Оазисы

Глава 1. Черная граница

За стенами дома пела свирепую песню гроза, и, хотя все окна и двери были плотно прикрыты, едва ощутимый сквозняк колыхал пламя свечей. Их золотистый свет освещал просторную столовую — потемневшие от времени стены, массивный дубовый стол, белую скатерть и поблескивающие столовые приборы.

Во главе стола восседал мужчина средних лет в тёмно-синем фраке со сверкающими пуговицами. По правую руку от него примостилась женщина в строгом платье простого покроя.

— И где его опять носит? — недовольно пробурчал мужчина. — Знает ведь, что ужинаем мы всегда в одно и то же время…

— Заигрался, наверное, — отозвалась дама.

— Заигрался… Парню уже двенадцать лет, а он заигрался! Вот я в его возрасте уже работал в конторе у Готье и, между прочим, был одним из лучших работников. А через два года…

— …ты стал личным секретарем старика Готье, — продолжила дама, не сдерживая улыбки. Историю эту она слышала не однажды.

— Именно! — Мужчина, покраснев, назидательно задрал указательный палец.

— Полно возмущаться, Лео, — Женщина примирительно похлопала супруга по запястью и позвонила в маленький колокольчик.

На звон из кухни показалась запыхавшаяся служанка в накрахмаленном переднике.

— Лисбет, позови Алана, пожалуйста.

— Да, мадам.

Через минуту на лестнице, ведущей на второй этаж, загрохотало. Шум заглушил даже раскаты грома и шипение дождя. С топотом скатившись по лестнице, юный Алан подбежал к столу.

— Привет, мам, пап!

— Боже мой, Алан, — испугалась дама, — что с тобой?

Сын выглядел так, словно искупался в реке. Мокрые волосы цвета дегтя наспех зачесаны назад, вероятно, что и не расческой вовсе, а пальцами. Камзольчик и бриджи тоже промокли. На пол уже натекла вода.

— Ветер распахнул окно! — выпалил он. — Пока закрывал, вымок!

— Долго же ты закрывал окно, — ехидно сказал отец.

— Глупости, Лео. Ставни тяжелые, я сама с ними иногда мучаюсь. Иди и переоденься, Алан. И поспеши — ужин остынет.

Алана как ветром сдуло.

В свою комнату он вбежал как раз в тот момент, когда служанка закончила вытирать пол под окном. При виде паренька она выпрямилась и позволила себе хитрую улыбку.

— Я убрала следы вашего преступления, мастер Алан.

— Ты прелесть, Лисбет! — восхитился тот, стараясь говорить потише, чтобы снизу не услышали. — Ты мой самый лучший друг… Ну, кроме Себа. Кстати, как он?

С этими словами Алан выглянул из окна. Рассмотреть что-либо из окна было сложно. Пространство застилала сплошная серая пелена дождя. К тому же сгущались сумерки. Лишь богатое воображение позволило Алану представить контуры соседнего дома, в котором жил его друг, Себастьян Келлер, или попросту Себ.

— Ваш друг благополучно добрался до своей комнаты тем же способом, что и вы только что — посредством приставной лестницы. Я заметила, как он зажег свечу, когда дождь на мгновение прекратился.

— Отлично! Я уж думал, не успеем.

— Всё-таки должна предупредить вас, мастер Алан, что рано или поздно ваши прогулки будут обнаружены.

— Как? — удивился Алан. — Ты расскажешь моим родителям?

Лисбет скорчила возмущенную гримасу.

— Конечно, нет!

Алан легкомысленно махнул рукой.

— Тогда никто не узнает.

Он переоделся с удивительной скоростью, побросав мокрые вещи на кровать, и спустился по лестнице — на сей раз более степенным шагом, чтобы не злить лишний раз отца, сурового и ворчливого Леонарда Аркона.

Ужин в доме родителей Алана был своего рода ритуалом. Начинался и заканчивался он обычно строго в одно и то же время. После короткой молитвы, во время которой мысли Алана всегда убегали куда-то в сторону, отец брал нож и вилку и торжественно нарезал мясо. Затем раскладывал по тарелкам жены и сына. Те благодарили. Отец благосклонно улыбался. Все начинали есть.

