Сень

На следующий день коронер сообщил о результатах предварительного расследования начальнику полиции:

— Один из студентов, немного понимающий по-польски, сказал, что это была какая-то родственница, желающая срочно получить часть долга. Приличную часть, пять кусов до конца месяца. В противном случае пообещала представить его президенту университета как мошенника.

— Вы ее нашли?

— Нет, и искать не будем. В канцелярии президента университета информацию об этой женщине подтвердили, но весьма своеобразно: сказали, что к ним вчера заходила какая-то странная леди, просила передать президенту, чтобы он сказал профессору Збигневу Потоцки, что не отдавать долги неприлично.

— Кому сказать?

— Не знаю, у них нет такого профессора. В канцелярии ей это и сказали, она еще пару раз переспросила, а потом извинилась и сообщила, что ее, очевидно, ввели в заблуждение. Да, там заметили, что женщина приехала на машине с номерами Иллинойса, а это уже не наша юрисдикция. Федералам передавать дело будем?

— И что им передавать? Дело о том, что какой-то поляк, испугавшись, что ему придется отдавать долги, сдох от страха? Четверо свидетелей утверждали, что она к нему ближе чем на три фута и не приближалась, а слова… Я не хочу стать у них посмешищем, ведь даже если они ее найдут, что смогут предъявить? Что она ошиблась, приняв одного поляка за другого? Причем приняв за мошенника такого же жулика: если бы он никому должен не был, то и поводов пугаться до смерти… Пиши просто «спонтанная остановка сердца» и закрывай дело.

Для Тани прокатиться за сутки с небольшим почти две тысячи миль было нетрудно: обойтись пару суток без сна она и без эликсиров могла без проблем. Самым сложным было «плюнуть» микрокапсулой в рот объекту, ей пришлось целую неделю тренироваться — но оно того стоило. А небольшую «плевательницу», которую она провезла через океан в волосах, все именно за заколку для волос и принимали. Копеечную, пластиковую — но модную… среди молодящихся очень не юных европейских дам. А ведь эта «заколка» была единственным нужным для выполнения работы предметом. Если, конечно, не считать денег: все остальное просто покупалось. За деньги, и только за деньги: даже торговец автомобилями не стал смотреть ее документы и лишь попросил фамилию по буквам продиктовать.

Вся операция — с момента полета из Москвы в Берлин до возвращения обратно в Москву — заняла у Тани всего полторы недели. Так что ее отсутствия почти никто и не заметил. Почти, только Лаврентий Павлович как бы мимоходом поинтересовался:

— Таня, а ты кого работать отлучалась? И где? Это я на случай, если наша доблестная милиция…

— Обычно наша милиция не в курсе, что творится в жарких странах.

— В очень жарких?

— Относительно. Но вам по этому поводу волноваться точно не стоит, это был один из тех, кого люто не любит товарищ Завадский. Мелкая сошка, но Решатель высчитал, что в дальнейшем мог бы много гадости СССР сделать. А теперь уже не сможет.

— Судя по тому, о ком я знаю, Решатель твой особо не ошибался. Но вот насчет Франко… если ты сможешь с ним поговорить по поводу какой-нибудь амнистии…

— Не смогу. И не хочу. И вы не хотите. Все нормальные коммунисты оттуда вместе с Пассионарией к нам переехали, а те, что остались у Франко в застенках, по нашим законам тоже минимум на пятнадцать лет в лагеря отправиться должны. Троцкисты-с…

— Это что за старорежимные…

— Извините, это я товарища Островского начиталась. Александра Николаевича, вы обо мне плохого все же не думайте. Тут мы с Иосифом Виссарионовичем как-то насчет культуры поговорили, вот я пробелы в собственной культуре и ликвидирую. Как раз сегодня утром «Женитьбу Бальзаминова» закончила…

— Вот не любишь ты советскую литературу!

— Я не люблю отдельных писателей. Самозванцев и мерзавцев, активных деятелей рабочей оппозиции и нацистского евкоммола. Которых Гамарник изо всех сил проталкивал в советскую культуру, несмотря на полную бездарность. У которых жены пошли работать главными редакторами фашистских газет в Крыму. Вот таких писателей я не любила, не люблю и не любить буду. Если бы он сам не помер, то я бы его пристрелила первым… ну, одним из первых.

Лаврентий Павлович поморщился:

— Ладно, литературную дискуссию давай на этом закончим. Я к тебе с другим вопросом заехал: что скажешь про новый реактор товарища Африкантова?

— Это который вторым в Дубне запустили? Я скажу вот что: Игорю Ивановичу минимум Героя соцтруда присвоить нужно, а тому, кто здание электростанции проектировал, орден Трудового Красного знамени нужно дать.

— А я… меня интересует твое мнение о реакторе как таковом.

— Лаврентий Павлович, я же уже говорила: все, что я про реакторы знаю, я знаю из школьного курса физики. А специально изучала лишь как сделать реактор на тяжелой воде, да и то в самых общих чертах. И вот как специалист такого, можно сказать, нулевого уровня, считаю, что если он придумал реактор, работающий на паре тонн урана с пятипроцентным обогащением — он молодец, Доллежаля переплюнул, причем серьезно переплюнул. А судя по параметрам, которые мне передали, на подводную лодку его ставить нельзя. То есть можно, но смысла нет: он разгоняется довольно медленно и тормозить его в ноль нельзя, так что годится лишь для надводных кораблей. А полста мегаватт электрических как бы намекают, что корабль должен быть очень большим. Это — всё, что я могу про него сказать.

