Вы не могли бы кормить кота? Если нет, если это чересчур — так и скажите.

— Ну конечно, — заверила его я. — Мы — с удовольствием, никаких проблем.

Вчера утром, за три дня до Пасхи, Калле, Ивонна, Ханна и малышка отправились в горы. На крыше машины были закреплены три пары беговых лыж, в багажнике пристроены сани.

— Я что, не буду ходить на лыжах всю Пасху? Ура! — воскликнула Майкен.

Я смотрела вслед уезжающей машине и удивлялась возникшему в душе чувству тоски по всему тому, что я никогда не хотела иметь: по лыжам, уложенным в сумки продуктам, лыжным мазям и апельсинам.

Гейр уговорил меня купить квартиру на Хельгесенс гате. Он ходил со мной ее смотреть на следующий день после пятидесятилетия Трулса. Гейр надел брюки с большими накладными карманами, так что походил на работника какой-нибудь мастерской. «Мне кажется, это неплохой вариант», — сказал Гейр.

— Я не думаю, что у тебя есть деньги на что-то более просторное, раз уж ты не хочешь поискать подальше от центра.

— Нет, не хочу, — отозвалась я. И Гейр посмотрел на меня с такой снисходительностью, как будто разговаривал с большим ребенком.

— Я помогу тебе с покраской, — сказал он. — И заменим эти обои, если они тебя так раздражают.

Не то слово, как они меня раздражали.

Через неделю после осмотра квартиры я купила ее. Я не хотела тратить деньги на трехкомнатное жилье, даже с небольшой финансовой помощью от родителей. Я вспоминала, как рассыпалась в благодарностях перед матерью Гейра, когда она дала нам триста тысяч крон, чтобы мы могли купить ту часть дома по соседству с Калле и Ивонной. Но когда дело дошло непосредственно до покупки, оказалось, что деньги причитались Гейру. А когда ему понадобилось выкупить у меня мою долю, выяснилось, что я владею всего четвертой частью квартиры, что по сумме ненамного превышало мою часть долга.

— Я думала, она помогла нам обоим, — сказала я. — Она же так сказала, это казалось таким благородным — что она хотела помочь нам.

Гейр распалился, упрекал меня в неблагодарности, но как я могла испытывать хоть какую-то благодарность, раз не получила ни черта? Майкен взирала на эту сцену с лестницы, она спросила:

— Но почему вы не можете жить каждый в своей комнате? Просто не разговаривайте друг с другом, если вы не можете не ругаться! Мама, ты можешь пойти на кухню, а папа — в гостиную.

А ей, единственному ребенку в семье, которого никто никогда не ругал в таком тоне, было всего лишь восемь лет, она была такой восприимчивой и развитой не по годам.

— Подумай хотя бы о ребенке! — сказал Гейр, и наша ссора сошла на нет.

Майкен умеет разрушить любой разговор. А когда она наконец отправляется в постель или уходит в школу, сил продолжать у нас уже не остается. Тогда мы просто сидим и разговариваем тихо и устало обо всем, что происходит, и сколько всего мы перепробовали, и, в конце концов, о том, как мы любим друг друга. О том, что нам, наверное, нужно предпринять еще одну попытку. Но это совершенно неконструктивно, потому что тогда мы просто топчемся на одном месте. Мы в нашей ссоре опустились на самое дно обид, добрались до точки невозврата, Гейр произнес то, что уже нельзя было вернуть, да и я не осталась в долгу. Я о многом сожалею, но я не вижу той точки, из которой можно было бы начать все заново, и все эти попытки вывалить сожаления и угрызения совести на стол друг перед другом, черпать из этой горы взаимных непониманий, плакать, сознаваться и выслушивать признания и потом почти договориться, они ни к чему не ведут. Может, продолжай мы в том же духе, это позволило бы на какое-то время сохранить отношения, но это была бы всего лишь отсрочка. А еще Гейр может сказать: «Подумай о дочери!» Время от времени, когда он впадает в излишний мелодраматизм, то использует слово «ребенок». «Ребенок» оказывается в центре. «Ребенок» важнее всего. «Будь так добра, пожалуйста, и подумай о ребенке». В такие минуты меня от Гейра тошнит, в моих глазах он превращается в чужого человека. Он ставит нас на две разные ступени морали. Мы рассуждали о том, чтобы завести ребенка, о том, каково это — иметь детей в принципе, но нам никогда раньше не приходилось обсуждать этого конкретного ребенка. Майкен.

— И что, я получу два пасхальных яйца? — спросила Майкен, когда мы объявили ей, что собираемся разъехаться. Это было пять недель назад. — И будет два сочельника?

Она сказала, что ей не терпится рассказать обо всем Кристин, своей лучшей подружке, родители которой тоже развелись. А спустя несколько дней Майкен спросила: «А что происходит, когда разводятся?» А когда мы сразу не ответили, уточнила: «Так вы собираетесь разводиться или нет? Вы ведь вроде говорили, что разводитесь?»

В шкафу лежат разные сорта чая. Еще специи, разные виды круп, накопившиеся за несколько лет, дикий рис, ячмень, сушеная клюква. Гейр хочет, чтобы мы разобрали все шкафы и навели порядок, прежде чем я уеду, он не намерен возиться с тем, что мне не нужно. Пока я занимаюсь уборкой, звонит папа — лучше всего телефон ловит на горе за дачным домом. Он еще раз спрашивает, не хотим ли мы приехать на дачу. Я отвечаю, что нет.

— У вас все в порядке? — спрашивает он. Я отвечаю, что все в порядке.

— Хорошо, — говорит папа, — мы здесь с Кристин и компанией. Мальчики построили лыжный трамплин.

Меня пригласили на ужин к Бобо, это один из моих коллег, автор текстов, и к его приятелю-хирургу. С нашей работы многие пойдут.

Гейр вздрагивает, когда я говорю ему, что собираюсь вечером в гости. Он тут же говорит, что его тоже дома не будет. Я так хорошо его понимаю.

— Бобо? — спрашивает Гейр. — Что за имя такое?

Я объясняю, что с работы многие пойдут, и, кроме того, Бобо живет с хирургом, тоже мужчиной. Гейр немного успокаивается.

— Ты можешь пойти по своим делам завтра? — спрашиваю я. Я хочу, чтобы он не расстраивался, хотя нет, не хочу.