Агитбригада

Глава 12

— О чем? — удивился Сомов, но сразу же лицо его посветлело, — А, так ты же из агитбригады? Это Гудков тебя прислал?

— Да, — сказал я, решив, что легче начать издалека, заодно и задание начальства выполню, — сегодня в пять часов в клубе будет лекция Зубатова, а затем Нюра останется для беседы с девушками. А с парнями Гудков предлагает обсудить, как вы будете организовывать коммуну и колхоз.

— О! Хорошее дело! — расцвёл Сомов, — тогда передай Макару, что я буду. Обязательно буду! Да, молодец Гудков, молодец. Хорошо, как удумал! И Лазарь придёт, только опоздает немного.

— Понятно, — ответил я, мучительно раздумывая, как сообщить Сомову секрет прадеда. Вчера я продумать и отрепетировать не смог, заболел, температурил, а сегодня Гудков времени не дал.

— Ну ладно, паря, беги тогда к своим, а я пойду в поле, — кивнул мне Сомов и приготовился уйти.

Серафим Кузьмич взволнованно взглянул на меня и рыкнул:

— Да скажи же ты ему!

— Сейчас! — брякнул я на автопилоте.

— Что ты говоришь? — обернулся ко мне Герасим Сомов.

— Герасим Иванович, я вам ещё кое-что сказать должен, — замялся я, но решил импровизировать, раз так.

— Чего?

— Мне нынче сон приснился. Странный, — начал я торопливо, — приснился ваш прадед, который просил передать, что у вас во дворе зарыты деньги от вашего отца, деда и прадеда.

— Бред сивой кобылы! — возмутился Сомов, — пьяный, что ли? А ещё комсомолец!

— Скажи ему, что, когда он был маленьким, у него была деревянная лошадка, которую звали Манюша! — взволнованно сказал Серафим Кузьмич.

— Он много про вас говорил, — скороговоркой продолжал я, — например, в детстве у вас была деревянная лошадка, которую звали Манюша…

— Я не знаю, откуда ты узнал это. Может баба моя сказала, но ты меня на арапа не возьмёшь, паря, — с еле сдерживаемой угрозой в голосе сказал Сомов, — иди-ка ты по-хорошему отседова. Я только из уважения к Гудкову сейчас тебе рёбра не пересчитал!

— Скажи, что в детстве он разбил праздничную чашку отца и черепки под крыльцо спрятал! — почти выкрикнул Серафим Кузьмич.

— А ещё вы в детстве разбили чашку отца и спрятали черепки под крыльцом, — повторил я.

— И скажи, что прабабка Марфа его лёпушкой называла! Этого вообще никто не знает.

— А прабабка Марфа вас лёпушкой называла, — как попугай послушно повторил я.

Если Сомов ещё сомневался, то при последних словах он вздрогнул:

— Ч-что? — прохрипел он, беспомощно глядя на меня. — К-как же так?

— В общем слушайте, — я пересказал, где искать бочонок с деньгами.

— Этого… не может быть… — Сомов растерянно провёл ладонью по лицу и посмотрел на меня слезящимися глазами.

— Я не знаю, что вам ответить, — развёл руками я, — такой вот сон внезапно приснился. Серафим Кузьмич, ваш прадед, сказал передать вам это. А правда это или нет — я не знаю. Можете сами вырыть яму и посмотреть. Может быть это просто сон и совпадение только…

— Кхе! — недовольно кашлянул прадед Сомова.

— Но думаю, что сон вещим был…

— Да уж, — пробормотал Сомов, нахмурясь и о чём-то мучительно размышляя.

— Ну, я тогда пойду, — сказал я.

— Постой, — окликнул меня Герасим и в его голосе я уловил нотки сдерживаемой тревоги, — ты это, никому не говори только. Лады?

— Да я и сам хотел вас просить об этом, — кивнул я, — я же в комсомол скоро вступать собираюсь. А вы же сами понимаете…

— Это да, в комсомол тебя с такими снами точно не возьмут, — хохотнул Сомов, но тон его был уже спокойным. — Замётано!

С этими словами он вернулся в дом, а я вышел на улицу.

