Лабух

Глава 9

О закрытии дела я узнал по снятому посту. Больше моё бренное тело от мировой контрреволюции никто не охранял и это радовало. Значит, у властей не осталось вопросов к бедному музыканту и можно вздохнуть спокойно, сосредоточившись на собственном здоровье. Обратной стороной монеты, стало появление в палате соседей. Сначала двух, потом ещё трёх и скоро в нашем тесном помещении стало не продохнуть от запаха лекарств, немытого тела и крепкого самосада.

Тем не менее, моё самочувствие быстро улучшалось, и под Новый год меня решили выписать. Разумеется, не долеченным, но таковы уж нынешние реалии.

— Ступайте домой, голубчик, — заявил мне после утреннего обхода Порфирий Николаевич, фамилия которого оказалась — Вознесенский. — Больше я вам всё равно ничем помочь не могу.

— Может, посоветуете что-нибудь?

— В прежние времена, молодой человек, — покачал головой явно не ожидавший такого вопроса врач, — я бы настойчиво порекомендовал вам съездить на воды. Баден-Баден слышали о таком месте?

— Это там где Достоевский проигрался? Мне туда нельзя, я — азартный!

— Для вас это единственное препятствие? — усмехнулся в усы эскулап. — В таком случае, можете ограничиться Пятигорском. Если, конечно, вас не смущает судьба Лермонтова.

— Спасибо, доктор.

— Пока не за что. Но если надумаете, могу выписать вам направление.

На самом деле, мысль о посещении Кавказских минеральных вод была не так уж дурна. Но пока ее пришлось отложить в сторону и отправляться к кастелянше.

Сухонькая сморщенная старушка смерила меня недовольным взглядом и скрылась в недрах своей коморки, чтобы через пару минут выйти с бурками в одной руке и ворохом одежды в другой. Костюм и рубашка оказались в целости и сохранности, если не обращать внимания на следы натёкшей с меня крови. Вид вышел, прямо скажем, не очень, но выбирать, в любом случае, было не из чего.

— А где пальто с шапкой? — удивился я.

— Не было, касатик.

— Как это?

— А вот так. В чем был, в том тебя и привезли.

— Мать, а нет хоть телогрейки какой? — на всякий случай поинтересовался у заведующей тряпьём.

— Иди уж, — пробурчала та сначала, но потом вроде как сжалилась. — Хочешь, посмотрю чего у усопших?

— Не понял…

— Чего ты не понял? Испанка лютует, прямо беда! Думаешь, отчего тебя выписали? Места в лазарете не хватает, а ты поначалу в цельной палате один, будто барин или комиссар какой…

— Спасибо, не надо!

Что же, кажется, начал понимать доктора Вознесенского. Старик он ещё бодрый, о пациентах в меру сил заботится. Вот меня выписал, пока я заразу не подцепил… День, впрочем, оказался относительно погожим. То есть, вовсю светило солнышко, отражаясь от снега и ещё не выбитых окон. Мороз, правда, давил, но хотя бы не было ветра. Так что до дома я всё-таки добрался.

Тут мог возникнуть вопрос, почему меня не встретила жена? Увы, но семейная жизнь вашего покорного слуги пошла под откос, не выдержав сурового послевоенного быта. Елена Станиславовна навестила меня трижды. Первый случился, когда я ещё валялся в беспамятстве. На второй раз моя благоверная, надо отдать ей должное, взяла с собой передачу и поинтересовалась моим здоровьем. Видимо узнав, что я всё-таки поправляюсь, сделала кое-какие выводы и на третью и последнюю нашу встречу принесла справку с места своей работы о том, что брак между нами расторгнут.

— Предлагаешь остаться друзьями? — поинтересовался с лёгким ехидством.

— Боже упаси! — даже вздрогнула барышня. — Давай поговорим откровенно. Заключение фиктивного брака было ошибкой, вызванной чрезвычайными обстоятельствами. И чем раньше мы её исправим, тем лучше.

