Агитбригада

Глава 15

— Контра! — вскочил Гудков, лицо его пылало, глаза бешено сверкали от злобы.

— Ты тупой, Гудков? — спокойно спросил я, незаметно нащупывая каменную «дубинку», — если бы я был контрой, то отправил бы это письмо уже давно. Ты бы и не знал. А я дал тебе почитать.

— Так товарищи не поступают!

— А молоко у ребёнка отобрать — так, значит, товарищи поступают? А впроголодь держать — так поступают? Или, если это ты — то можно, если другие — то контра?

— Да я тебя сейчас морду набью, сволота такая! Будешь кровавые сопли на кулак наматывать, гнида! — угрожающе рыкнул Гудков и потянул за свой ремень.

Я моментально вытащил из-за пазухи каменную «дубинку» и демонстративно подкинул в воздухе:

— Будем драться или ты сейчас извинишься и вернёшь деньги за молоко? — тихо, но угрожающе, спросил я. — И да, в случае, если выберешь первый вариант, письмо с доработками о драке уйдёт в Москву. Не сегодня, так завтра.

— Попробуй только! — вызверился Гудков, бешено вращая глазами.

— Ты сомневаешься? — усмехнулся я. — Тогда тебе меня убить придётся, Макар, потому что я это так не оставлю. Не позволю над собой издеваться! Не надо мне такого отношения.

Гудков вдруг откинулся к стене и расхохотался. Громко, смачно:

— Ну ты молоток, малой! — утирая слёзы, сказал он, отсмеявшись, — молодец, проверку прошел. Характер есть. Наш, советский.

Я молчал, просто смотрел на него.

— Держи, — Гудков отсчитал деньги и, посмеиваясь, положил на стол. — Закупи себе продуктов в селе. Можешь сейчас прям сходить. Скажешь Кларе, что я отпустил. Только не сильно долго там. И это… никто тебя больше не тронет, не боись. Зубатову скажу тоже, чтоб отстал.

— Благодарю, — вежливо сказал я, забирая деньги.

— Ты это… не сердись, Генка, — широко и обезоруживающе улыбнулся Гудков, — у нас тут все такую проверку проходят. Нужно понимать — наш, советский человек рядом с тобой, или мещанское дрянцо. Чтобы можно было уверенно спину в бою открыть и не бояться, что тебе туда нож воткнут. Ведь мы сейчас на передовой идеологической борьбы. Понимаешь?

Я понимал.

— Ну что, мир? — радушно протянул крепкую ладонь Гудков.

— Мир, — не менее радушно улыбнулся я ему и крепко пожал руку. И добавил, — ну как же вы меня разыграли, вот артисты! А я уже было и поверил!

— Ничего, брат, ты у нас ещё и не такое увидишь! — довольно хохотнул Гудков, — когда в коллектив вольешься. Ну, беги в село, а я ещё сводку закончить должен.

Из дома, где жил Гудков я вышел в смешанных чувствах. Ему я ни на секунду не поверил. То, что этот чмырь моментально сориентировался и включил задний ход — я даже и не сомневался. Ссыканул, гад. Одно дело запугивать сироту, беззащитного пацана, и совсем другое, когда тот начал зубы показывать.

И в его внезапное миролюбие я тоже не поверил. Он улыбается, а стоит чуть дать слабину — и мне крышка. Такие люди минуты позора не прощают. И то, что его позиционно уделал мелкий пацан — ещё хуже.

Но эта проблема будет в перспективе. В ближайшие дни он меня трогать не будет. Пока не придумает, как подставить. А мне нужно решать ряд проблем уже сейчас.

Я заскочил к себе и пересчитал деньги. А неплохо так Гудков подкинул! Нужно эту «дубинку» всегда с собой таскать, раз так помогает. А ведь у меня еще есть деньги от Сомова. Эдак я скоро разбогатею капитально.

Так. Продукты сейчас покупать не буду, Сомов прекрасно и так кормит. А перед отъездом прикуплю немного хлеба и сала в дорогу. Однако, в село сейчас-таки схожу. Во-первых, нужно купить молока Барсику. Он, конечно, у меня парень скромный, мышей вон старается ловить, но коту молоко обязательно надо. Или даже сырой рыбки, если получится. Но главное — надо выяснить, кто убил Анфису.

И начну я, пожалуй, с Василия. Пора бы уже познакомиться.

