На исходе лета

❦

Но там, в тоннелях, где господствовали грайки, жила одна старая кротиха, помнившая времена до чумы и до Слова, а значит, помнившая сами Камни, и в Эйвбери она осталась последней, кто прикасался к ним.

Ее звали Виолета. К тому июньскому утру, когда Крота Камня в отдаленном Данктоне привели к Камню, она была совсем старой, и ее время близилось к концу. Она избежала казни и Покаяния, притворившись тупой и ничего не соображающей, но те немногие, кто хорошо ее знал, понимали, что эта кротиха значительнее, чем кажется, хотя и не догадывались насколько.

Грайки оставили ей жизнь, потому что она была хорошей нянькой для их кротят, держала малышей в чистоте, а в свое время дарила гвардейцам здоровое, крепкое потомство. Но потом, когда Виолета состарилась, грайки, считая, что ее плодовитость исчерпана, позволили ей удалиться вместе с немногими оставшимися в живых убогими местными кротами и кротихами. С кем она спарилась, никто не знает, но Виолета зачала детенышей, и в тот цикл сезонов, когда мы посетили Эйвбери, принесла свой последний приплод.

Старая кротиха растила малышей в надежде, что среди них найдется один или одна, с кем можно будет поделиться вечными секретами Камня. Но тот, на кого она надеялась, — сын по имени Уоррен — объявил, что станет гвардейцем, и она не смогла доверить ему то, о чем следовало молчать. Виолета знала, что Слово часто использует сыновей против матерей, такова уж его подлая природа.

Кое-как кротиха пережила зимние дни, и вот пришла новая весна, та самая, когда Уоррен нашел себе пару и завел детенышей. Виолете, видевшей все хуже и хуже, позволили навестить их, и когда она пришла и ощупала кротят своими сморщенными лапами, то ощутила милость Камня и поняла, что среди выводка есть одна, на кого пал свет Камня. Самочка, хорошенькая и крепкая, вскоре проявившая свою натуру, столь близкую и понятную Виолете, поскольку давным-давно, еще до прихода грайков, когда кроты свободно бегали среди Эйвберийских Камней, в дни своего детства она сама была такой же.

Малышке дали имя Мистлтоу, но сразу же стали звать просто Мистл. Когда наступил май и Мистл начала говорить и познавать окружающий мир, Виолета попросила Уоррена позволить подрастающей кротихе покинуть родную нору и поселиться в старом жилище у бабки, чтобы помогать старухе, которой уже трудно добывать червей и прочищать летние тоннели.

И Уоррен согласился, убедив свою глуповатую подругу, что в семье останется меньше ртов, да и его дряхлая мать заслужила какую-то помощь на старости лет.

Когда Мистл пришла к ней, Виолета потихоньку начала рассказывать ей о Камне — исподволь, деликатно, ласково, как взрослые говорят с маленькими, вспоминая, какими были сами, и Мистл почувствовала особую природу этих бесед и поняла, что это секрет, доверенный ей одной.

Когда настал июнь, Мистл неожиданно попросила бабушку, теперь уж совсем дряхлую, слепую и слишком слабую, чтобы ходить далеко, взять ее с собой посмотреть на Камни.

— Тише, моя милая, мы не должны говорить об этом.

— Но ведь ты не боишься их, как другие кроты, правда? Я слышала, как ты обращаешься к ним.

— И что ты подумала, любовь моя? — спросила Виолета, не решившись отрицать. Она знала, что в последнее время говорит сама с собой и, без сомнения, с Камнями.

— Я… я не знаю. Но думаю, я не боюсь Камней.

— Ты говорила кому-нибудь, что слышала, как я говорю с Камнями?

— Нет! — воскликнула Мистл. — Другие не поняли бы этого, хотя ты понимаешь, я знаю.

— Что я понимаю, моя милая? — тихо проговорила Виолета, и ее голос дрожал. Она чувствовала, что ее ведет Камень.

— Что Камни есть. Они были всегда. Они — как сама земля или небо. И… И…

— Да, Мистл?

