Конунг

Мысли пахнут черешнями, будто дымком — огонек.
На малиновом яблоке сохнет живая водица.
Истонченные пальцы, не глядя, листают страницы.
По расхристанной площади шахматный скачет конек.
Барабанные палочки спят. (Ах, какой нынче жаркий денек!)
Все закутано в зной. Не поется и не говорится.
Белый солнечный воск, отекая, слепляет ресницы.
Превращается в патоку за позвонком позвонок.
Под ореховым деревом спит толстоухий щенок.
Под ореховым деревом так хорошо ему спится!
Из дверей вытекает душок имбиря и корицы,
Коренастые куры, кряхтя, подбирают пшено.
Чей-то дедушка ветхой рукой затворяет окно:
Он хитер, он решил духотой от жары защититься.
Дом осел. Зять — балбес. А сынок отвалил за границу —
Где ты, Персия? Там. Он устал, и ему все равно.
Выпить чаю, раздеться, дышать и смотреть в потолок.
(Откормили орленка в могучую злобную птицу.
Чтобы хрипло кричал, чтобы падал на шеи лисицам
И коричневым клювом пушистый затылок толок.
А он слопал все мясо, окреп и, стащив кошелек,
Улизнул. Слишком жарко. Никто не желает трудиться.)
Чай горяч. Я все пью его, пью — и никак не напиться.
Он соленый, как слезы, и ласковый, как мотылек.
Закатиться в траву, к муравьям, и, грызя стебелек,
Наблюдать, как ползет, не спеша, по листу гусеница.
Невозможно ни есть, ни писать, ни любить, ни сердиться.
Пропылившийся ослик — и тот у дороги прилег.
Очень жарко!

* * *

Я пишу его, на краешек присев.
Не гомеровский накатный перепев.
Не клешнинка и не раковинный шум…
Я пишу его, поскольку я — пишу.
Я дышу его, пашу его и пью.
Я не меньше, чем себя, его люблю.
И тоскую без него, как по тебе.
Как по-жадному! — так ждут не по судьбе.
Утешай меня, утешь меня, укрой:
Вот лежит не предо мной моя любовь!
Море плачет, море гладит берега,
Причитает, приметает волн стога,
Каждый камешек обласкан, обелен…
Обнимаю всех, кто был в него влюблен!
По шипению, по гальке, по камням
Бородатым, как по шахматным коням,
По уключинам, по солони во рту…
Вот быки его, как облаки в меду!
Море дарит и хранит свою любовь.
Море больше и полней материков.
Море дышит облаками и горит.
Море — то, что пьет и бьет меня внутри!
Бархатистое, как ямки у ключиц,
Море любит нас не более, чем птиц.

Шелковый путь

Земля звонка, как тыквеннное дно.
Дорога спит. Сухой и жаркий колос,
Вибрирующий, вздыбившийся волос,
Янтарной плотью впитывает зной.
Нагретый камень пахнет белизной,
Не свойственной безногим истуканам.
На скошенную лысину кургана
Садится копчик.
Мутный, слюдяной
Слой воздуха томится над дорогой,
Как варево. Отсюда до Европы
Тридевять верст. Здесь красное вино
Из жил владык оплескивало глину
Щедрей дождя. Здесь, в небо запрокинув
Снопы бород, окрашенные хной,
Молились разноговорно и длинно,
Прижавшись трещинами губ к резной
Поверхности бессчетных талисманов.
А зной пронзал и танские румяна,
И дымку пота над худой спиной
Ползущего разбойника.
Весной
Здесь рай. Разводья неба и тюльпаны.
И ветер.
Ворс земного океана
Рождает волны, как давным-давно
Его живой предшественник. Здесь дно.
Дорога спит. Молочное пятно
Окатанного камня — царским креслом,
И — лежбищем отшельника. Здесь место,
Где цепь верблюдов с нежным полотном,
Раскачивая чашки колокольцев,
Плыла над пыльной кучкой богомольцев,
Обернутых в лиловое сукно.
Земля звонка, как тыквенное дно.
Дорога спит.

* * *

Мы — последний прыжок оленя,
Снедь земли.
Поколение искупленья,
Нас сожгли,
Нас развеяли серым пеплом
В день стыда.
Ржой — на цоколях наших слепков
Слово «Дай!».
Мы — в петле путеводной нити:
Хочешь — рви!
Наш естественный избавитель —
Яд в крови.
Рать прошла. И под нею скисла
Мать-Земля.
Нас лепили потом, без смысла,
Шутки для,
Те, кем били и в ком мечтали
Лучший мир.
Те, кто выжили, но устали
Быть людьми.
Мы — последний прыжок оленя.
Ров глубок.
Мы сражаемся на коленях.
С нами — Бог!

