Судьбы местного значения

* * *

В этой квартире проживал не иначе, как профессор. Николай Кириллович, застыл перед полками, уставленными рядами книг. Платон, Федон, Аристотель — надписи на корешках еще с ерами и ятями. Привлекла внимание книга с какой-то вязью вместо букв. Попель вытянул фолиант, раскрыл и обнаружил вложенный лист, где убористым почерком было написано «Аль-Фараби — О разумѣ». Николай Кириллович перелистнул страницы, заметив множество бумажных закладок с пометками, но там была вся та же вязь. Арабского, в отличии от того, кто собирал эту библиотеку, комиссар не знал, пришлось вернуть книгу на место. Скользнув взглядом по корешкам, нашел Канта. Рядом стояли Гегель и Ницше. Естественно на немецком. Попель вытянул труд Ницше и раскрыл, казалось бы, наугад, но выпало на закладку. В глаза сразу бросился текст, подчеркнутый карандашом:

- Was mich nicht umbringt, macht mich nur stärker, — прочитал он, и сразу перевел:

- То, что меня не убивает, делает меня только сильнее. Та-ак!

Удивленный внезапным открытием, перелистнул страницы и вчитался в текст, прекрасно понимая написанное напрямую без перевода.

- Вот так штука!

Книга вернулась на место. Кроме всего «прочего» он теперь немецкий в совершенстве знает.

Оставил же «наследство» неведомый посетитель. После того как он исчез, откуда-то вспомнилось имя его — Павел, а фамилия Свешников. Вот, значит, почему он так отреагировал на того бойца? После того как этот Павел исчез, ощущение «дежавю» стало постоянным, с небольшими перерывами. Особого беспокойства не вызывало, наоборот, помогало порой, и существенно. В беседах с бойцами, когда речь с трибуны говорил, даже песни к месту «сочинились». Точнее одна, у второй пока припев не рифмовался.

– Нам нужна победа! Одна на всех! — после этих слов, сказанных перед бойцами и песня сложилась, которую быстро перенял весь личный состав корпуса, а следом песня разошлась по фронтам. Даже по радио стала часто звучать…

В гостиную, неся сверток с формой и мурлыча знакомый мотив, зашел Рябышев.

- Комкор-батяня, батяня-комкор… ну не звучит же, Кириллыч! — сказал он, прервав пение.

Попель развел руками. То, что по рифме подходило «батяня-комбат» он молчал в тряпочку, так как было объявлено — сочиняется про Рябышева.

Когда еще во время сражения под Дубно, генерал спутал свой позывной, сказав вместо «папа» — «батя», то прозвище тут же приклеилось к командующему. А Николай Кириллович, после пассажа «а на войне как на войне» вдруг выдал текст песни. Только с припевом не вытанцовывалось, никак на «комкор» подходящей рифмы не находилось. Генерал даже поучаствовал, шутливо предложив: «Комкор-батяня, батяня-комкор, чего тебя мучит — понос иль запор?», но предложение было категорически отвергнуто. Тем более что стало известно, Дмитрия Ивановича прочат на должность командующего армии, то бишь он будет вообще — командарм.

Из коридора послышался тихий скрежет, затем «бом-м-м!» двенадцать раз.

- Полдень уже, — сказал Рябышев и сразу плотно прикрыл дверь.

Это для того, чтобы «бомы» не так слышно было. Большие напольные часы стояли почему-то в коридоре, а не в гостиной. Она же библиотека, она же рабочий кабинет, так как присутствовал большой стол с подставками, письменными наборами и большим светильником.

Квартиру им выделили на время командировки. Комендант кремля дал сопровождающего с машиной, он и отвез кандидатов на награждение на временное проживание. Кто тут раньше жил, и где бывшие жильцы находятся не сказали, а Рябышев с Попелем уточнять не стали. Получили, мол, ключи с постельным бельем от управдома, и живите тут двое суток.

