Конунг

Если я кормчий на судне моем,
Значит, ты — ветер, летящий беспутно.
Но почему ясноглазое утро,
Только помедли, — окажется днем?
Только помедли — окажется днем,
Душным и влажным, ползущим устало
В настежь раскрытый оконный проем
Запахом дерна и криками галок?
Запахом дерна и криками галок
Вместо терпчайшей вихрящейся пены?
Ах, почему, почему непременно
Волны, уйдя, оставляют так мало?
Вместе мы влагу соленую пьем.
Мне ль удержать своенравное судно,
Если ты — ветер, летящий беспутно?
Если я — кормчий на судне моем?

* * *

Звезды виснут на потолке.
Звезды падают на ковер.
Сохнет желтых цветов букет.
Так вот, девочка, и живем.
Раздаем постепенно дни:
День — веселию, день — тоске.
Сколько ж там, не опавших, их
Остается на потолке?
Мы о будущем не споем.
Мы оставим его другим.
Пусть по скатерти чешуей
Рассыпаются лепестки.
Пусть не знающий сна гравер
Вдоль висков — за чертой черту…
Звезды падают на ковер…
Это лучше, чём в пустоту.
Пусть оставшееся вовне
Шевелит половинки штор,
Ничего, ведь не пыль, не снег —3везды падают на ковер.
Но, пройдя босиком к столу
По шуршанью опавших звезд,
Ты сиреневый лунный луч
Осторожно в ладонь возьмешь.
И сквозь серое полотно
Вдруг сама проскользнет рука,
И, само по себе, окно
Распахнется, сдвигая ткань.
И вольется в остывший дом
Запах влажной от сна травы.
И дыханье живых цветов.
И сияние звезд живых.

* * *

Бельчонком-лакомкой рука к руке потянется.
Я буду петь тебе, как пел Хайамов пьяница.
Тропинкой-лестницей склонюсь, твои шаги неся.
Нам будет лучше, если небо опрокинется.
По дну ущелия, где раз в тысячелетие
Малютка-папоротник выбросит соцветие,
Мы выйдем к озеру, к воде, из света сотканной.
А медный шар уже садится между сопками,
И лес горит! И начинается Предание.
Моя праща… Открой ладонь — и я отдам ее.
Брось камень в зеркало — пускай круги расходятся.
Здесь нет врагов. Здесь наш огонь. И наша Родина.
А тот, кто следовал за нами, вспыхнет крыльями.
Он был нам — кров, он был нам — Весть, и я любил его.
А он хранил меня, как маг — свое растение.
Он подарил меня тебе, как в день рождения
Бог дарит миру нас. А миру дарит часть его.
Одно в одном. От света свет — и будьте счастливы!
Струя и ветер! Оттолкнись — и время вынесет.
Нам будет лучше, если небо опрокинется!..

Дом на склоне холма (песня)

Не дай мне Бог, чтобы ты исчез
В объятьях ночи слепой.
Ты входишь в безмолвный лес,
Я — вслед за тобой.
Там, в сумрачном сне лесном,
Лишь ветер и тьма.
Там, во тьме, затерялся Дом,
Дом на склоне холма.
Не дай мне Бог, чтобы ты исчез,
Ушел, как поутру сон.
Ты — есть. И я тоже есть.
Мир будет спасен!
Два сердца — и мир спасен:
Развеется Тьма
В день, когда мы отыщем Дом,
Дом на склоне холма.
Не дай мне Бог, чтобы ты исчез,
Угас, как в бурю — маяк.
Вот, кровь моя на холсте!
Кровь только моя!
Я оптом плачу за все,
Чтоб развеялась Тьма
В день, когда мы отыщем Дом,
Дом на склоне холма!

Внуки Каина

В этой комнате, похожей
На поношенную шляпу,
Ходят звери — пол в прихожей
Их когтями исцарапан.
Их дыханьем пропитались
Занавески и обои.
Потому-то в здешних книгах
Нет ни истин, ни героев.
В этой комнате, где ветры
Спят в обнимку с журавлями,
Из коричневого фетра
Кем-то вырезано пламя
И в прореху сонм предвечных
Проникает ниоткуда.
А войти сюда — беспечность,
А уйти совсем не трудно.
Только мало кто уходит —
В этой комнате утешно.
Здесь бесшумно звери ходят,
И зрачки у них кромешны.
И поэтому вино здесь
Не кончается под утро,
И гостям щекочет ноздри
Запах лотоса и пудры.
В этой комнате, где сине
Под обвисшими полями,
Большеротая эльфиня
С кириянскими глазами
Потеряла черный гребень
(Это звери виноваты),
Оттого ли в здешнем хлебе
Этот кислый вкус утраты?
В этой комнате из фетра
Все, что прежде было — камень.
Гости бродят по паркету
Между влажными клыками,
Как погашенные свечи.
Языки у них шершавы.
И становится на плечи
Темнота, в лицо дыша им…
В этой комнате посуда
Гибнет как-то непреложно.
А с уснувшими под утро
Звери очень осторожны.
Их глаза из тьмы — как звезды.
Их усы ласкают кожу.
Здесь «люблю» звучит, как «воздух»…
Только жить никто не может
В этой комнате…