* * *

— Я — Артафон. Артемиды пес.
Верный ее аркан.
Ветер Эгейи меня принес.
Ветер полдневных стран.
— Но не быстрее моих колен!Мне ль тебя не узнать,Пестроголовый мой?Я — олень!Попробуй меня взять!
— Я — Артафон. Черномордый бог.
Бог, терзающий сны
Ланей. Я — лай. Я — мельканье ног.
Выгнутый лук спины.
— Тысячи лет, океан чащоб,Века и века подрядЯ, оглянувшись через плечо,Вижу тебя, братИ повелитель! Мой верный след,Если я не люблю,Дай оскорбляющей плоть стрелеВыпачкать шерсть мою!
— Да! Бесконечностью дней-погонь,
Верой, в которой тверд,
Я — Артафон! Рыжий огонь!
Я без тебя — мертв!
Близко. Между — один прыжок.
— Жена моя и сестра…
Санкт-Петербург. Подземный мешок.
Восемь часов утра.

Романс прекрасной даме

И не петь вам и не плакать
У огня по вечерам.
Время — тайна. Время — слякоть:
Ноги носят по дворам.
И не петь вам: «Грустно, грустно…»
Звезды в блюдцах и в глазах.
В доме — сторож. В доме — пусто.
В этом доме петь нельзя.
Не взмахнуть изломом кисти,
Не встряхнуть копной волос.
Время смахивает листья
Книг, ладоней и берез.
И не жечь Вам свеч бенгальских
И не мчаться сквозь метель.
Но сцепив до боли пальцы,
Слушать скрип дверных петель.
И, набросив шарф на плечи,
Не смеяться на бегу…
Отогрел бы — да ведь нечем.
Нет ни имени, ни губ…
Время, время, вечный пахарь
Лиц, желаний и полей.
Не лечи, не сделай прахом
Светлый лик любви моей!
Даже если я однажды
Задохнусь от немоты,
Не спасай меня от жажды,
Не стирай ее черты.

* * *

Дом опустел. Опущены жалюзи.
Как забрала на веках.
Просто жить и дышать, не жалуясь.
Просто быть человеком.
Невидимкой, окошком терема,
Ангелом на картинке,
Где врастает живое дерево
В мертвую половинку.
Чтоб ни слов, ни долгов, ни времени.
Чтобы из темноты…
Вглядываюсь, но подводит зрение.
Кто это? Ты?

* * *

Была зима, похожая на сон,
Где пальцы зачарованной царевны
Как муравьи карабкались по нервам,
Но тоненько пиликал телефон,
И мысль сардинкой прыгала с руки,
И вдруг, внезапно, становилось душно.
И домиком встревоживали уши
Похожие на ящерок зверьки,
Живущие под письменным столом.
И кто-то зябкий обморочно ёкал,
Когда, скользя щетинками вдоль стекол
И оттопырив бороду углом,
Из сумерек выглядывал январь.
И, спутав нити нежной карусели,
Свистел и скрёб залепленные щели
И будоражил слякотную хмарь.
Была зима, похожая на сон.
Закрой глаза — увидишь, как горбатый
Бесёнок жжет пергаментные платы,
Мешая пепел костяным ножом.
И веселится, ножками суча.
Должно быть, он не наигрался с нами.
Но прочь его! Ты здесь. Я вижу пламя
В твоих огню распахнутых очах.
Я вижу всё. Ведь это я огонь.
И я — тот джинн, упрятанный в бутылку
До времени. На дне. В пыли. В опилках.
Я вижу там, за стужей, за пургой,
Скользит по коже розовый виссон,
Но я не вижу, кто меня встречает.
Лишь шелк. И запах липового чая…
Была зима, похожая на сон…

* * *

…Мы б отправились на рассвете,
В час, когда поднимают сети
Рыбаки на большой реке.
В час, когда величаво-строгий
Мир в ладонях лежит у Бога,
Как поводья — в твоей руке.
Ты была бы — как южный ветер.
И такой, как никто на свете,
Чтоб забыть тебя не могли.
Чтоб рассвет позади — как знамя…
Но не будет зари над нами.
И колени твои — в пыли.
Но ты будешь рожденной дважды.
И ты будешь — как змей бумажный
На звенящей тугой струне.
Помолись же земле и Богу.
Чтоб открылась тебе дорога
И не помнилось обо мне.

