Агитбригада

Глава 7

— Нет! — сказал Енох.

— Что нет? — сперва не понял я.

— Я не буду участвовать в ваших глупых человеческих играх, — ответил Енох сварливым голосом.

Я ж остановился от неожиданности. Ну, капец.

— То есть как это ты не будешь? — тихо переспросил я. — Надо помочь человеку, я тебя попросил всего-то пойти разговоры послушать. Это так трудно?

— Это не трудно, — сказал Енох. — Просто я не желаю заниматься всем этим. Кроме того, я тебе не прислужник, человек!

«Ага, вот, значит, как мы заговорили», — злобно подумал я. Хотел сказать ему пару ласковых, но этот гад просто взял и исчез.

Ну ладно.

Дощечка-то у меня, вообще-то.

Представление ещё продолжалось, но через два номера будет финал. Я опять встал на отведённое мне Жоржиком место — сторожить и подавать реквизит.

После представления был ужин. Накрыли стол в клубе от сельсовета. Кормили нас просто, но сытно. А ещё поили. Самогоном. Агитбригадовцы наклюкались знатно. А я впервые за эти дни наелся. Точнее обожрался. Пока председатель сельсовета с группой сельского актива провозглашали тосты, я стащил два больших пирога и приличный кусок запечённой рыбы. Всё остальное стояло далеко от меня и тянуться туда было неловко.

Во всяком случае завтрак и обед я себе обеспечил.

Теперь мне стало понятно, почему агитбригадовцы не заморачивались с готовкой.

С помощью для Анфисы нужно было что-то думать. Скоро полночь, а скотина Енох так и не появился. И я не мог понять, он просто не отсвечивает или улетел куда-нибудь с концами.

Раз моя затея с местью селянкам так тупо провалилась из-за одного упрямого призрака, пришлось изыскать другие, альтернативные, варианты. Силовой метод мне был недоступен, поэтому я использовал старый как мир способ психологических манипуляций из моего времени. То есть я направился к женской половине агитбригады. По законам природы, женщины более жалостливы, чем все остальные.

Нюра и Люся сидели на завалинке под звёздным небом, обнявшись за плечи, и в два голоса выводили тягучий романс «Грусть и тоска безысходная» о безответной любви. Им горестно вторил Жоржик. Рядом, но чуть особняком, сидела Клара. Она романс не пела, но глаза её подёрнулись мечтательной дымкой, грудь прерывисто вздымалась.

Момент был, как говорится, самый что ни на есть.

Я тихо подошел к ним и скромно присел рядом на чурбачке. Дождавшись, когда романс закончится и, пока они не затянули новый, сказал:

— Сегодня на болоте девушка топилась от несчастной любви. А я её спас.

Все головы враз повернулись ко мне. Из глаз Клары моментально пропала вся мечтательность.

Я же, продолжая нагнетать, скорбно кивнул Жоржику:

— Помнишь, как ты отпустил меня до ветру сходить?

Тот угумкнул.

— Так, вот пошел я к болоту, гляжу, а там она топится! Представляете? Еле вытащил.

— Да ты что⁈

— Где⁈

— А кто⁈ — посыпались вопросы.

Я, максимально сгустив краски, в самых мрачных подробностях рассказал о предательстве вероломного Василия, о коллективном буллинге от селян, о вымазанных дёгтем воротах, и об отказе идти к нам. Напоследок я очень печально добавил:

— И вот боремся мы тут с темнотой и мракобесием у селян, просвещаем их, а тут рядом, в двух шагах, гибнет простая советская девушка, почти ребенок. И никому нет никакого дела…

И для закрепления эффекта печально вздохнул.

Глаза Клары полыхнули огнём.

Люся и Нюра возмущённо загомонили. В общем, если бы не Жоржик, который хоть и был тоже подвыпимши, но голову не терял, пошли бы наши комсомолки громить село прямо сейчас.

А так, путём долгих переговоров и убеждений карательная экспедиция была перенесена на завтра.

Ну, как говорится, что смог, то и сделал. За ночь у Анфисы ничего произойти не должно (если опять топиться не удумает), а завтра или агитбригадовки на селе шороху наведут, или я Еноха перевоспитаю и к общественно-полезному труду приобщу.

