Первокурсник

Глава 46. Окончательное решение

Уже кажется всё на сто раз обговорили… — Гриша Мазин недовольно поморщился и вздохнул. Опять забыл, что вдох нужно делать осторожно. За забывчивость тут же был наказан острой болью в позвоночнике.

Осторожно ступая, Соловей отошёл к окну. Ему хорошо. Давящая повязка на рёбра и жёсткая манжетка на шее — вот практически и всё. Ну ещё зубов передних лишился, конечно. Приятного мало, но с этим как-то можно жить. По крайней мере на своих ногах, а тут… полнейшая катастрофа!

Ночью от боли проснёшься, а перед глазами ещё стоят картинки из той, прежней, жизни, когда тело было ловким и послушным… Когда все девчонки твоими были… Кончились девчонки! Позавчера приходила Нелли. Или это вчера было?… Неважно! Важно то, что больше уже не придёт! Вообще никто, кроме матери, не придёт! Никогда! Всё! Никому ты теперь не нужен!

После негромкого стука дверь палаты отворилась. Увидев, кто к ним зашёл, Гриша побледнел. На лбу тут же испарина выступила. Тот самый пацан! Тот, из-за которого он стал инвалидом!

Пацан мазнул по нему взглядом и, очевидно, не узнал. Перевёл взгляд на Соловья. Потом, видно, всё же понял, кто перед ним лежит. Присмотрелся уже внимательнее. Скривил уголок рта. Это у него усмешка такая. Мрачный тип! Очень неприятный!

— Что, не подох ещё? — спрашивает. — Ну ничего, потерпи. Недолго уже осталось. Вот все немножко успокоятся, и я к тебе ведьму подошлю. Она довершит начатое…

Тут же отвернулся от него и обратился к соседям по палате. Кроме Гриши, их здесь двое. Он даже не знает, как их звать. Не спрашивал. Не интересно было. Соловей-то в другой палате лежит. Приходит к нему, потому что ему там скучно. Всегда ему скучно! Из-за этой его скуки они и вляпались в это дерьмо!

— Эй, вы оба! Сходите-ка, прогуляйтесь. Поговорить нам нужно.

Как ни странно, но возражений не последовало. Заскрипели койки, застукали костыли и мимо него захромали на выход оба соседа. У обоих переломы ног. Оба с аппаратами Елизарова. Удивительно, что взрослые дядьки пацана послушались. Впрочем, чему удивляешься? Пацан-то он не простой…

Теперь он не видел ни Соловья, ни его. Так далеко он поворачивать голову не мог. Очень больно. Видеть не видел, но слышал прекрасно.

Голос Соловьёва: «А я тебя узнал, гадёныш! Это же ты меня!»

Пацан: «Конечно, я! И если ты не будешь вести себя прилично, то прямо сейчас покончу с тобой! Вылетишь в окошко с третьего этажа! Или думаешь, не справлюсь? На дружка своего глянь, мразь, прежде чем на что-то серьёзное решаться».

Повисла тишина. Видимо, Соловей сообразил, что в том состоянии, в котором он сейчас находится, его несложно одолеть. Откашлялся и прошепелявил:

— Чего пришёл? Или ты к Мазину?

— Мазин своё уже получил. Дальнейшая его судьба будет зависеть от того, как он и его родители себя вести будут. Ну и от моего настроения, разумеется! Сейчас речь о тебе пойдёт!

— Ну и?… Чего надо?

— Немного. Тебя через пару дней выпишут. Так вот, я хочу, чтобы ты исчез из города и больше никогда не попадался Наташке Колокольцевой на глаза. Мазина она больше не увидит, если, конечно, сама этого не захочет. Из больницы его перевезут домой, и он до конца своих дней будет торчать там. Мне нужно, чтобы ты тоже не мозолил ей глаза и не напоминал о случившемся. Если исчезнешь из города, то будешь дальше жить. Учти, это твой единственный шанс! Не послушаешься, останешься в городе — пеняй на себя! Я тогда с тебя с живого не слезу!

