По грехам нашим. В лето 6732

Глава 5. Народное возмущение

Во Владимир входило войско численностью чуть меньше тысячи человек, для местной знати появившееся неизвестно откуда. Появление такого количества вооруженных людей стало событием даже для стольного города. Народ в испуге расходился по домам, перешёптываясь об увиденной рати и делая предположения о причинах появления незнакомых воинов, да и по большей части еще молодых парней. Вот, только кроме разбегающихся столичных жителей, никто большую группу вооруженных людей в городе не встречал, что было крайне странно или просто безответственно.

Только у Успенского собора, куда мы и направились, наблюдалась делегация, как позже выяснилось, великого князя. Самого же князя не было. Надменного вида сотник в нарочито богатом доспехе, ярко красных сапогах и золотой гривной на шее, объезжал по кругу площадь у собора. То, что это командир сотни, говорило, как наличие самой сотни, так и то, что щеголь отдавал постоянные распоряжения. Интересным было наблюдать лица ратников, которые подчинялись, но при этом корчили недовольные лица. Явно военные люди не сильно уважали своего командира, но, при этом, следуя правилам, выполняли его приказы. Воины то обнажали мечи, то доставали луки и накладывали на них стрелы, после вновь пряча дистанционное оружие. Это могло бы даже быть смешным, если бы не тяготила неопределенность.

В центр площади выехал Глеб Всеславович, горделиво держа спину и надменно взирая на экзерсисы великокняжеской сотни. Он равно удалился от нашей колоны и приблизился к строю великокняжеских ратников. Полковник стоял на месте минут пять, но владимирский сотник не соизволил приблизиться и на пару метров. Напротив, он отвернулся и прогарцевал за спины своих ратников, выказав тем самым неуважение. В наших колонах даже началось роптание. Причем, молодые ратники воинской школы так же смирно взирали на скоморошество, но ветераны взбеленились. Ситуацию разрядил сам Глеб Всеславович, засмеявшись в голос, чем не только сменил гнев на пренебрежение у наших ветеранов, но и вызвал недоумение в рядах «встречающей стороны».

— А пошто воны так делают? — спросил я у стоящего рядом старшего сотника ростовской дружины.

— Не по чести сие. Великий князь не поважае нас. А ратныя злят и до крамолы принуждают, — ответил Алексей.

Действительно, подобное поведение могло вызвать шквал эмоций у наших воинов и подвигнуть на безрассудные поступки, в том числе и на открытое противостояние великокняжеской сотне. Это либо экзамен на стойкость и верность крестоцелованию, либо прямая провокация, чтобы впоследствии объявить вне закона. Последнее уже крайне опасно. Если кто из ратников поддастся порыву и выкинет фортель, к примеру, пустит стрелу в сторону сотни, да еще у главного собора великого княжества, можно уже другими силами громить нас и объявлять клятвоотступниками. А если для того и старается клоун с золотой гривной, то последствия станут крайне жесткими.

Глеб Всеславович возвращался в строй в полной растерянности, пожалуй, я впервые видел его таким. «Стояние» на площади продлилось меньше по времени, чем на Угре в 1480, но психологически оно далось с трудом. Мы простояли на площади еще час, с каждой прошедшей минутой которого мое настроение только ухудшалось, и приходилось включать все актерские таланты, чтобы не демонстрировать свое раздражение. Я очень захотел покинуть столь негостеприимный для нас Владимир. Если князь не даст указаний, можно уходить и, по сути, самостоятельно решать, что делать. Воевать русские княжества никто не даст, но пойти на орден можно, особенно когда меченосцы сами обложат Юрьев, или отобрать у рыцарей Кукейнойс. Юрьевский князь Вячко покинут всеми, и только посильная помощь князя Ярослава Всеволодовича — брата Юрия, позволяет хоть на что-то надеяться. Так было в той истории, что я знаю. И знаю, что при всем героизме, Вячко не выстоит против орденцев, и экспансия крестоносцев только усилится.

— Тысяцкому боярину Глебу Всеславовичу ад великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича, — громогласно прокричал подскочивший к выставленному охранению, возглавляемому крайне противным сотником.

Пришло, наконец, сообщение воли великого князя. Вот только суть воли Юрия была по отношению к нам неприветливой, если говорить в цензурных и мягких тонах.

В послании предписывалось выйти из Владимира и устроиться в двух верстах к югу от города. Покидать лагерь запрещается, чтобы не стращать, якобы, людей. Такое послание от князя вызвало ропот не только у командного состава, но и у рядовых ратников.

Подчиниться все же пришлось, и уже через двадцать минут наши колоны стали направляться на выход к городским воротам. В двух верстах к югу стали лагерем в стороне от тракта. Полковник приказал организовать лагерь по всем принципам ведения войны, которые неоднократно оговаривались ранее, и с незначительными изменениями являли собой квинтэссенцию многовекового опыта древних и средневековых армий. Были выставлены сколоченные рогатки, вырыт ров, на валу уже к вечеру начали выстраивать заостренные колы. Выставлены посты, и даже отправлены два разъезда, выбраны места для секретов, время смены патрулей и правила паролей и ответов, выставлены блокпосты.

Все мероприятия и назначения, кроме прямого, были приняты и для обучения новиков. Часть лагеря обнесли повозками, стали рубить лес и ладить доски на вагенбург. Все выглядело грозно и агрессивно.

Казалось, что наши действия — ненужное напряжение сил, но я видел и другие полезности от происходящего. Так, мы тренируемся на чужой древесине организовывать долгосрочный лагерь, что полезно и для отработки управления, и для улучшения качества сооружения фортификации. Второе, что важно, — мы показывали великому князю свое недовольство ситуацией. Никаких конфликтов, только то, что при подчинении, мы не считаем Владимир безопасным для себя местом.