* * *

Мы веру приняли от них.И вера их жива.
Строка седьмая, пятый стих,
Четвертая глава.
Одним причастие дано,
Другим — огонь письма.
Мы, как горячее зерно,
Стекаем в закрома.
Египет, Вавилон и Рим,
Священство и порок.
Им храмы строили цари,
А наш устроил Бог.
Одни вкусили мед побед,
Другие — терпкий терн.
Благодарю тебя, Мой Свет,
За то, что я не мертв!
За то, что в славе и в вине
Я с жаждущими — вровнь!
За то, что сызмала во мне
Течет такая кровь!
За то, что Богу я сродни
По праву естества!
Мы веру приняли от них.
И вера их жива!

* * *

Когда весь мир, сойдя с ума,
Вертясь подброшенной монетой,
Ворвался в сумасшедший март,
На небеса взошла комета.
Взошла сквозь сеть астральных карт,
Затмив размывы млечной каши.
Как хохотал безумец март!
Во весь размах небесной чаши!
Как бил в стошкурый барабан,
Как ликовал, срываясь с крыши
И обдавая луч-пуант
Соленьем подколесной жижи.
Сам господин Великий Пыл
Хватал за бороды упрямых,
Мелькнув сквозь стробоскоп толпы
Худым лицом Прекрасной Дамы.
И всех захлёстывал азарт.
Нещадно смешивая ритмы,
Крушил стекло безумец-март.
Комета двигалась к зениту.

Из «Северных сказок»

Король был хром.
Возничий пьян.
Герольд косноязык.
— Прошу добром!
Она моя!
И дергался кадык.
— Приду с полком!
Возьму на щит!
Обещано — отдай! —
Король был хром.
Но знаменит.
Серьезный государь.
Отец молчал.
Народ роптал.
Дочурка терла глаз.
Герольд скучал.
Возничий спал.
— Прошу в последний раз!
Добром! Приду — возьму на щит!
Отец махнул рукой:
— Приду! Приду! Зачем кричит?
Гасите факелы. Открой
Ворота шире. (Ближним:) Тролль
Всего лишь — тролль. Иди,
Иди, скажи ему, герольд,
Иди, скажи ему: Изволь!
Приди. И не забудь про соль.
А нет — и так съедим.

* * *

По Боянову стиху:
На коричневом меху,
Заварив чаек-тархун,
Тужит государь.
Тощий кот гоняет мух,
От вина коричный дух.
— Ах, уходил ты мя, Пастух!
— Пей да покемарь.
— Ох, милой, не говори.
Чрево ссохло изнутри.
Хоть бы сон меня сморил!
— Надоть — приберет.
— Други-слуги — вор да тать.
Не с кем чарку опростать.
Сам, да ты, да Божья Мать…
— Кол да эшафот.
— Дык, ближних — псов да злых старух!
Всяк лукав да сердцем сух.
Верно. Зол я, брат Пастух!
Жалящ, что змея.
Губящ, что январский волк.
Сколь я любых поизвел!
Ох и зол я, брат, ох зол!
— Я те не судья.
— Верой слеп, душою пуст.
Сколь ни грел молитвой уст,
А в ушах-то — костный хруст
Да колесный вой.
Да скрипенье адских крыл
Будто. Сам себя забыл.
Только ты мне, брат, и мил!
— Верно, я ж чужой.

