Конунг

Глава девятая

— Успокойся, — сказал мне мой непосредственный начальник. — Нет и никогда не было никакой Марины Симоновой.

— Не понял?

— А мог бы и догадаться. «Симонова» — виртуальный фантом, заточенный персонально под тебя. Знаю, знаю, она пришлась тебе по душе, — произнес капитан Свиблов добродушно. — Но иначе и быть не могло. Спецы у нас в Управлении все же не лаптем щи хлебают. Поставили им задачу: сформировать такую девку, чтобы поручик Грива на нее повелся. Они и сформировали.

Мы с капитаном сидели на скамейке в Летнем саду. У наших ног суетились жаждущие лакомств живые белочки, а два малыша пытались оторвать лапки игрушечному медвежонку. Медвежонок жалобно урчал. Он был электронный, но ему все равно не нравилось, когда отрывают лапки.

— У них получилось, — признал я. — Однако хотелось бы знать — зачем?

— Личная заинтересованность, Артём, — тон Свиблова был извиняющимся, но это — чистая игра. Я уже достаточно хорошо знал своего начальника, чтобы понимать: для него не существует человеческих чувств. Только — «человеческий фактор». Неужели я сам стану таким через несколько лет? Не хотелось бы. — Личная заинтересованность. Это должно было стать твоим личным делом.

Я промолчал.

— Имей в виду, — капитан по-дружески положил мне руку на плечо, и мне потребовалось усилие, чтобы ее не сбросить, — руководство очень довольно результатами операции. Сам начальник Управления выразил удовлетворение твоей работой. Особенно хладнокровием и мужеством, проявленными в последней фазе операции. Ты молодец, Артём! Даже я не удержался бы и прикончил этих сучек, а ты сумел поставить интересы державы выше собственных чувств. Это не я сказал, это генерал так выразился. Орденов у нас не дают, так что копи деньги: скоро будем твои новые погоны обмывать. Что говорить — достоин. Ушел ты замечательно. Знал, небось, что китайцы идут за тобой по пятам?

Я снова промолчал.

— Не знал, так чувствовал, — капитан качнул ногой, сбрасывая с туфли особенно надоедливую белочку. — Они опоздали, потому что были уверены, что вы попытаетесь улететь, и все силы бросили на блокаду. А к тому времени, когда вас вычислили, вы уже числились погибшими. Разбившуюся вертушку с вашими телами нашли в десяти километрах от Катаньи.

— Спасибо, — равнодушно поблагодарил я.

— За что?

— За прикрытие.

— Это не мы. Это Сим с подружкой постарались.

— Серьезно? — удивился я. — Им-то зачем?

— Пытались отрезать ведущую к ним ниточку. Но китаёзы все равно их просчитали и теперь ищут. Очень старательно. Так что след ты, Артём, запутал качественно. Генерал сказал: чувствуется наследственность. Яблочко от яблони, как говорится. Они с твоим дедом — односкамеечники, да?

Я пожал плечами. Первый выпуск Военной Императорской школы — без малого пятьсот человек.

— А что будет, когда китайцы найдут Сим? — спросил я.

— Если найдут!

— Хорошо, если найдут?

— Да ничего не будет. У Сим — блок против фармакологии. Неснимаемый. Это еще южноафриканцы ей ставили. А острые методы к ней неприменимы. Сам знаешь почему. Так что убедить китайцев, что инфа досталась не ей, наша птичка не сумеет, что бы она ни чирикала.

Я смотрел, как малыши упорно пытаются изувечить медвежонка. Игрушка была нашей российской, а не китайской подделкой. Лапки упорно не отрывались.

— Лёня, — сказал я. — А что за инфу мы взяли у китайцев?

Капитан убрал руку с моего плеча.

— У тебя какой допуск? — спросил он строго.

«А то ты сам не знаешь», — подумал я.

— Первый.

— Вот! — Капитан поднял палец, и я неожиданно для себя обнаружил на внутренней стороне ногтя тонкую, почти незаметную серебристую полоску: палладиевое напыление. Вряд ли это было оружие. Скорее, наружный контакт какого-нибудь вшитого чипа.

Нулевой допуск я получил на следующей неделе. Вместе с новыми погонами. Я стал самым молодым штабс-капитаном Пятого управления. Однако содержимое накопителя так и осталось для меня тайной. Я не очень удивился, потому что помнил слова Верочки о том, что даже она не может вскрыть накопитель. А уж у нее нулевой допуск был наверняка. Все-таки ротмистр Полякова прослужила в Управлении одиннадцать лет.

Настоящее ее имя было — Алевтина. Ее голографический портрет в траурном обрамлении неделю простоял в холле Управления.

На портрете Верочка, вернее, Алевтина улыбалась. Легко и безмятежно. Я долго стоял перед голограммой, и все, кто проходил мимо, думали, что я скорблю. Это было отчасти верно.

Но скорбел я не о ротмистре Поляковой, а о никогда не существовавшей Марине Симоновой.

Смерть Алевтины Поляковой была мне безразлична. Наши самые лучшие психологи перестарались. Тот кусочек моей души, который должен был скорбеть о смерти боевой соратницы, отмер. Хотя кто знает, может, именно этого они и добивались?

Рассказы