Алан не понимал, почему бы не сказать повару, чтобы тот резал индейку или телятину сразу на три порции. Зачем отцу надо утруждать себя каждый раз?

Вспоминая выражение отцовского лица во время разрезания кушанья, Алан интуитивно понимал, что это действо для отца чем-то важно. Может, ему нужно осознавать, что именно он кормит семью? Или демонстрировать это всем остальным?

Как бы то ни было, все эти лишние телодвижения, включая обязательное переодевание к обеду и ужину, поражали Алана бессмысленностью. Будь он мэром Галльфрана, отменил бы эту ерунду.

Сэб, верно, поступил бы также.

— Интересно, Пилигримы тоже молятся перед едой? — произнес Алан, проглотив первый кусок. — И переодеваются к ужину?

Раздался сдавленный звук — Лео Аркон чуть не подавился. Хорошо, что успел кашлянуть.

— Разумеется, нет! Это сущие дикари, невоспитанные, необразованные и глупые! Лишь потому, что им дано ходить по Дебрям, их окружает ореол загадочности и чуда. На самом деле это просто варвары!

— Зато они сражаются с Тварями, — возразил Алан. — Кто из Галльфрана осилит Тварь? Никто! А Пилигримы гуляют по Дебрям, где кишат Твари. Я ими восхищаюсь.

— Твари их не трогают, потому что чуют в Пилигримах родственную душу, — засердился Лео.

— А еще они привозят полезные товары, — как ни в чем не бывало продолжал Алан. — Например, пуговицы на твоем фраке из золотого кристалла. Ты их купил у Пилигримов в прошлом году. Или мамин кулон, который меняет цвет в зависимости от времени суток. И еще они привозят невест из других Оазисов. Если бы не они…

— То что?!! — рявкнул отец. Похоже, он не на шутку рассердился. Лицо побагровело, глаза сверлили Алана.

Тот выдержал взгляд.

— То нам было бы трудно выжить в нашем Оазисе, не умея выходить за Черную границу.

— Нам и без ночного горшка трудно выжить в такую-то погоду, — огрызнулся отец. — Это не значит, что мы должны восхищаться горшком.

— Лео! — возмутилась мама.

— Что — Лео? Элеонора, наш сын забьет себе голову глупостями о Пилигримах, потом полезет через Черную границу, как внук Ле Руша два года назад. Что тогда ты скажешь? Твари его сожрут!

— Еще неизвестно, — возразил Алан. — Может быть, я потенциальный Пилигрим.

Мать взволнованно повернулась к нему. При свете свечей ее лицо казалось бледнее обычного.

— Не вздумай испытывать себя, Алан! Не лезь за Черную границу!

Алан вжал голову в плечи.

— Да ладно вам! И не собирался даже…

Родители вроде бы успокоились. Алан перевел разговор в другое русло, что было нетрудно: последнее время отца очень интересовали скачки на Лазурных полях. Стоило спросить, на какого жеребца отец поставил бы деньги, как Лео Аркон моментально забыл про Пилигримов и Черную границу с ее Тварями.

Алан незаметно выдохнул. Если бы родители знали, где он гуляет с Себом!

Например, сегодня они нашли самый безопасный путь к Черной границе. Он вёл там, где ребят не застукает жандарм или какой-нибудь любитель совать нос не в свое дело. Они просидели на самом краю Черной границы, с восторгом всматриваясь в Дебри, битый час.

Ступить на границу, а тем более перейти ее не решились, хотя очень хотелось. Подумать только, пройти по черной твердой поверхности каких-то десяток шагов, и ты — на территории Дебрей! Несколько минут и станет ясно, Пилигрим ты или нет.

Если ты Пилигрим, Твари тебя не тронут. Они не смогут навредить тому, кто рожден странствовать по Дебрям.