— Спасибо, ты мне сказала главное, что я хотел услышать. Почти всё: Игорь Васильевич хочет ему проект один передать, а конкретно — быстрого реактора с натрием. Как думаешь, справится?

— Понятия не имею.

— Просто мы тут обсудили твои рассказы о том, что вы там в Системе все побережье заставили такими реакторами с опреснителями, а у нас кое-где воды пресной не хватает. Возле Каспия…

— Вы с ума сошли такое всем рассказывать⁈

— Ну, во-первых, не всем, а во-вторых, сослались на германские опреснители в Испанской Сахаре. Просто вместо ветряков предложили атомную станцию использовать, как источника электричества, от ветра не зависящего. Нашим атомщикам идея вроде понравилась, но хотелось бы деньги напрасно не тратить.

— Еще раз скажу: я не знаю. Я про Игоря Ивановича до вашего рассказа вообще ничего не знала, а теперь знаю лишь как его зовут и что он работающий реактор сделал. Сами решайте, я все же просто врач.

— Не просто врач, а регенератор второй категории, — заржал Берия, — это мы помним. А с регенерацией как у нас дела?

— Машину-чесалку, то есть автоматический массажер, запустили в серию, госпитали потихоньку приступают к плановой реабилитации инвалидов. Пока — на этот год — планируется излечить порядка тысячи человек, но врачи опыта поднаберутся и в следующем году тысяч пять уже в госпитали положим, а повезет — так и десять тысяч. Все же, должна сказать, я не ожидала столь массового проявления патриотизма и милосердия от наших женщин, и, думаю, нужно для них отдельную госнаграду ввести, причем не медаль, а орден, со статусом не меньшим, чем «Знак Почета».

— Вот что мне в тебе нравится, так это забота о людях, и ты всегда готова очень щедро награждать тех, кто в такой заботе участвует. Но у нас сейчас несколько иные понятия о героизме, причем и у простых людей тоже. Мы уже обсуждали этот вопрос… с товарищем Бурденко обсуждали. Он высказал мнение, что женщины свидетельство того, что они выращивали… в общем, не будут они такие награды носить. И сейчас готовится решение о награждении твоих… ну этих… в общем, медалью, по статусу равной «за спасение утопающих» и «за отвагу на пожаре». Новой медалью, вроде ее назовут медалью милосердия, или медалью донора. И награждать ей будут доноров, сдавших много крови или сдавших ее в критической ситуации, доноров костного мозга и так далее. Ты, как врач, посмотри проект Положения, может добавишь что или поправишь…да, а это дело в Положении явно указывать не будем, считая его не подлежащей излишней огласке. Пусть женщины сами решают, говорить об этом или нет. Ты с нами согласна?

— Пожалуй, вы и правы… я пока еще не могу все же верно оценивать некоторые вещи.

— Это ты верно заметила. И убивать людей просто потому, что они не понравились твоему Решателю, тоже нельзя, между прочим.

— А…

— Андрей Януарьевич верно заметил: право на репрессии имеет исключительно государство, осуществляя это право исключительно по решению суда. Иосиф Виссарионович просто тебе не говорил, чего нам стоило всех, по кому ты нам информацию передала, осудить по закону и приговорить к высшей мере социальной защиты… с отсрочкой приговора. Поэтому твои… практиканты советских законов не нарушают. И ты не нарушай… по возможности.

— Советских законов я не нарушаю, под юрисдикцию СССР то, что я где-то делаю, не попадает.

— А нам ты рассказать про это, как я вижу, и не собираешься…

— Зачем? Многие знания — многие печали. Да, мы отвлеклись от испанской темы, а каудильо, между прочим, приобрел лицензию на производство третьей Оравы. А так как кое-что он в Испании делать еще долго не сможет, с мандаринами и оливковым маслом у нас все будет хорошо, как, кстати, и с вольфрамом. И Испания теперь под янки не ляжет: Франко сообразил, что при поддержке немцев он промышленность легко поднимет и получит экономическую независимость. Да, Свиссайр высказала большой интерес к приобретению Ил-18, думаю, швейцарам в такой мелочи отказывать не стоит. Рейсы Берлин — Цюрих — Мадрид нам и сейчас уже весьма полезны, а с Илами у них и до Москвы маршрут протянуть не заржавеет, если такое условие в поставки включить.

— Ты уже и в Швейцарии побывала?

— Я всего лишь недельку отдохнула на даче у товарища Хонеккера, а вы сразу подозреваете меня во всяком нехорошем! Как вам не ай-яй-яй!

— Ладно уже… я пошел. Не буду спорить с древними старухами… Да, пятнадцатого июня Иосиф Виссарионович собирает небольшое совещание по проблемам здравоохранения, очень просил тебя никуда не уезжать. Думаю, враги недельку могут и подождать твоего неотвратимого возмездия…