Дом, где обитал Василий, несостоявшийся «жених» Анфисы, находился совсем на другом краю деревни, в противоположной от двора, где квартировались агитбригадовцы, стороне. Здесь я как-то ещё и не побывал ни разу.

Куцая улочка, окаймлённая старыми липами и яблонями, немного петляла, а потом внезапно упиралась в большой добротный дом (кирпичный, между прочим!) за массивными воротами. Из-за высокого забора застенчиво выглядывала раскудрявая берёзка, а больше ничего и не было видно.

Я дёрнул калитку — заперто. Постучал — не открывают. За забором истерически залаяла собака, она лаяла долго, старательно, фальшиво подвывая на последней ноте. Наконец, ей надоело, и она заткнулась.

Я ещё немного потоптался у ворот. Никто не шел мне открывать. Пришлось возвращаться.

Через два двора был колодезь. Обычный такой, с журавлём. От него, тяжело ступая, возвращалась сухонькая старушка. Её беленький платочек сбился: она, расплёскивая, с трудом тащила два неполных ведра воды.

— Добрый день, — поздоровался я и подхватил вёдра, — давайте помогу донести.

— Ой, спасибо, сынок, — от радости её морщинистое личико ещё больше сморщилось, и она принялась торопливо поправлять платочек.

— Показывайте, куда нести?

Старушка ещё больше засуетилась, и повела меня к своему двору. Жила она, по всей видимости, одиноко, но двор был аккуратно выкошен, деревья как под шнурок побелены, а под навесом во дворе тщательно сложена поленница.

— Сюда, сынок, — старушка указала на большую бочку.

Я вылил туда воду, но бочка не наполнилась и до половины.

— Вам же полную бочку надо? — спросил я. — Давайте я сейчас ещё принесу.

— Спаси тя Господи, сынок, — мелко заулыбалась старушка. — Как славно-то! Ой, как славно!

Я ещё трижды сбегал к колодцу, наносил ей полную бочку воды и позаливал во все корыта и ночвы, что были. И в ведрах тоже оставил. В общем, бабушка на пару дней запас воды имеет.

— Ой, спасибочки тебе, сыночек, — не прекращала благодарить бабушка, — погоди-ка, я тебе хоть пирожков вынесу. Только утром напекла.

Она сходила в дом и вынесла мне три больших, как лапти, пирожка.

Я поблагодарил и тут же откусил один. Он был с тыквой и ещё с чем-то. Очень вкусно.

— Ой как же вкусно! — похвалил я пирожки. — Объедение!

Бабушка довольно разулыбалась.

— А где Василий? — спросил я, жуя пирожок. — Или родители его?

— Дык Спиридон с Мотрей на именины в Батюшкино уехали. — начала обстоятельно объяснять старушка, явно радуясь, что её слушают, — Завтра только вернутся. А Васька, небось, по девкам кобелиться пошел, пока Спиридона нету. До завтрема и не появится.

— А к кому он кобелиться ходит? — я невольно перешел на бабушкин жаргон.

— Ой, сынок, да к кому он тут только не ходит! — неодобрительно всплеснула руками старушка, — проще сказать к кому он не ходит. Уже почитай всех девок на селе перепортил, кобелина такая.

— А с Анфиской он тоже гулял? — задал важный вопрос я.

— И с Анфиской гулял, и с Клавкой, и с Маруськой, и с Улькой, и даже с Танькой рыжей, что с хутора, — вздохнула старушка. — Нынче девки дурные пошли, себя не блюдут, отца-мамку не слушают. Стало быть, конец света близок. Недаром мне сон такой нынче снился… Снится мне, что иду я по лугу, босая, а роса такая выпала, что ох. И тут навстречу мне выходит конь и говорит человеческим голосом…

Бабулька ещё минут пять очень детально и подробно рассказывала о своём общении с конём и прочую чушь, а потом дробно перекрестилась и вздохнула. Я понял, что интервью пора заканчивать, но не удержался и задал последний вопрос:

— Скажите, а были у Анфисы враги?

— Ну а как же! Как же! — китайским болванчиком закивала бабка, — Смотри сам. Клавка её за волосья оттаскала три дня назад, Улька ругалась с нею возле колодца — все слышали, я-то сама не слышала, но мне Пантелеевна рассказывала, и рябая Симка подтвердила, а Маруська грозилась, что, если ещё она будет за Васькой бегать — так все ноги ей переломает.

