На исходе лета

— Нам нужно идти к Камням, моя милая. Теперь, в это утро. Это раньше, чем я предполагала, но я хочу прикоснуться к ним, пока мое время не прошло.

— Что ты имеешь в виду? — вскрикнула Мистл, вдруг испугавшись. Ее одинаково пугала как дряхлость бабушки, так и поход туда, куда кротам запрещалось ходить, и она добавила, пытаясь удержать Виолету: — Это запрещено!

Обе замерли, когда раздался чей-то голос, низкий и грубый:

— Что случилось, голубушки? Куда это вы собрались?

Это был Уоррен. Он преградил им путь через поле, которое Мистл не могла рассмотреть, но чувствовала, что кроме огромных теней там есть что-то еще, более великое.

— К Камням, сынок, вот куда, — сказала Виолета. — К Камням, которые прислали сегодня сюда тебя, чтобы ты пропустил нас. К Камням, которые когда-нибудь и тебе укажут твое предназначение. — Виолета говорила твердо, даже резковато, как говорит состарившаяся мать со своим взрослым сыном.

— Никто из вас туда не пройдет, потому что среди Камней я не смогу защитить вас. А ну-ка…

— Значит, на твоих когтях будет кровь матери и дочери, Уоррен, а хоть ты и гвардеец, я знаю, что ты не такой. Если сам не можешь пойти с нами, то благослови нас и попрощайся, ибо сами Камни заменят тебя и оградят нас от опасности. Сегодня кругом свет, он защитит нас и направит. Я стара, и мне нечего бояться. Я прикоснусь к Камням еще раз и покажу их твоей дочке.

Бедный Уоррен, как ни сильны были его лапы, сник от слов матери под яркими солнечными лучами. Он был обеспокоен и очень напуган, потому что любил обеих и не желал им вреда.

— Ладно, идите, а я постараюсь присмотреть за этим путем, пока вы не вернетесь. Вокруг не так много грайков и гвардейцев, и я не знаю, с чего это я сам сюда пришел.

— Камень послал тебя, — с улыбкой сказала Виолета. Она прижалась к сыну, а он к ней, потом Мистл тоже прижалась к отцу.

— Я постараюсь прикрыть вас, — крикнул Уоррен им вслед, — но вы давайте поскорее!

Итак, Мистл повела Виолету к Камням, чьи отблески и тени лежали под ногами, указывая путь — вроде бы никуда, но каждый Камень, мимо которого проходила Мистл, придавал ей сил на дни и годы предстоящей жизни; и свет этого пути поведет ее не только в самое сердце нашего повествования о Данктонском Лесе, но в самое сердце Камня.

Наконец они подошли к Камню, который Виолета инстинктивно определила как тот, в орбите которого она росла. Он высоко вздымался над полем, и солнце золотилось на его поверхности, а позади синело небо с плывущими белыми облачками.

— Ты прикоснешься к нему? — спросила Мистл, пораженная, но без страха.

— Сначала мы поклонимся ему, а потом, возможно, когда настанет время, прикоснемся — ты и я, и это старое тело завершит свое дело и увидит Безмолвие Камня в сердце другой кротихи.

Вот он, моя милая, видишь — мы не можем больше замыкаться в себе. Слишком поглощенные порой жизненными тревогами и будничными делами, мы всегда храним в своих сердцах Безмолвие и, сознавая свое несовершенство, можем иногда ощутить его. Вероятно, когда-нибудь придет крот, который сумеет познать Безмолвие и остаться живым. Так говорил мне мой добрый отец, а теперь я говорю тебе. Поэтому склонись к земле и прислушайся к Безмолвию, а когда настанет момент, мы прикоснемся к Камню.

— А пока можно мне прижаться к тебе? — спросила Мистл.

Виолета молча кивнула. Она выглядела усталой, солнце как будто светило чересчур ярко для ее старой шкуры и шерстки.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Мистл, придвигаясь ближе, и словно вдруг повзрослела, произнеся эти слова.

— Я устала, моя милая, и я слишком долго была вдали от Камней. Но теперь я здесь, и ты со мной, и мы просто подождем, пока придет время прикоснуться к Камню.

Так, бок о бок, взявшись за лапы, они ждали, старая и молодая, и Камень Виолеты возвышался перед ними, и его тень становилась все короче, а солнце поднималось все выше.