— Жалеешь, наверное, что твоя подружка меня не убила?

— Отчего же?

— Ну, не знаю. Была бы сейчас не служащей из бывших, а вдовой красноармейца. Совсем другой статус в обществе.

— Пожалуйста, избавь меня от своих измышлений!

— Ладно, это всё лирика. Скажи лучше, как будем делить совместно нажитое имущество?

Последняя фраза окончательно доконала Ланскую и она покинула палату с гордо поднятой головой. К слову, надо бы выяснить, не сменила ли фамилию? Будучи работником загса это не сложно…

Кстати, о принесённой мне передаче. Очевидно, в связи с недолговечностью нашего союза так и не успевшая выяснить, что я не курю, Елена Станиславовна притарабанила в числе прочего пару пачек папирос фабрики Асмолова. Если не ошибаюсь, она вошла в трест, получивший впоследствии название — «Донской табак». Но сейчас это не самое главное, гораздо важнее, что я, хоть и на короткое время, стал обладателем очень дефицитного ресурса, который с успехом менял на хлебные пайки.

В общем, сил добраться до квартиры мне хватило, но там бедного музыканта подстерегал очередной удар судьбы. Мою комнату заняли! Да, вот так, сорвали замок и вселились.

— Нам сказали, что вы погибли! — не подумав, брякнула Капитолина Александровна.

— Как видите, сведения о моей безвременной кончине не соответствуют действительности, так что извольте выметаться! — не желая вступать в бесполезную дискуссию, отрезал я.

— Позвольте, товарищ Семёнов, — в первый раз за всё время нашего совместного проживания на этой жилплощади подал голос нынешний сожитель Кривошеевой. — Но вы состоите в законном браке с гражданкой Ланской, а у неё имеется своя комната с отдельным входом! И вы должны…

И тут ваш покорный слуга возможно в первый раз после попадания в прошлое действительно почувствовал себя представителем победившего в жестокой войне пролетариата. Героическим красноармейцем Первой товарища Будённого конной армии…

— Слушай, буржуй недорезанный! — схватил за ухо лысоватого полного мужичка с неожиданно высоким голосом. — Если ты, контра недобитая, в пять секунд не освободишь мою кровью заработанную жилплощадь, я тебя прямо здесь кончу! Понял⁈

Здоровья после ранения у меня немного, но вот пальцами мой предшественник, похоже, подковы гнул. Так что мало соседу не показалось. Ударить в ответ он так и не решился, а попытки вырваться приводили лишь к тому, что после каждого неудачного движения его колени подгибались, пока не опустился на них совсем.

— Понял, — донёсся откуда-то снизу его писк.

— Тогда действуй! Но учти, если из тех вещей, что имелись у меня, пропадёт хоть нитка….

— Не извольте беспокоиться, товарищ…

Пяти секунд им, конечно же, не хватило, но справились довольно быстро, и я смог занять отбитую у противника территорию, где обнаружил, что кое-чего всё-таки не хватает.

— Гитара где⁈

— Ешевская прибрала инструмент ваш, — не скрывая злорадства, ответил сосед. — Захватила, так сказать…

Нелли Владимировна Ешевская являлась последним осколком прежней старорежимной жизни в нашей квартире. Потерявшая в горниле Гражданской войны всех родных не старая ещё женщина тихо существовала в отведенной ей комнатке, стараясь не вступать не то что в конфликты, но даже в разговоры со своими новыми соседями. Как-то так получилось, что мы с ней почти не встречались. Лишь иногда, возвращаясь или уходя на работу, мне попадалось её отрешённое лицо, и я машинально кивал, дескать, здравствуйте.

Что-то в этой истории было не так, но сил разбираться уже не было. Поэтому просто подошел к комнате в конце коридора и принялся без особой деликатности тарабанить.

— У вас моя гитара, — угрюмо буркнул, как только открылась дверь.

— Благоволите подождать, — невозмутимо отозвалась Ешевская и через минуту вынесла мне футляр.

