Журналюга

Глава 24

Сочинение Паша написал на «четыре». Вернее, ему поставили эту оценку экзаменаторы — снизив на бал за якобы имеющиеся в работе какие-то речевые ошибки и стилистические неточности. Но Паша был больше чем уверен: педагоги просто подстраховались. Существовало правило: если сочинение претендует на пятерку, его должны посмотреть еще два человека — кто-то из экзаменаторов и сам руководитель предметной комиссии. И еще подробно указать, почему эта работа заслуживает самой высокой оценки.

Возиться же с дополнительной проверкой никому не хотелось (что зря тратить время и силы?), гораздо проще было поставить человеку «четыре», и тогда — вообще никаких проблем. На показе сочинений (это происходило на следующий день) Паша внимательно посмотрел на свои якобы имеющие место быть ошибки и неточности, на пометки экзаменаторов, сделанные красной ручкой, и совершенно ясно понял, что это были по большей части простые придирки — поверхностные, чисто формальные замечания, никак не влияющие на качество работы. Однако спорить он не стал и подавать законную апелляцию — тоже.

Да, он имел такое право — подать апелляцию, но это было несколько чревато: в этом случае спорную работу просматривали дополнительно и очень внимательно, изучали ее чуть ли не под лупой, проверяя каждое слово и каждое предложение. Апелляционная комиссия могла, в принципе, придраться к чему-нибудь еще, найти какие-то мелкие неточности (преподаватели, понятное дело, отстаивали честь своего мундира), и тогда отметка снизилась бы еще на один балл, до тройки, что Пашу категорически не устраивало. Поэтому он все оставил так, как есть.

Если подумать отметка «четыре» за сочинение вполне вписывалась в его план по поступлению на журфак и позволяла и дальше успешно бороться за попадание в число первокурсников. Зачем тогда поднимать шум? Паше было важно не засветиться, он не хотел привлекать к себе внимания преподавателей, проще говоря, старался быть, как все. Логика тут была самая простая и понятная: идти в общей массе, в толпе, гораздо проще, чем одному, и преодолевать препятствия вместе со всеми сподручнее, чем самому пробивать головой крепкую стену. А в том, что в случае скандала он тут же попадет под особое внимание приемной комиссии, можно было даже не сомневаться. И тогда зачем это ему? Слишком принципиальных и упёртых людей никто не любит…

Следующим испытанием стал устный экзамен по русскому языку и литературе. Тут тоже пришлось согласиться на «четыре» — отчасти сам был виноват, допустил по невнимательности глупую ошибку в морфологическом разборе да еще слегка напутал с датами жизни Ивана Тургенева. Нет, содержание романа «Отцы и дети» он знал прекрасно, как и проблематику, поднятую в нем, рассказал всё правильно, подробно описал главных героев и их отношения между собой, но одна из пожилых преподш, принимавших экзамен, неожиданно попросила назвать годы жизни Ивана Сергеевича. Вот тут память несколько подвела Пашу — ошибся на два года.

И экзаменаторша радостно улыбнулась:

— Вот видите, вы недостаточно хорошо знаете творчество Тургенева!

И в результате — обидная четверка вместо заслуженной пятерки. Но Паша опять-таки спорить не стал: понимал, что у экзаменаторш была четкая установка, спущенная сверху: максимально валить «чужих» абитуриентов, чтобы легче было протащить «своих». Список которых, кстати (маленьких листочек с фамилиями), лежал тут же, на столе. Преподши его даже не скрывали — почти открыто сверялись с ним, когда слушали ответы очередного поступающего: видимо, боялись по ошибке завалить не того, кого нужно. Что ж, абитуриентов было много, легко можно ошибиться…

Такой принудительный отсев на устных экзаменах был делом обычном и в чем-то даже оправданным: если много абитуриентов получат высокие баллы, то протащить" «своего» человечка будет несколько затруднительно (как правило, «блатные» и «позвоночные» поступающие глубокими знаниями не обладали). А вот если отсеять всех лишних и ненужных на устных испытаниях (что делалось легко и просто — придраться всегда есть к чему), расчистив, таким образом, дорогу для своих, «списочных» ребят, то задача решалась легко и без проблем.

Причем не обязательно было ставить «чужому» абитуриенту «два» (наоборот, это создавало лишние проблемы с апелляцией), для отсева вполне хватало и обычной тройки. Если на первых двух экзаменах человек набирал всего семь баллов (четыре и три), то шансов пройти у него уже практически не оставалось. Что в итоге и требовалось доказать.

На этом, собственно, и строили расчет опытные экзаменаторши: они, скорее всего, собирались поставить Паше три балла, чтобы сразу же вывести его из игры, но он отвечал так хорошо, так уверено, что ушлые, тертые тетки просто не решились на это. Придрались по мелочам и со спокойной душой поставили ему четыре. И передали эстафету вступительных испытаний дальше — пусть с этим Павлом Матвеевым на следующем этапе разбираются…

Третьим устным экзаменом была история СССР. Вот тут Паше пришлось поволноваться: по какой-то странной случайности (так и хотелось сказать — по иронии судьбы) он попал к секретарю партбюро, доценту кафедры отечественной истории Степану Давыдовичу Марченко. На чьей лекции по истории КПСС он когда-то благополучно заснул…

Заснул, разумеется, не он сам, не нынешний Пашка Матвеев, а студент журфака Павел Мальцев (за что чуть было не вылетел из университета), поэтому в плане узнавания (и заведомо негативного отношения) он был совершенно спокоен: для сурового, строгого Степана Давыдовича он — лишь безликий абитуриент, один из сотен (или даже тысяч) таких же вчерашних школьников, на которых можно не обращать никакого внимания, поскольку они еще никто, ничто и звать их никак. Точно так же, кстати, к нему на собеседовании отнесся и Виталий Иосифович, что помогло ему благополучно преодолеть первую преграду.