А квартира огромная. Широкий и длинный коридор, три больших комнаты и кухня. Правда, готовить на кухне некогда — печь надо топить. Заниматься этим некогда, поэтому обедать, ужинать оба ходили в столовую недалеко, а на завтрак были бутерброды с чаем. Кипяток для него приносила управдомша Марья Константиновна.

Вчера оба припозднились — Рябышев в главном штабе, а Попель в полит-управлении. Машина доставила обоих к дому почти в полночь. И только оба приготовились спать, как этот механический монстр под скрежет выдал двенадцать «бомов». Полпервого прозвучал один «бом» и каждый час по количеству, вырывая из сна комкора и бригадного комиссара. Терпения хватило на полтора часа. Вышли в коридор.

- GB, — прочитал на циферблате Рябышев. — У-у-у, зараза, и тут немчура спать не дает.

- Это швейцарские, — возразил Николай Кириллович. — Гюстав Бейкерк. В политуправлении такие стоят.

Рябышев попытался открыть дверцу, чтобы остановить часы, да не вышло — дверца не открывалась.

- Оставь, не ломай. В гостиную спать пошли, а то не выспимся.

Собрали в охапку постельное и перебрались в гостиную, где бой звучал глуше. Расположились на диванах и двери притворили плотнее. Однако заснули только в третьем часу…

- Под канонадой спалось лучше, — прокомментировал генерал-лейтенант. — Как хозяева спят под эти куранты?

- Привыкли…

На это Рябышев только хмыкнул. Странно, но под канонаду они тоже спать как-то привыкли. В любом положении — лежа под танком, на броне, сидя в башне, даже полустоя порой. А тут какие-то часы с курантами…

Генерал принялся снимать с гимнастерки три ордена Красного Знамени и прилаживать их на френч. Бригадному комиссару было проще — один орден Красной Звезды уже снят, осталось переставить на новую форму. Что ж, наград сегодня станет больше. Радует, только предчувствие какое-то имеется…

Он подошел к окну. Стекла были заклеены бумагой крест-накрест. Снаружи обычный двор. Если посмотреть левее — улицу видно.

- А из нашего окошка, только улицу немножко.

Николай Кириллович вздохнул — вот опять наследство! Надо меньше странного посетителя вспоминать.

- По Москве бы погулять, — еще вздохнул комиссар. — Когда еще доведется?

- Погуляем, если время будет, — сказал Рябышев. — Где нам форму погладить, вот в чем вопрос? Как ты там говорил? А, наморщи-ка лоб!

Идиома «морщить лбы», как многие другие фразы и словечки, благодаря Попелю стали часто использоваться в разговорах, и уже не так напрягала комиссара.

- Тоже мне проблема, — ответил он, расправляя свой френч.

Новой формой их обеспечил комендант кремля, заметив немного поношенные гимнастерки. Форма оказалась по размеру, ничего подшивать не надо. Шевроны и петлицы только перешить. И придется это делать самим, так как денщики остались в расположении корпуса. Ну так не забыли, поди, молодость свою боевую…

- У Константиновны утюг спросить.

- Сам схожу, — сказал, поднимаясь, Дмитрий Иванович. — Марья Константиновна мне не откажет.

Конечно не откажет. Боевой генерал, герой танкового сражения и будущий Герой Советского Союза, очаровал домуправшу до обожания.

Оставшись один, Попель немного посмотрел в окно, затем включил громкоговоритель. Сразу зазвучала песня «Я на подвиг тебя провожала», пела Ляля Сатеева. Песня уже заканчивалась, но Николай Кириллович невольно стал подпевать.

- Если ранили друга, сумеет подруга, врагам отомстить за него! Если ранили друга, перевяжет подруга, горячие раны его.

- Ага, поёшь! — воскликнул Рябышев, входя, и занося дух тлеющего угля.

В левой была чугунная подставка, в правой руке он держал большой духовой утюг, которым, словно кадилом, мерно размахивал. Вслед за утюгом струился дымок.

