Мы, Мигель Мартинес

* * *

Три дня в клетке со Львом.

Газета «Правда», 6 апреля 1932 года

Я приехал в Константинополь 26 марта этого года с целью встретиться с человеком-легендой, которого многие всё ещё называют Львом Революции. Я ехал не просто так, я вёз ему письмо от нашего Политбюро, в котором Троцкому предлагали разоружиться перед партией, признать свои ошибки и вернуться в страну, чтобы дальше использовать его таланты на благо революции и нашего молодого советского государства. Стамбул поразил меня своим шумом, гамом, толпами народа. Снующими по своим делам, пестротой нарядов, смешеньем наций, традиций, языков. Тут можно найти всё и на любой вкус. По приезду я сразу же попробовал добиться встречи с Троцким, но мне ничего не ответили, и я имел время побродить по городу.

Стамбул — город контрастов. Узкие улочки Старого города, ободранное великолепие султанских дворцов, за которыми сейчас не кому смотреть и ухаживать. Былое величие, потрескавшееся и разрушающееся под действием времени, у молодой власти есть чем заняться кроме как сохранением напыщенного и дутого величия султаната. В Константинополе чувствуются перемены. Но всё ещё грязно на узких улицах, всё ещё нищета соседствует с роскошью, всё ещё чувствуется напряжение в отношениях между различными религиозными группами. Прямо на улице стоят столики, я выпил чашку ароматного чая и совершенно не знал, чем себя занять. Как-то само собой я очутился у городского зоопарка. Тут тоже чувствуется запустение. Клетки с животными убираются плохо, сами звери имеют вид неухоженный и голодный. За всё посещение я лишь один раз встретил служащего, лениво убирающего у клетки с тигром. Его зовут Исмаил, ему уже третий месяц не платят жалование. Кормят животных отвратительно. Денег не выделяют. И он ходит на работу сюда только по той причине, что работу не найти вообще. Думаю, Исмаил лукавит, тигр явно делиться с ним пищей, не зная об этом. Судя по впалым ребрам хищника это не кажется мне предположением на пустом месте. Дохожу до клетки со львом. Тот тоже тощ, и грива его сбилась клоками, но при этом всё ещё грозен. Он лениво грызет какую-то кость, но величия в нём ни на грош, он скорее похож на драного кота, чем на повелителя пустыни. Потухший взгляд. В отличии от тигра он даже не хочет сожрать кого-то из посетителей, ему всё равно, он довольствуется брошенной костью.

И вот 29-го я получаю разрешение посетить остров Принкипо, на котором и спрятался бывший революционер. Он встречает меня на небольшом причале, подает руку. Пожимает ее как-то вальяжно, в нём вообще много от барина, этакий барин от революции. Точнее, в нём сейчас барин победил революционера. Он элегантен, он приторно буржуазен, но в нём все ещё чувствуется энергия и ум. Только всё это похоронено под слоем апатии и лени. Он берет в руки письмо, как будто держит в руках отравленную змею. И просит меня открыть его. Неужели всё так плохо? Неужели он боится? Чего? Что там, в тонком конверте, бомба? Он читает, прямо тут, на пирсе. И пот крупными каплями стекает по его лбу. Там, в письме, действительно бомба! «Читай!» — не то прости, не то приказывает он. Впрочем, в его посыле нет той энергии, что заставляла людей браться за оружие и наступать на белых, давить врагов катком революционного порыва. Нет, это уже просьба. Бомба! Действительно бомба! Ему предлагают всё простить, если он разоружиться перед партией, признает свои ошибки и прекратит антисоветскую деятельность. Это прощение, но при определённых условиях. Он сможет вернуться в СССР и принести своим талантом пользу своей стране. «Приезжай завтра» — бросает мне, как нищему копейку. Впрочем, его высокомерие известно всем, даже товарищ Ленин не раз ставил Троцкому на вид его столь вопиющее отношение к своим товарищам. И мало что изменилось. На планете Земля есть только мелкие пигмеи и великий Лев…

Тридцатого мы встречаемся снова… но вместо ответа на письмо я попадаю в дискуссионный клуб! Лев Давыдович приглашает меня в дом. Это неожиданная честь! Шкафообразный телохранитель тщательно обыскивает меня, он постоянно что-то жуёт, не знаю, как можно постоянно двигать челюстями, и что можно так долго жевать, но теперь я могу расположиться в плетеном кресле напротив «льва революции» и побеседовать с ним. Кого же он мне сейчас напоминает? Конечно же, мысленно хлопаю себя по лбу… он мне напоминает того тощего и больного льва в стамбульском зоопарке! Потухший взгляд. Отсутствие энергии и воли… Он болен, он болен троцкизмом! В самой последней и окончательной стадии! Он показывает мне «Историю русской революции», труд, в котором говориться о роли Троцкого в революции, остальные, даже товарищ Ленин — это пигмеи, которые ничего не делали и были у товарища Троцкого на подхвате. А всё он, всё он… Всё организовал, поднял массы, вооружил рабочих, повёл на штурм Зимнего, создал Красную армию, победил в Гражданской войне. Он— ЛЕВ, остальные пигмеи! Читает цитаты из собственной книги, в которых сам себя и прославляет! Поразительное самомнение и высокомерие. А какова роль в Гражданской войне товарища Фрунзе? Интересуюсь. «Талантливый парень, но без МОИХ военспецов (он настоятельно подчёркивает слово МОИХ) был как без рук». А роль товарища Сталина? «Мы выиграли Гражданскую войну не благодаря, а ВОПРЕКИ Сталину» — говорит, как печати ставит! Всё он, только он сам, один, гений и демон в одном флаконе. Лев порыкивает… Вот только рычание его — это звук голодного желудка. Он беден. Беден не финансово, а идеями. Впервые у него нет ничего, что могло бы увлечь за ним соратников, которых тоже как-то рядом не наблюдается.

Он не понимает, в чём ему надо разоружаться! Он не видит, что противопоставил себя партии и партия указала ему на его же ошибки. Но Лев слишком высокомерен, слишком бредит былым величием, чтобы признавать какие-то там ошибки. Пункт первый. Лев всегда прав. Пункт второй. Если он не прав, то смотри пункт первый — Лев всегда прав! Вот и вся сущность троцкизма. Вся квинтэссенция его учения. «Это остров отдыха и забвения» — неожиданно жалуется он. И я вдруг остро и четко понимаю, чего же он боится, боится до дрожжи, больше всего в жизни, даже больше расстрела! Он боится забвения! Что его забудут, поэтому тащит к себе, как тот Плюшкин, все заслуги, которые может вспомнить: мнимые и настоящие. Всё он, всё только ОН. И никто рядом с ним не стоял и стоять не сможет. Он по-прежнему любит себя больше всего на свете.

Ему предложили выход — признать свои ошибки и снова работать на благо партии и советского народа. И тогда никакого забвения… Но… нет… он мрачно смотрит на меня и порыкивает: я дам ответ завтра… На следующий день там же, на причале. Он сообщает, что подумал, и что ответа не будет. Он не готов снизойти до ответа пигмеям. Он… «лев революции», лев с выбитыми клыками и сточенными когтями, мяукающий вместо рычания, ждущий, когда хозяин-американец сменит ему блюдечко с прокисшим молоком на сочный кусок сырого мяса. Не дождётся! Его учение отдает тленом и пустотой. Оно пусто, оно имеет непреходящую нулевую ценность! И потому уже не опасно. Сеющий ветер пожинает бурю, сеющий пустоту в пустоту же и проваливается!