Взяв в руки, я не смог сдержаться и открыл его, после чего погладил отвыкшими от игры пальцами по деке, грифу, струнам…

— Вас уже выписали? — проявила интерес соседка.

— Как видите.

— Мне, вероятно, не следовало вмешиваться, но они могли испортить ваш инструмент.

Слово «они» Нелли Владимировна произнесла с таким непередаваемым выражением, что я до мельчайших подробностей представил себе эту мизансцену. Вот соседи вскрыли мою комнату. Вот Кривошеева роется в моих скудных пожитках, а её дегенеративный племянник дерёт струны гитары, невесть что из себя строя. И только эта худощавая женщина решилась встать на пути мародеров…

— Благодарю, — непроизвольно вырвалось у меня.

— Не стоит, — отозвалась Ешевская и затворила дверь.

— Товарищ Семёнов, — снова подал голос сосед. — Очень обидно было слышать от вас про буржуев! Я ведь тоже из трудящихся. Жертва эксплуатации…

— Слушай сюда, ты — жертва… аборта! Ещё раз кто-то из вас подойдёт к моей комнате, до построения развитого социализма точно не доживёт! Это первое! За попытку присвоения моей собственности и сломанный замок, на всю вашу семейку будет наложено суровое взыскание, о размерах которого я сообщу позже. Это второе. Потом придумаю и третье, а сейчас пошел вон, и не дай бог мне хоть один писк помешает!

Жизнь артиста полна взлётов и падений. Ещё вчера публика тебе аплодировала и готова была носить на руках, а стоит пропасть на несколько дней и те же самые люди недоумённо морщат лбы, пытаясь вспомнить, кто ты такой. При таком раскладе стоит ли удивляться, что недавнего кумира не узнал даже швейцар.

— Куда прешь, убогий⁈ — рыкнул на меня здоровый детина в бараньем тулупчике поверх ливреи.

— На службу, Федот, на службу…

— Господин Северный? — чуть сбавил тон вышибала. — А я вас и не признал…

— Значит, богатым буду. Ты дверь-то открывай.

— Петр Михайлович про вас ничего не говорили…

— Значит, пропусти меня внутрь и доложи!

Рокотов встретил вашего покорного слугу без особого радушия, как, впрочем, и неприязни.

— Уж не чаял увидеть вас живым, Николай.

— Слухи о моей смерти несколько преувеличены!

— Ха-ха! По крайней мере, чувство юмора вас не покинуло.

— Как и чувство голода.

— Я так понимаю, вы хотели бы вернуться к выступлениям?

— Есть такое желание.

— А здоровье позволит?

— Спасибо, что спросили. Стоять смогу, значит, и петь тоже. Хотя, наверное, не так интенсивно, как раньше. Но это ненадолго. Силы ко мне возвращаются.

— Вот как вернутся, так и поговорим. Простите, Николай, но вы выглядите так, будто только что вышли из тифозного барака. А публика, сами понимаете…

Что же, отказ хозяина «Ласточки» был хоть и обиден, но вполне прогнозируем.

— Могу я просить об авансе?

— К сожалению, при нынешнем положении дел, не могу себе этого позволить.

— Я вас услышал, Пётр Михайлович.

Ответом мне был удивлённый взгляд нэпмана, очевидно, ещё никогда не слышавшего эту расхожую в будущем фразу. Интересно, как он её воспринял?

Собратья музыканты, к которым я заглянул перед уходом, встретили меня гораздо теплее. Серёжа с Изей бросились обнимать, Владимир Порфирьевич тоже похлопал по спине, и даже обычно безразличная Мария снизошла до вежливой улыбки.

— Ну как ты? — спрашивали друзья.

— Спасибо, хреново. Рокотов выступать не разрешил, но тут он, наверное, даже прав. Видок у меня ещё тот…

— Жаль, — без особой, впрочем, грусти хмыкнул бывший ротмистр.

— Это ненадолго, но беда в том, что я на мели. Граждане-господа-товарищи, подайте, кто сколько может бедному коллеге?