Вот и разница княжеского приветствия: Василько пир организовал, а Юрий и одной подводы с хлебом не прислал.

— Два дни стоим, потом уходим, — сказал Глеб Всеславович.

Полковник ходил сам не свой, в постоянной задумчивости, что-то размышляя или измысливая. Он не понимал, что происходит, и это бесило прожженного интригана. Глеб Всеславович ходил около часа молча, наворачивая круги, а потом все же соизволил высказаться.

— Нас ведуть у засаду, — выдавил он слова. — У тым разе Василько у апале буде. Мы павинны не згинуть.

Странно, что только сейчас все для командующего нашим войском стало очевидным, полная несуразность и возможные мотивы организации встречи. По такому отношению со стороны великого князя, мы должны были уже уйти в Ростов и там стать. Такой шаг стал бы нервозным уже для стольного града Владимира. В условиях противоречий с Новгородом, внутренняя склока во владимирском княжестве в крайней степени неуместна. Вот только преданность ростовского князя может в таком случае сыграть злую шутку, и он пойдет на поклон к Юрию, а нас, в лучшем случае, распустят, а в худшем… Ну, пойду с семьей и преданными мне людьми в Рязань, там в последнее время Юрия больше ненавидят, чем всякого рода степняков, да мордву.

— Корней Владимирович, тама на пауночным дозоре тя зову, — в шатер вошел мой адъютант-помощник.

Да, у меня появился такой. И личный телохранитель, правда, его воинское искусство обещало желать лучшего, а вот держать в голове цифры, примечать ситуацию, уметь докладывать — эта способность парня была гораздо важнее.

Адъютантом стал Тимофей — шустрый выпускник воинской школы, который постоянно на грани исключения сдавал экзамены по воинской подготовке; мог быть всеобщим любимцем, но не балагуром, а человеком, который может все найти, всегда и про всех знает новости. Ну, а роль телохранителя больше подобает Беру — тому снежному человеку, с которым я когда-то имел глупость драться. По моей личной просьбе Еремей, будучи самым подходящим по габаритам гигантом, с умением учесть тонкости физиологии большого человека, учил мою тень управляться с оружием. Теперь Бер имеет уникальное вооружение — двуручный меч для одной руки и огромный топор, мало отличающийся от бердыша в другой. Этот воин, на мой взгляд, стоит десяти опытных рубак.

— Боярин, треба змовится о месте и поговорить, — сказал Шинора. Кто же сомневался, что именно он будет меня искать во Владимире.

Этот паразит, взявший у меня на представительские расходы аж десять гривен, купил новый кафтан, сапоги и, в целом, выглядел щеголевато, как небедный купчина. И скоро опять попросит денег. Вот только его дела я оценивал крайне высоко и готов потратиться, если дело спориться.

— А тут, у табаре? — спросил я.

Уходить из лагеря было не правильно. Узнает великий князь, и я дам повод к упреку, а тут не моего, надеюсь, пока не моего, уровня игра.

— Не можно, боярин, я и сам табе перескажу, токмо треба видеть того купчину, што мне баял, он особливо скажа табе слово новгородских мужей, — взволновано говорил Шинора, постоянно переминаясь с ноги на ногу и крутя головой на сто восемьдесят градусов.

Встретились у Медных ворот, что находились в северной части Владимира. Пришлось окольными тропами в сопровождении характерника Андрея тайком идти. Больше людей с собой не брал. Я и Андрею не всемерно доверял, все же его прислал ко мне когда-то еще владимирский князь, но Андрей еще никогда не давал повода сомневаться в себе. Вот и доверился, тем более, что слышать наш разговор он не будет.

— По здорову ли, боярин Корней Владимирович? — церемонно осведомился новгородский купец Семьюн.

— Спаси Христос, купец новгородский, — ответил я.

— Есть вести для тя дюже важные, — начал купец вещать, но остановился и вопросительно посмотрел на меня.

Я выложил четыре гривны и глаза купца осветились.

— Великий князь Юрий Всеволодович послал двух бояр своих до новгородских мужей знатных и домовился з ими, — начал рассказывать Семьюн. — Не пойдет князь далей Торжка на Новгород, токмо пошлет войско твое, да людей даст нам — новгородцам, кабы разбили тебя. Аще тебя лишать живота неможно, ты потребен князю. А за то, князь возме з Новгорода не пять тыщ гривен, а токмо две. Да и у Господине Великом Новгороде ужо есмь торговые люди, што шибко недовольны твоей торговлей, да вызнать желают, якоже зеркала ладишь лепей за немецкия. Да диковинные плоды, что я привез на показ люду новгородскому, интересны гостям знатным.

Я задумался. Семьюн явно выражает интересы группы купцов и намекает. Недвусмысленно так намекает, что при условии передачи секрета производства зеркал и снабжения торговцев эксклюзивным продуктом, под которым наверняка подразумевается картошка, или, может, перец, они каким-то способом избегжит участия в замысле великого князя.

— А что, коли и дал бы усе, вы убьете мя и людей моих? Какая усим мне выгода? — задал я напрашивавшийся вопрос.

— Так слово дадим, — как-то жадно, в предвкушении, сказал новгородец. Не смог эмоции сдержать и выдал свою крайнюю заинтересованность в деле.

— Зеракала сам ладить буду, токмо вам, купцам новгородским буду давать их у торг на долях равных, но я торг ими вести стану. Вы на море варяжском з германцем да иншами немцами, а я з булгарами, да иншами па поудни, — начал я объявлять свои условия новгородцу после пятиминутного осмысления. — Картофель продам пуд на ярмарке, також и редиса. Сие на землях ваших радить повинно и великий князь пужать вас зерном меньш стане. А лета идуть вельми поганые — голодныя.