* * *

Год лежит на тротуаре,
Как пустой мешок.
Не согреет, не ударит.
Был, горел… прошел.
Где-то музыка играет,
Фонари горят.
Мы с тобой стоим у края
В пропасть декабря.
На исписанных страницах
Тает влажный снег.
Память как вода струится
По аортам рек.
Мы — чаинки в чашке чая.
Горсть жемчужин-дней.
Мы с тобой не попрощались…
И теперь на дне.
Вот весь выбор. Ты — в неволю.
В теплый щедрый дом.
Я — в нетронутое поле
За седым мостом.
Через пропасть…
А оттуда,
Сколько ни смотри:
Ты — лишь капля изумруда.
С искоркой внутри.

* * *

Поспешно прощались, в глаза не глядели.
И ждали, как ждут, заблудившись в метели,
Когда же утихнет круженье слепое
И сдвинет колеса медлительный поезд?
И стыли ладони, и прятались взгляды.
И губы, сойдясь, понимали: «Не надо».
И точки зрачков светлячками блестели,
А в сердце: «Успели, успели, успели…»
— Ну с Богом!
Рывок в сердцевину вагона.
Чудовищно вздрогнул конвейер перрона
И ринулся в прошлое. Темные ели —
Струясь и сливаясь. И стыки запели:
«Прощайте, прощайте, начало, начало…»
А та, что осталась, всё шла и молчала,
Скользила глазами по радужным лужам
И тихо шептала: «Не нужен, не нужен…»
«Не нужен. Вот счастье. Все просто. Все просто», —
Вторила губам подвагонная россыпь.
«Все просто…» — как трепет рожденья мелодий.
И сразу, ликуя: «Свободен! Свободен!»
Он шел мимо плотно задвинутых норок.
Он шел напрямик по трубе коридора,
Враскачку по стертой ковровой дорожке…
…А сзади, в густой человечьей окрошке,
Сутулясь под плетью вокзального ветра,
…Спускалась в бурлящие гулкие недра.
Икринкой в толпе из чужих и ненужных.
Гоня эту глупую нервную стужу!
Спускалась, под мышками спрятав ладони:
«Прощай. Ты меня никогда не догонишь».

* * *

Солнце встает. Его пока не видно в метели.
Это не взлет. Это полет стрелы — к невидимой цели.
И я внимательно слушаю, как она тихо, почти неслышно поет…
Как же иначе она сердце мое найдет?
Время течет. Его никто никуда не гонит.
Я — отпечаток лица на твоей ладони.
В боли, в радости, в сумерках и в середине дня.
Ты посмотри на ладонь — и ты увидишь меня.

* * *

Нарисованная веточка сосны.
Тень бумажного дракона на столе.
Детям часто снятся сумрачные сны.
Дети знают тех, кто прячется во мгле.
Дети вырастут, дракон сойдет с ума.
Сны забудутся, да ну их, все равно.
Что казалось самым важным, лишь туман,
Что мы вместе надышали на окно.
Растворяется от близости тепла
Нарисованное пальцем на стекле.
Раздели-ка свою жизнь напополам —
Та, что до… А там, где после — жизни нет.
Но качается на ниточке дракон.
И посверкивает бусинками глаз.
Это — будет. Но пока что далеко.
Звякнул ключ. Качнулась штора. Ты вошла.

* * *

Розовая камея
В каплях сладчайшей влаги.
Жалко, что мы — не маги.
Жалко, что не умею
Стать океанской солью,
Тронуть твои колени.
Чтобы огни и тени,
Чтобы светло и вольно.
Чтобы слагались песни
Брызгами звездной пыли.
Мы ведь почти не были.
Как же теперь воскреснуть?

* * *

Ты — цветок на длинной ножке,
В шапочке из льна.
Из слюды твое окошко.
Путь твой — радужная стёжка,
Малая страна.
Ты — цветок пушистовекий,
Всадница дождя.
Фея снов, медка и млека,
Кто, жестокий, в человека
Обратил тебя?

* * *

А вчера случайно придумал дождь.
Было душно и я устал.
И явился ветер, и листьев дрожь,
И скольжение тучьих стай;
На спине у площади пятна луж,
Гром, распахнутое окно.
Блестки капель, россыпью, на полу,
Вниз бегущее полотно
Голубых, ниоткуда летящих струй,
Шляпки зонтиков, плеск подошв…
Я хотел придумать тебя, мой друг,
А придумал сентябрьский дождь.

* * *