— Погоди! — сквозь ворота просочился Серафим Кузьмич и торопливо сказал, — спасибо тебе, Геннадий. Гераська таки поверил! Вон пошел к клуне. С лопатой. Ещё раз спасибо. Пойду я, приглянуть надо.

С этими словами он растаял в воздухе. А я закашлялся и пошел по дороге.

Было как-то непонятно: с одной стороны, гордость и радость, что помог. А с другой стороны, какая-то досада царапала внутри. Призрак сказал спасибо. И всё. А где фанфары? Где восхищённые девушки, которые должны бросать чепчики?

Ну ладно, это я с двадцать первого века, потому такой меркантильный, видимо.

Дорога от двора Сомова сбегала сперва с пригорка, а затем, сделав небольшой поворот, уходила влево. К развилке. Оттуда было два пути — можно было пойти по хорошей дороге, мощенной камнем, но так было дольше. А если напрямик, то дорога не ахти, грунтовая. Вся в ямах и колдобинах, зато почти в два раза быстрее. Нужно ли говорить, какой именно путь выбрал я.

Я шел напрямик, подставляя лицо последним теплым лучам, и размышлял, что делать с едой. Вчера есть не хотелось, да и Клара малиновым вареньем обкормила. Но сегодня я ещё даже не завтракал. Давиться плесневелым хлебом — ну такое себе. Сидеть впроголодь для молодого растущего организма пятнадцатилетнего мальчишки — совсем не вариант. А денег нет. Возможности подзаработать — нет. Воровать я не хочу. Да и не умею. И вот что мне остается?

А остается только одно — нужно использовать свою способность и заработать денег или еды. Отсюда вопрос — как уговорить Еноха помочь? И что эдакое выдумать, чтобы получить хоть какой-то доход?

Я так задумался, что чуть нос-к-носу не столкнулся с Анфисой.

— Привет! — сказал я, рассматривая её лицо.

Была она бледной, лицо осунулось, под глазами залегли тени.

— Здравствуй, — прошелестела она и перекинула толстую косу с одного плеча на другое.

— Ну как ты? — спросил я.

— Да ничего, — понурилась Анфиса, — сейчас меня почти не трогают. Общаться не общаются, но и не высмеивают, зато.

— Уже хорошо, — сказал я, — ты всё-таки подумай, Анфиса, может быть тебе действительно стоит с агитбригадой уехать? Немного поколесишь с нами, а потом в городе останешься. Работу в любом случае там найдёшь, рабочие руки везде пригодятся.

— Я уже думала об этом, — она впервые взглянула мне прямо в глаза. — Но пока не могу. Знаю, что дура я, но всё жду, надеюсь, что Василёк одумается и возьмёт меня замуж. Может, у него сейчас не получается, или родители не позволяют. Просто он — послушный сын и не хочет огорчать родителей.

Я слушал и не знал, что сказать: во все времена, во всех мирах влюблённые девки как были дурами, так и остались. И неважно — Анна Каренина это или Анфиса.

— Ты с ним говорила? — спросил я, заранее зная ответ. Но ведь нужно было хоть что-то спросить.

— Да, говорила, — по щекам Анфисы потекли слёзы.

— Понятно, — не стал развивать дальше тему я, — а отец сильно ругался, когда мы к вам пришли?

— Ой, ну он как всегда, — сквозь слёзы усмехнулась Анфиса, шмыгая носом, — ругаться-то он сильно не ругался, так, пару раз вожжами перетянул и всё.

Мне было жаль влюблённую дурёху.

— Слушай, Гена, — сказала Анфиса.

— Слушаю, — мысленно усмехнулся я (надо же, хоть и топилась, и была в состоянии аффекта, но имя моё запомнила).

— А вот скажи мне по правде…

— Что?

— А это твоих рук дело? — она внимательно всматривалась в моё лицо., пытаясь найти ответ на мучившие её вопросы.

— Что именно? — не понял сперва я.

— Ну… надписи на заборах…

Я сначала хотел сказать, что нет, не моих, потому что девка явно не семи пядей во лбу — возьмёт и кому-то проболтается. А мне бы этого не хотелось, во всяком случае хотя бы до тех пор, пока я не уеду с агитбригадой отсюда. Но потом я решил признаться — у меня вдруг возникла идея.