— Мне… мне… мне страшно, — прошептала Мистл дрожащими губами. — Это… Я хочу сказать… Нас учат, будто Слово — единственный путь, но это неверно. Я чувствую, это не так, потому что Камни есть.

И она заплакала и поделилась с Виолетой своими страхами и тем, как они смущают ее душу.

— Вот почему я захотела, чтобы ты взяла меня к Камням, — чтобы я смогла сама увидеть их и решить, что это такое: пережитки прошлого или что-то еще. Ты понимаешь меня?

В ее глазах была боль, но также и мужество, и, хотя Виолета не могла видеть внучку, она почувствовала это, коснувшись ее лапой.

— Тише, милая, я скажу тебе то, чего не смела говорить никому с тех пор, как была почти твоих лет. Я верую в Камень. В Камне я была воспитана и в этой вере умру.

Мистл ощутила облегчение; она придвинулась поближе к Виолете, погладила ее, и та рассказала:

— В ночь, когда ты родилась, на востоке взошла Звезда, и в ту ночь я поняла, что на кротовий мир снизошла благодать, и надежда окрепла во многих старых сердцах вроде моего. Через несколько дней, впервые ощупав выводок Уоррена, я ощутила, что со мной говорит Камень. На тебе печать Камня, моя милая, хотя я не знаю, почему и с какой целью он коснулся тебя, как и не знаю, почему он говорил со мной, простой кротихой, которой недолго осталось жить.

Но рядом была ты, моя милая, и я молила Камень сделать так, чтобы ты пришла ко мне и я научила тебя, чему смогу. Свет озарил ночь твоего рождения, твоя жизнь пройдет, осененная этим светом, и ты должна хранить ему верность.

Они помолчали, прижавшись друг к другу, словно стали свидетелями истины, которая не нуждается в словах. Потом Мистл проговорила:

— Когда я заплакала, то не только из-за того, чему учит элдрен, а оттого, что ощутила сущность Камней. Это было что-то великое, и мне стало страшно. Что-то близится, и иногда оно снится мне, иногда я чувствую его, проснувшись. Но оно похоже на что-то, к чему я должна прикоснуться, чтобы узнать его, но не могу дотянуться, — я тянусь, но у меня нет сил… — Она снова заплакала, и Виолета обняла ее, поняв, что ее внучка начинает ощущать предназначение, какое имеет каждый крот, хотя не многие осознают его.

— Ты найдешь силы, любовь моя, ибо Камень не ставит перед кротами задач, которые они не могут выполнить. У тебя хватит сил и мужества.

— Ты расскажешь мне о Камне? — спросила Мистл.

— Я научу тебя всему, что знаю, всему, чему меня учили, и всему, чему научила жизнь. Но ты должна слушать внимательно и все запоминать, потому что времени у нас немного…

34

— А в других местах тоже есть Камни? Есть системы, где кроты могут свободно прикасаться к ним? Ты расскажешь мне о них?

— Непременно, и еще я помолюсь, чтобы пришел день, когда мы имели бы право снова вернуться к ним. А теперь, придвинься поближе, внученька, и ты узнаешь первое, что тебе нужно запомнить: имена Семи Древних систем, где есть Камень или Камни.

— Эйвбери — одна из этих семи?

— Да, моя милая, и, поскольку вера в Камень жива здесь, в тебе и во мне, я верю, она живет и в других и ждет времени, которое, мне кажется, уже начинается. Ног чти имена… На западе отсюда лежит Аффингтон, а за ним Файфилд. Потом таинственный Данктон и великий Роллрайт, — вместе с нами это будет пять. Еще две системы далеко на западе — это Кэйр-Карадок и Шибод.

Так старая Виолета стала понемногу рассказывать юной Мистл все, что знала сама, вплетая в свой рассказ истории о Камне, о связанных с ним ритуалах, стихи и песни.

— Из этих систем я слышала только о Данктоне, — сказала Мистл. — Это место, куда сослали злодеев и подонков.