К перевоспитанию я решил приступить прямо сейчас. Было хоть и поздно, но всё равно все просыпались только к обеду, так что вполне отосплюсь утром.

Перво-наперво что я сделал, так это сходил к Жоржику и одолжил у него топор. Сказал, что нужно щепы подрубить, а то очаг в доме старый, затухает постоянно.

Затем зашел в мою избу (где я ночевал). За время моего отсутствия здесь не изменилось ничего. Поделившись с Барсиком куском рыбы, я положил доску на припечек и задумчиво посмотрел на неё, прикидывая — вдоль или поперёк. Моя интуиция молчала, опыта тоже в таких делах не было, поэтому решил спросить совета:

— Барсик, как ты думаешь, рубануть по доске вдоль или поперёк?

Барсик промолчал, ему было некогда, он торопливо, с утробным урчанием, не жуя, глотал куски жареной рыбы, злобно сверкая жёлтыми глазами.

— Хотя можно и по диагонали попробовать, — предположил я, — Что скажешь?

Так как Барсик опять проигнорировал мой вопрос, я решил таки рубить горизонтально и замахнулся.

— Ты что творишь, человек⁈ — Енох возник моментально, мерцая, словно проблесковый маячок на автомобиле ГАИ, когда они едут в час пик на обед. — Не смей!

— Енох? — изумился я, — а ты не улетел разве?

— Я же говорил. что привязан к доске, — фыркнул призрак и добавил, — топор положи.

— Да не вопрос, — сказал я, положил топор на пол и поднёс зажжённую лучину к доске, — огнём, так оно всяко верней будет.

— Нет! — заверещал Енох так, что аж Барсик испугался и шмыгнул под печь, бросив недоеденную рыбу.

— Ну вот зачем ты шумишь? — упрекнул призрака я, — Барсика вон напугал. Нехорошо животных обижать.

— Ты хочешь меня уничтожить… — дрожащим голосом прошипел Енох с опаской глядя на горящую лучину у меня в руке.

— А зачем ты нужен? — удивился я, — толку от тебя всё равно нету, помогать мне ты не желаешь, хотя я вот тебе помогал. Ты же только вредишь мне.

— Но я…

— Кроме того ты бессердечный и эгоистичный, — продолжил я, — девушка вон попала в беду, а ты помочь ей не захотел…

— Эта женщина сама во всем виновата и вполне заслужила свою участь! — сердито воскликнул Енох, — если в обычаях предков не положено девице к парню в постель до замужества прыгать — значит и не надо прыгать! Традиции веками создавались и под каждой традицией есть основание и опыт поколений предков!

— Ага, а в Европе, например, была такая традиция красивых женщин на кострах сжигать, — мрачно усмехнулся я.

— В Писании так сказано, — огрызнулся Енох, — таков был наказ Моисея[6]!

— Ну ладно, пусть так, — примирительно сказал я, — в теологических диспутах я не силён, но Анфисе помочь надо было. Тем более здесь суть не в Анфисе, а в том, что это была моя просьба. А ты мне отказал. И я обиделся. А свою обиду я могу отпустить только так. У нас говорят — «огнём и мечом». Меча у меня нет, есть топор, но ты топором не хочешь. Значит остается огонь…

— Погоди… — начал опять призрак.

— Нет, надоело, — отмахнулся я и подул на лучину, так как мне показалось, что огонек стал меньше.

— Слушай, Генка, — льстиво прошелестел Енох, — не жги только, а я тебе помогу. Я много чего знаю…

— Я тоже много чего знаю, — отмахнулся я, — например, третий закон термодинамики. Вот ты его знаешь?

Судя по растерянному мерцанию, с энтропией у Еноха явно были нелады.

— Ну вот видишь, — удовлетворённо констатировал я, — и ты ещё чему-то собираешься меня учить.

— Я обучу тебя алхимии! — замерцал Енох, — ты сможешь покорить мир!