* * *

Я возьму тебя в руки тепло, как забытую в книгах тетрадь.
Ученически тонкую, в рыжей бумажной обложке.
Ты взбегала по лестницам, трогала стекла ладошкой:
— Мне хотелось бы это, и это, и это хотелось бы взять…
Ты умела так искренне, так замечательно врать,
А потом улыбаться и прятаться в «кто-меня-знает».
А кровать была узкая, жесткая, в общем, дрянная.
Ты похожа, мой зайчик, похожа на эту кровать.
Почему же никто из нас, ну совершенно никто не хотел воевать?
Только фыркать да ежиться: «Жить-то все хуже и хуже!»
Мы стреляли глазами. А где-то стреляли из ружей:
— Экий славный кабанчик! Фу, Хват! Не мешай свежевать!
Наохотились досыта, нынче хоть всю королевскую рать
Приведи — Город пуст.
Прислонись к проржавевшим воротам
И постой, посмотри, как выходят из марева маршевым — роты…
…Он уже не проснется. Разбился. Скорлупок — и то не собрать.
У одних геморрой. У других не хватает ребра. Или печени.
Тучности нильского ила не хватает нам всем.
Но малина растет на могилах. И какая малина! Нам хватит на все вечера!
Он разбился во сне. Что ж, во сне веселей умирать.
В наш придуманный мир, в наше вечноиюльское утро,
Хронос-пес, он пробрался, подполз и лизнул мои черные кудри,
И осыпал их сереньким пеплом чужого костра.
Подними же лицо свое: веришь — как будто вчера
Мы расстались.

* * *

Вечерний путь.
Блестит обметенный поземкой тротуар.
Еще чуть-чуть —
И мы станцуем под биение гитар
«Слепой ноябрь».
Слепой ноябрь
Плывет под розовым фонарным пузырем.
Сквозь черный табор,
Где мы танцуем наше таинство вдвоем
В немой сезон.
В немой сезон
Как в ноги катится по наледи луна!
Вечерний зонг.
Вот между пальцами уходит тишина
За ковш огней.
А там за ней,
Без очертаний, без теней и без любви,
Мой вечный Змей
Поет, колени серой зеленью обвив,
А мы плывем.
А мы вращаемся каретным колесом.
Всегда вдвоем.
То по себе, то по булыжнику несем
Вечерний путь.
Слепой ноябрь.

* * *

Мне Севера снег — что песок Синая.
Плыви, мой ковчег, без меня! Я знаю:
Ты ждал мгновения смены стражи,
Но ждал напрасно — я слеп от жажды.
В моих глазах не живет отвага.
В них есть огонь, но иссякла влага.
А там, в тени узловатых кряжей,
Еще никто не смеялся дважды.
А мне так часто ломали шею,
Что я привык. Я — чужак, пришелец.
В любом краю и в любые эры;
Везде лишь двое нас: я и Beра.
И все, что есть у меня — лишь право
Стоять последним у переправы,
Следить за взмахами длинных весел
И верить: Ты бы меня не бросил.

* * *

Сквозь туман — сполошный огонь.
Шапочка с макушечки — в грязь.
— Роднинские все — одвуконь.
Ой не припоздниться б нам, князь!
Колокол натужно зудит.
Снял шелом, дороден и лыс.
— Погоди ишшо, погоди.Выждем, шоб там перепились.
И не одолее, варнак.Жди-кось, кочета́ на зарю.
— Так-то оно, князюшко, так,
Да, боюсь, людишек побьют.
— Схоронятся, чай, не впервой.А не то — других навезу.Край-то мой!
— Твой, князюшко, твой!
— То! Пущай намутят бузу,Тут и мы. Руби, не жалей!То-то уж потешимся. Раб!
Важно слез с коня. Повелел:
— Всё. Дружине спать! До утра!
Степь пуста. И нивы пусты.
Ссыпано зерно в закрома.
Треплет воздух волчьи хвосты,
Покрывает прах шелома.
Острый меч, стрела да петля —
Кречетом ударить, навзлет.
Позади — нагая земля.
Впереди — что Бог ниспошлет.
Между скул — щербатый оскал,
На руке — ременная плеть.
— Правду баишь, табор не мал.
Зря ты, зря приперся, медведь!
Жеребец, седой от луны,
Заходил, задергал башкой.
— Пир-то наш! И мы — плясуны.
Ну, братаня, Бог над тобой!
Ратни спят. Всё Божие — спит.
Звезды съел клубастый туман.
Сорок сотен конских копыт —
И завыл степной барабан.
— Княже!..
— Прочь!
— На, съешь меня, тать!
Завизжал, затряс железьем.
— Кабана силком не ымать!
— А не худо вздеть на копье!
Степь пуста, сам-сусличий свист.
Крыт ковылью царь-чернозем.
Лоб кургана крут и бугрист.
Золотится край-окоем.
Ни сельца на версты окрест.
Разнотравье смыло поля.
На кургане сломанный крест.
Не чужая, стал-быть, земля.

* * *