Если ты Пилигрим, перед тобой откроется весь мир. Ты проживешь удивительную жизнь, полную путешествий и приключений, ты станешь героем для мальчишек и девчонок тысяч Оазисов, проклятьем для Тварей Дебрей и богом в некоторых примитивных Оазисах. Алан слышал об этом от одного Пилигрима, которого встретил на рынке в прошлом году.

Но если ты не Пилигрим… Тогда Твари высосут твою душу. И смерть твоя будет ужасна.

Они с Себастьяном извелись, не решаясь ступить на границу и выяснить раз и навсегда, какая судьба их ждет. Под конец Алан почти собрался с духом, но началась гроза. Ребята еле успели домой, пока гроза не разразилась по-настоящему.

Перед отходом ко сну, уже переодевшись в пижаму, Алан зажег самый большой светильник. На случай появления в комнате родителей приготовил книгу — кажется, поэму Альфонса Аркона, какого-то древнего предка, — можно будет сказать, что он решил почитать на сон грядущий.

Ему пришлось посидеть на подоконнике какое-то время, прежде чем в окне соседнего дома зажегся фонарь.

Алан подвигал светильником вверх-вниз, вправо-влево. Фонарь Себа ответил тем же. Гроза с рокотанием и ворчаньем уходила на северо-запад, и дождь заметно ослаб. Движение огонька в окне Келлеров нетрудно было разглядеть.

Этот язык разработал Себастьян, а Алану принадлежала идея создания тайного языка, который не знал бы никто, кроме них. Язык включал в себя движения светильником и ритмичное приглушение света с помощью какой-нибудь тряпки.

“Завтра я сделаю это”, — сообщил Алан, имея в виду переход Черной границы.

“Я с тобой”, — отреагировал Себ.

“Струсишь же!”

“Прихвачу с собой платок, чтобы вытереть тебе слезы, когда ты увидишь Тварь”.

“А я прихвачу тебе запасные пару штанов, когда ты обделаешься”.

Разговор рассмешил Алана, он беззвучно захохотал. Себ, несомненно, тоже веселится от души. Друзья постоянно подшучивали друг над другом. И никто никогда не обижался.

“Поболтав” еще какое-то время, Алан затушил светильник и лег в постель. Он долго лежал на спине, уставившись на тусклое пятно на потолке — отсвет уличного газового рожка.

Завтра он сделает это.

Он должен решиться и ступить на жуткие земли Дебрей. Иначе сойдет с ума. Алана пугала перспектива оказаться лицом к лицу с Тварями, но еще больше его пугала даже не смерть в лапах монстров, а результаты этой проверки. Он хотел быть Пилигримом, хотел всей душой. Если он окажется Оседлым и выживет после проверки, ему незачем будет жить дальше…

Алан одернул себя. Не стоит драматизировать. Тысячи и тысячи, нет, миллионы Оседлых живут в своих Оазисах по всей земле и вполне довольны таким образом жизни. Почему же ему, Алану, нужно больше, чтобы быть счастливым?

Что же хорошего в этих неведомых землях за горизонтом? Почему его так влечет туда?

Так и не найдя ответа на вопрос, Алан уснул.

***

На следующий день сразу после завтрака Алан отправился на уроки фехтования к господину Нуатье, бывшему офицеру и одному из лучших шпажистов Галльфрана. Лео Аркон отдал Алана на обучение Нуатье, справедливо полагая, что на тренировках сын сможет избавиться от излишка кипучей энергии, а заодно станет настоящим мужчиной.

Нуатье был суровым учителем. Кроме Алана, у него в группе училось пятнадцать юношей, из которых Алан мог одолеть в поединке десять. Остальные пятеро были старше, учились дольше и были непобедимы. Десятку слабаков Алан игнорировал и на спарринг старался выходить только с сильнейшими.

В итоге после каждого занятия тело ныло и болело от уколов тренировочным шпагами.

Вот и на этот раз Алан вышел из двухэтажного здания школы фехтования с перекошенной от боли физиономией.

Себ стоял на другой стороне улицы. Его родители были против обучения фехтованию, считая, что ребенку лучше изучать науку и литературу. Себ не спорил. Он был чересчур спокойным и неповоротливым для фехтования.