Она содрогнулась. Хотя сама Мистл была тогда еще слишком мала, чтобы помнить изгнание больных и убогих, большинство помнивших частенько вспоминали, как по велению Хенбейн из Эйвбери и других систем самых убогих отправили далеко на запад, в Данктонкий Лес. Больных, а также смутьянов высылали туда по прежнему, и все кроты ощущали, что перед ними мочит Данктон, что всем им грозит приговор, равносильный смертному.

Виолета молча кивнула:

— Я хорошо помню это, и все же, уверяю тебя, в Данктоне остались кроты, заслуживающие доверия. По рассказам моих родителей, это всегда было загадочное, колдовское место, и, говорят, там есть Камень, такой же как наши, — а у нас добрые Камни, в чем, надеюсь, ты сама когда-нибудь убедишься! Может быть, Данктон и в самом деле так страшен, как о нем говорят, а может быть и нет. Но, моя милая, скажу тебе вот что: у Камня свои неведомые пути, и он дарит свою защиту так, как считает наилучшим. Сама я уже никогда не уйду отсюда, но, если бы могла куда-нибудь пойти, из всех мест я выбрала бы Данктон.

— А теперь послушай, — добавила она с улыбкой, чтобы скрыть серьезность момента и овладевшее ею ощущение чуда, — сейчас я научу тебя некоторым словам, которые ты должна запомнить. Они повторялись из поколения в поколение и срослись с прошлым, как наши лапы с нами самими. Признаюсь тебе по секрету, милая, всю жизнь я повторяла эти слова, каждый раз, когда было положено. Но с тех пор как пришли грайки — а это случилось еще в моей молодости, — я произносила их только про себя в надежде, что когда-нибудь появится кто-то, кому я смогу их передать. И теперь я научу им тебя и помолюсь, чтобы когда-нибудь ты смогла открыто произнести их перед Камнями или чтобы это сделали другие, которых научишь ты.

— Что же это за слова? — широко раскрыв глаза, спросила Мистл.

— Это слова для пробуждения дня, слова к Самой Долгой Ночи, слова к съедению червя и слова для исцеления больных. Слова, чтобы заставить безумных забыться и позволить Камню помочь им. Слова для зачатия кротят, слова для возвращения любви, когда она уходит. И конечно, слова ритуала Середины Лета, когда кроты благодарят Камень за то, что он благополучно довел кротят до возмужания.

— Когда ты начнешь учить меня?

— Сегодня же, сейчас же…

И в тот июнь Виолета начала день за днем учить Мистл всему, что знала и помнила сама. И учила до этого утра — этого утра, того самого, когда Триффан и Фиверфью повели сына Босвелла к Данктонскому Камню; того самого, когда Карадок опустился перед своим любимым Камнем, ожидая момента, чтобы прикоснуться к нему. И этим утром необъяснимое и неколебимое спокойствие снизошло на Виолету. Она хотела позвать Мистл, но в этом не было нужды, поскольку Мистл и так выбежала на ласковое июньское солнышко, словно заранее знала, что ее позовут.

— Я услышала твой зов? — сказала она.

— Вот как, моя милая? — прошептала Виолета, которая никого не звала.

— Чем тебе помочь? Принести поесть? Прочистить тоннели? Поскрести шерстку? Выучить новые слова? — Мистл хихикнула, так как столькому уже научилась, что не могла не радоваться жизни. Но этим утром, таким необычным, особенным утром, крот должен был что-то делать, а не просто быть.

— Я хотела, чтобы ты показала мне утро, — тихо проговорила Виолета. — И описала все, что видишь. Мои никуда не годные глаза говорят мне только, что солнце светит ярко, но сердце говорит больше. Отведи меня к Камням и будь моими глазами!

— Но гвардейцы… — с сомнением проговорила Мистл.

— Они позволят. Камни позаботятся об этом. Этот долгожданный день пришел раньше, чем я ожидала, но теперь я готова, и ты должна помочь мне.

— Какой день? В чем помочь?

Но Виолета уже вылезала на поверхность, пыхтя и отдуваясь и несколько неуверенно отыскивая путь. Но все же она продвигалась вперед, и Мистл, обеспокоенная, побежала следом.