- Вот, — сказал Дмитрий Иванович, ставя чугунку на стол, а на нее утюг, — дали мне чудо-аппарат, и углей насыпали. Погладимся, а через четверть часа нам еще и чаю принесут, с пирогами.

- От Советского информбюро! — громко сказало радио. — В течение ночи на четвертое июля продолжались бои на Двинском, Бобруйском, Ровенском и Тернопольском направлениях. На остальных участках фронта происходили бои местного значения…

Сводку они слушали в пол-уха. Ничего нового, ибо статистика по фронтам без цензуры была известна. Пока находились в главном штабе, их ознакомили и попросили составить собственное мнение, при чем в письменном виде. Написанные эпистолии почему-то забрал сотрудник в гражданском, очень похожий на Калинина. На недоуменные взгляды пояснили — для изучения статистики по событиям, в чем Попель засомневался. Когда такое было? И зачем? Все равно в сводке о многом умолчат. И это правильно, но порой необходимо сказать правду, хотя бы небольшую её часть.

Для глаженья освободили стол от письменных принадлежностей и светильника, укрыли одеялом и еще простынку сверху положили. Чугунную подставку с утюгом поставили на табурет рядом. Первым утюжить френч принялся Рябышев, его форма оказалась самая мятая. Попель же, наладив иголку с ниткой, стал пришивать нашивки и шевроны на рукава.

— Преодолевая огромные трудности, бьются с врагом советские танкисты, — произнесли по радио и Попель с Рябышевым навострили уши. — Рота лейтенанта Талаина разведала расположение огневых точек противника и места сосредоточения его танков в районе селения Н. Орудия артдивизиона быстро подавили вражеские огневые точки и стремительным броском наши танки обрушились на врага. В результате сражения было уничтожено 16 немецких танков и орудий. Образец исключительной отваги и прекрасного умения водить танк показал младший лейтенант Юхнич. Окружённый пятью фашистскими танками, он метким орудийным огнём расстрелял четыре вражеские машины, а затем, пустив свой танк па предельную скорость, сокрушительным лобовым ударом опрокинул последнюю вражескую машину.

Этого в прочитанных сводках не было. Информацию по описанному бою скорей всего взяли из направления на награждение, а их не читали.

— Напомни — сколько твой взводный Корешков подбил? — спросил Николай Кириллович, рассматривая на рукаве френча пришитую эмблему — ровно ли?

— Девять на своей тридцатьчетверке, и двадцать один на трофее, — ответил Рябышев, расправляя рукав френча, чтобы пройтись утюгом.

Он накрыл рукав платком, набрав в рот воды из стакана, ловко распылил, и поставил туда утюг. Чугунный монстр при этом громко шипел и парил. Перед тем как вернуть его на чугунку, Рябышев махал духовым утюгом, раскаляя угли внутри.

— Представление-то написал?

— А как же! Но подбитые на трофейном танке почему-то не засчитали.

— Как это? Ай, бл… — комиссар, пришивая шеврон попал иглой в палец.

— А так! Девять и баста. Надо мол советским оружием врага бить! Я об этом перед самым отъездом узнал.

— Это нельзя так оставлять! — возмутился комиссар, потирая ранку.

— Я не оставлю! — Рябышев потряс громадой утюга, и тот выпустил немного дымка. — Мамлей чуть в танке не сгорел. На трофейной тройке продолжил воевать, а его…

Вот о чем в сводках надо наперво сообщать! Геройский экипаж уничтожил три танка и шесть бронетранспортеров, а когда тридцатьчетверку подбили, вытащил из горящего танка всех ребят из экипажа, только радиста-стрелка не смог — погиб. А потом, когда в результате неожиданного для противника удара захватили дюжину немецких танков, быстро освоил трофей, и продолжил бить врага. Двадцать одна единица вражеской техники! Да на трофейном танке… а Корешкову только девять засчитали. Мол, выходит, что вражьим оружием лучше противника бить, чем своим советским?..