— Как ты себе это представляешь? — усмехнулся Соловей. — Где я жить-то буду? У меня нет тётки в Воронеже, как у Мазина.

— А мне-то какое дело? Тысячи бомжей живут себе спокойно по подвалам, колодцам и чердакам. Живут и радуются жизни. Вот и ты проживёшь. Можешь украсть что-нибудь незначительное и сдаться милиции. Сразу скажу: так многие поступают. Тебя на пару месяцев в тюрьме закроют, вот тебе и крыша над головой, и кормёжка! Пару месяцев отсидишь, а там и лето близко! Тепло! Ночевать можно прямо в тайге, на берегу реки! Костёр, рыбалка, свежий воздух! Красота!… Короче, это не моя проблема. Пользуйся тем временем, которое тебе в больнице осталось, и обдумывай, что тебе из дома взять нужно, и куда ты направишься. Благодари Мазина за шикарную идею. Я имею в виду ту оргию, которую вы хотели с Наташкой и со Светкой Стручковой устроить.

Он усмехнулся:

— Кстати, если ты его прямо в больнице придушишь и тут же сознаешься в убийстве, я только в ладоши похлопаю. Этим как бы много проблем сразу решится. И у его матери, и у тебя. Смотри: лет на десять — пятнадцать ты будешь прекрасно устроен. Крыша над головой, регулярное питание, лечение, охрана! И, главное, масса приятных собеседников вокруг! И всё это абсолютно бесплатно! Будешь жить там как у Христа за пазухой, потому что в этом случае я от тебя отстану. Про мать Мазина я вообще молчу. Поплачет, конечно, немного, но потом успокоится. Представляешь, какая гора с её плеч свалится? На руках сын инвалид, который, пардон, поссать самостоятельно не в состоянии!

Снова повисла тишина. Впрочем ненадолго. Соловей процедил сквозь зубы пару слов, и такая злоба звучала в его голосе, что голые плечи и руки Гриши тут же мурашками покрылись. Сразу стало холодно. Только что в жар бросило, когда услышал, что этот пацан Соловью предложил, а теперь мороз по коже пробежал.

— А может, проще будет твоей Наташке горло перерезать, а? Как тебе идея?…

Снова тишина, которую прервал голос пацана.

— Идея — говно. Не будет проще. — его голос зазвучал тускло и как-то… лениво, что ли? — Дурачком ты оказался, а значит, до утра не доживёшь. Ну что ж, каждый сам своей судьбе хозяин! Прощай, Соловьёв! Мы с тобой больше не увидимся. Не скажу, что меня это очень огорчает…

Вернулся к койке Мазина, угрюмо на него посмотрел:

— Будешь болтать лишнее, тоже копыта быстро откинешь!

Развернулся и вышел вон. А следом за тем и Соловей к его койке подходит. Когда его в больницу два дня назад доставили, хирурги ему три шва на верхнюю губу и два на нижнюю наложили. Морда у него от этого страшной стала. Обе губы вдребезги. Толстые, как оладьи. Нитки чёрные во все стороны торчат. Вся нижняя половина лица разными оттенками красного и фиолетового разукрашена. А сейчас ко всему этому ещё что-то добавилось. Всё лицо на одну сторону перекосило, и правый глаз заслезился. Глянул он коротко на Мазина, промычал что-то неразборчиво и к двери кинулся.

А ещё через некоторое время из коридора шум и крики послышались. Ходячие соседи вышли узнать, что там случилось, а когда вернулись и сообщили, что, судя по разговорам, какой-то парень поднялся на пятый этаж, открыл окно на лестничной площадке и оттуда прямиком на бетонный козырёк над входом в больницу сиганул, он сразу понял, что это был Соловей. Почему-то от этого известия ему стало легче.