— Ну… я… — демонстративно скромно улыбнулся я, — хотел тебя защитить.

— Спасибо! — расцвела улыбкой Анфиса, и внезапно бросилась мне на шею и расцеловала в щеки. Гормоны пятнадцатилетнего пацана от соприкосновения с упругой девичьей грудью взбесились, словно вулкан Попокатепетль.

Чтобы не случилось конфуза, я торопливо отстранился:

— Только знаешь… — смущённо признался я, мощным усилием воли взяв себя в руки, — из-за этого проблема у меня.

— Какая? — забеспокоилась Анфиса, на щеках которой выступил лихорадочный румянец.

— Да я, когда заборы в темноте раскрашивал, подол плаща извёсткой испачкал. И сильно. А это не мой плащ. Он из реквизита. Теперь не знаю, как Кларе вернуть, чтобы она не догадалась, чья это работа в селе была. А то возьмёт и скажет Гудкову, и я даже не знаю, что потом будет…

— Ох ты ж, божечки мои! — охнула Анфиса.

— Вот… — беспомощно развёл руками я.

— Слушай, Гена, — мысли Анфисы шевелились слишком уж неторопливо, но я смиренно ждал, пока она самостоятельно придёт к правильному решению, — ты это… приноси плащ сейчас ко мне. Я его постираю.

— А твои если увидят?

— А их нету сейчас, — блеснула глазами Анфиса, — они на именины к мамкиному крестнику поехали. Вечером только вернутся, это в Бобровке аж.

Я совершенно не представлял географическое положение Бобровки, поэтому просто кивнул.

— Так что давай, сбегай. Прямо сейчас.

На этой оптимистической ноте мы расстались. Я невольно бросил взгляд на её грудь и пошел к нам на подворье. Мне повезло и агитбригадовцев я не встретил. Во дворе был только Зёзик, но он по обыкновению сидел на перевёрнутой бочке и что-то тихо пиликал на скрипочке.

Дома у меня всё было без изменений. Из натопленного дома выходить совершенно не хотелось. Да, на улице было хорошо, но уже по-осеннему свежо. Хоть Клара дала мне куртку, но вся остальная одежда Генки нуждалась в кардинальной реконструкции, а лучше — в полной замене.

Еноха не было, поэтому я схватил плащ, свернул его и сунул за пазуху.

Буквально через минут десять я уже стоял под воротами Анфисы и, озираясь, чтобы соседи не заметили, толкнул калитку.

— Заходи в дом, — крикнула она откуда-то из сарая, — я сейчас.

Ох и девка, ничему жизнь не учит, только-только такой скандал был, на всё село прославилась, и тут же среди бела дня парня одна дома принимает. Но в любом случае это не моё дело. Главное, пусть постирает плащ.

Я вошел в пахнувший тмином, зверобоем и яблочной сушкой сени, разулся на пёстро-лоскутном круглом коврике и вошел в дом. Большая, перегороженная большой печью комната сияла чистотой. На выскобленном до белизны дощатом полу лежали точно такие же круглые коврики из лоскутков, только более новые. Ближайшие полати от печи были прикрыты вышитыми занавесками, в щель между ними видна была горка подушек.

— А я капустки набрала, — Анфиса весёлым вихрем ворвалась в дом, — ты же голодный небось?

— Если честно, то в последний раз вчера обедал, — признался я, возрадовавшись в душе, что сейчас меня покормят.

И я не ошибся. Из ароматных недр печи Анфиса принялась ловко доставать горшки, жбаны и горшочки. Уже через пару минут передо мной на столе дымилась глубокая миска, полная ароматного борща, жирного и такого густого, что разваренный кусок мяса на мозговой косточке торчал оттуда практически вертикально. Анфиса поставила ещё горшочек со сметаной, крупно нарезала куски хлеба и сала. На другой тарелке высилась внушительная горка вареников с творогом. И каждый вареник был обстоятельный, размерами, примерно, как моя ладонь. А рядом, в маленьком горшке, была запеченная картошка с мясом и грибами, щедро залитая зажаренным луком со шкварками. Кислую капусту Анфиса перемешала с луком и залила пахучим подсолнечным маслом. От такого продуктового великолепия я с голодухи чуть язык не проглотил.