— Ой, да я химию почти всю вторую четверть в восьмом «А» заменял, — рассмеялся я, — когда Мензурка ногу сломала. Это училка химии у них. А так-то её Элеонора Петровна зовут. Так что это я тебя могу обучить, Енох. Вот, к примеру, у тебя с окислительно-восстановительными реакциями как?

Енох, видимо, совсем расстроился, и даже мерцать перестал. И на вопрос не ответил.

Барсик, успокоенный, вылез из-под печи и вернулся к недоеденной рыбе. Где-то в углу трещал сверчок. За окном слышался тихий говорок, вроде как Гришки Караулова, который убедительно уговаривал кого-то впустить его.

У меня глаза уже начали слипаться.

Я зевнул и поднёс лучину к доске.

— Стой! — опять завизжал Енох.

И опять Барсик пулей метнулся под печь.

— Вот ты гад! — сказал ему я, — ты зачем мне кота всё время пугаешь?

— Не губи-и-и-и-и, — заныл Енох.

— Аргументируй, — опять зевнул я.

— Что? — не понял Енох.

— Какой мне прок тебя оставлять? — спросил я, — чтобы ты выпускал моих петухов и лишал меня ужина? Будил по утрам, потому что тебе скучно и поболтать охота? Пугал моего кота? Зачем?

— Я буду тебе помогать!

— Чем? Я тебя просил помочь сегодня. Ты отказался и подвёл меня. Я не смог выручить девушку в беде. Из-за тебя, между прочим! А она понадеялась.

— Генка, ну давай так, — примирительно предложил Енох, — я же тоже не могу на побегушках все время быть. Давай договоримся — я тебе помогаю в день два раза?

— Пять, — зевнул я.

— Три, — начал торговаться призрак.

— Четыре! — пошел на уступку я.

— Два, — обнаглел призрак.

— Шесть! — сказал последнее слово я и для аргументации поднёс лучину поближе к доске.

— Генка, шесть не смогу, — заканючил призрак, — у меня сил осталось не так и много, давай остановимся на трёх?

— Ладно, — кивнул я, — но, если я узнаю, что ты обманул меня — твоя доска сгорит очень быстро. Обещаю.

— Я правду сказал! — замерцал Енох.

— Итак, сегодняшний день прошел, и ты не выполнил ни одну мою просьбу, — мстительно напомнил я.

— Говори, что надо, — вздохнул Енох.

— Я тебе говорил уже, — проворчал я.

— Но сейчас все люди разошлись, спят уже, как я узнаю? — задал вполне логичный вопрос Енох.

— Я это разве меня должно волновать? — удивился я.

— Злой ты, — проворчал Енох.

— Разве помочь девушке в беде — это зло? — хмыкнул я. — так что вперёд, действуй!

— Но я не могу далеко отходить от деревяшки, — злорадно напомнил Енох.

— Давай я привяжу деревяшку к Барсику, ты внушишь ему куда идти, и вы сходите и все разведаете? — предложил я.

— А ты не боишься, что Барсик уйдёт туда, где ты его никогда не найдешь? — захохотал Енох, — и меня тоже?

Ну и вот что с ним делать? Я вздохнул, работы по перевоспитанию предстояло ой как много.

— Нет, не боюсь, — сказал я, — Барсик видел, что у меня есть ещё кусок рыбы. Теперь, он, пока всё не съест — никуда надолго от меня не уйдёт. Так что даже не надейся.

Ночь тиха… едва колышет, ветер темные листы…[7] — эти строчки из школьной программы по русской литературе неотрывно крутились у меня в голове, пока мы с Енохом тихо шли по селу. Тихо — потому что собаки при любом постороннем звуке начинали неистово лаять. Стоило одной собачонке тявкнуть, как через полсекунды весь конец улицы заливался собачьей многоголосицей.

Еноху было хорошо, призрак, перемещается бесшумно. А вот мне приходилось ухищряться, чтобы не шуметь, да ещё полы плаща норовили за что-нибудь зацепиться и приходилось их постоянно одёргивать. Назло, ночь была хоть и звёздная, но месяц висел молодой, так что темно было, как в желудке афроамериканца, если можно так толерантно выразиться. И холодно так, что я всё равно замёрз.