— Так, может, она и голову ей проломила? — брякнул неудобный вопрос я.

— Да кто ж его знает, сынок, сейчас такая молодежь пошла, что жуть… не зря мне тот сон про коня приснился…

В общем, домой я вернулся безрезультатно. Ну, если не считать, что принёс два пирога и таки прикупил молока для Барсика.

— Барсик, ты где там? Кыс-кыс сюда. Я тебе молочка принёс, — я вошел в дом радуясь, что побалую кота. Он хоть скотинка и вредная, но иногда польза от него есть.

В доме почему-то остро пахло полынью и ещё чем-то приторно-сладким.

— Генка, берегись! — завопил Енох, вспыхнул прямо перед глазами и опять исчез.

От неожиданности я чуть кувшин с молоком не выронил. А если бы разбил? Мне же еще кувшин отдавать обратно.

И тут передо мной полыхнуло зеленоватое сияние.

Короче, кувшин я таки уронил. От неожиданности. Любой бы на моём месте уронил. Потому что прямо посреди комнаты появилась… Анфиса.

Точнее призрак Анфисы. Но какой-то такой… непонятный. Неправильный. Если Енох и Серафим Кузьмич были дымчато-молочной прозрачности, до чуть голубоватого перламутра, то Анфиса скорее была зеленоватая.

— Анфиса, — хрипло сказал я.

И тут Анфиса посмотрела на меня, и у меня от ужаса аж волосы на голове зашевелились — вместо глаз, в глазницах, у неё была тьма.

Короче, мы стояли с Анфисой и пялились друг на друга. Я тупо не знал, что делать, а она молчала.

И тут грохнула входная дверь, кто-то затопал в сенях, Анфиса взглянула на меня ещё раз и исчезла.

Не успел я выдохнуть, как дверь раскрылась и комнату вошла Клара.

— А с кем это ты тут болтаешь? — усмехнулась она, и я вздохнул. Только сейчас я понял, что стоял перед призраком Анфисы, затаив дыхание. Так же и задохнуться можно.

— С Барсиком, — прокашлявшись, ответил я, — представляешь, принёс ему молока, а он под ноги бросился, и я кувшин уронил.

— Да уж, — Клара обвела глазами лужу молока на полу, из которой, злобно ворча, лакал Барсик. — Теперь мыть пол придётся.

— Да ну его! — отмахнулся я, — так высохнет.

— Не выдумывай! — строго сказала Клара, — сейчас молоко в доски впитается, потом завоняется. И ты всей этой гадостью ещё пять дней дышать будешь!

— Три, — поправил её я.

— Пять! — упрямо повторила они и добавила, — а, может, и все семь. Гудков сказал, что на Камыш отсюда поедем, и на Молочное. Будем там представления в учечённом варианте давать. Два-три номера, маленькая агитпостановка и короткая лекция Зубатова.

— А почему так-то? — удивился я, — первоначально план же был другой.

— Да ты же Макара нашего знаешь! — махнула рукой Клара, — у него семь пятниц на неделе. — Сейчас сказал, что так. Завтра скажет по-другому. А мы что? Наше дело маленькое. Но с другой стороны и хорошо, что так. Представляешь, сегодня утром Люська репетировала и ногу подвернула. А я ей говорила, не надо с утра прыгать, раз не проснулась ещё…

Она что-то там ворчала, сперва на Люсю, потом на Зёзика, а я постепенно начал приходить в себя. Как-то меня Анфиса напугала, что ли. Сам не пойму.

— Генка, — сказала Клара, — я же почему пришла, ты же мне плащ не отдал. А я всё время забываю. То ты болел, то ещё что-то. Так что давай сюда, а то у меня по приезду домой, инвентаризация будет.

— Сейчас, — замялся я (совсем забыл, куда девал его, после того, как Анфиса постирала).

Я заметался по комнате в поисках плаща. Вроде комнатушка и небольшая, и вещей мало, а бардак у меня был ужасный. Так что с первой попытки ничего не найдёшь. После нескольких неудачных попыток, наглотавшись пыли и паутины под полатями, я нашел плащ за печкой. Я, как принёс его от Анфисы, свёрнутым в узел, так и бросил. И благополучно забыл. И сейчас он частично засох в таком вот скукоженном состоянии, частично начал источать отвратительную вонючесть.