Поэтому, когда пришла его очередь сдавать экзамен, он спокойно подошел к столу и левой рукой взял билет. Вопросов было два, и оба, к счастью, простые: «Реформы Петра Первого и их последствия» и «Коллективизация в СССР, ее предпосылки, причины и характер».

По поводу первого вопроса, петровских реформ, можно было вообще не напрягаться — материала много, и Паша его хорошо знал (зря, что ли, зубрил учебники?), а вот по поводу второго имелась некая тонкость. Дело в том, что Степан Давыдович, человек уже немолодой, бывший фронтовик, был, как все хорошо знали на журфаке, настоящим, убежденным, истинным сталинистом. Разумеется, он никогда не шел против генерального курса партии, всегда его поддерживал, поэтому, когда на Двадцатом съезде КПСС гневно осудили культ личности вождя, он, естественно, с этим решением и принятыми документами полностью согласился. Но только на словах — в душе же продолжал безоговорочно верить в гений Иосифа Виссарионовича и люто навидел (опять же, исключительно тайно, про себя) тех, кто смешал его светлое имя с грязью, а потом ночью, тайно, трусливо выбросил тело этого великого человека из Мавзолея. Поэтому при нем имя лысого кукурузника (а также некоторых его подпевал и соратников) лучше было не упоминать…

Это обстоятельство, несомненно, следовало учитывать при ответах. Тем более что тема коллективизации сама по себе была достаточно скользкой — следовало не только ответить так, чтобы обойти острые вопросы насильственного загоны в колхозы миллионов крестьян, но и постараться вообще избежать разговора про голодомор и репрессии (так называемые «перегибы»), допущенные при этом сложном историческом процессе. Но как отделить одно от другого, они же неразрывно связаны? Однако Паша с этой задачей прекрасно справился.

Начал он, само собой, с первого вопроса, бодро ответил по теме, подробно рассказал про петровские реформы, подчеркнул их крайнюю необходимость для тогдашней России и раскрыл их общее историческое значение для страны, а затем плавно перешел ко второму пункту билета.

Сначала описал сложную экономическую и политическую обстановку в СССР, сложившуюся в самом конце двадцатых годов, упомянул про империалистическое окружение молодой Страны Советов и угрозу новой войны со стороны западных стран, сказал о начавшейся индустриализации, изложил причины, по которым необходимо было как можно скорее загн… э… собрать бывших единоличников в колхозы и совхозы, подчеркнул, что дело это было не только архиважное, но и сверхсложное, натолкнувшееся на непонимание и даже на острое неприятие со стороны темных, не слишком политически грамотных селян, указал, что новая, светлая жизнь в колхозах столкнулась с отчаянном сопротивлении кулаков и их прихвостней и даже кое-где вылилась в локальные вооруженные мятежи… Которые, впрочем, были быстро и успешно подавлены частями Красной армии.

Тут очень к месту пришелся роман Михаила Шолохова «Поднятая целина» — как раз на эту тему, и Паша стал успешно развивать свою мысль, опираясь уже на сюжет и героев этого известного советского произведения. При этом время от времени смотрел на Степана Давидовича, следил за его реакцией. И вскоре понял, что излагает свои мысли правильно, как и следовало это делать. Поэтому с оценкой тоже все было ясно и понятно — заслуженная пятерка.

После этого оставался только один предмет — английский язык. Ну, с ним у Паши проблем никогда не было, поэтому сдал спокойно, без нервов и напряжения: прочитал текст, бегло перевел его, ответил на пару вопросов преподавателей. Особо глубоких знаний по инглишу и правильного оксвордского произношения от него никто не требовал (он же не на филологический поступает!), и тетки-экзаменаторши были вполне довольны его уровнем знаний и подготовки (по сути, гораздо выше обычного, школьного — сказался недавний практический опыт общения с интуристами).

В итоге Паша набрал на вступительных испытаниях восемнадцать баллов. Плюс четыре с половиной по школьному аттестату, итого — двадцать два с половиной. Впритык, но этого вполне хватило, чтобы пройти по конкурсу. Помогло еще и то, что на собеседовании и первых двух экзаменах преподаватели явно переусердствовали и отсеяли слишком много абитуриентов, поэтому к концу вступительной кампании конкурс упал до полутора человек на место. С учетом же недобранных баллов у части поступающих — выходило даже ниже…

После сдачи английского Паша спокойно ждал итоговых списков. Их вывесили 30 августа — в предпоследний день лета. И в них ожидаемо оказалась и его фамилия. Радовался не меньше, чем в первый раз, когда поступал на журфак в своей прошлой своей жизни…

Паша отметил это радостное событие дважды: сначала — со своей семьей (Васька уже вернулся из пионерлагеря), потом — с друзьями. Сашка спокойно прошел по конкурсу в Московский авиационный институт (сказал, что хочет делать приборы для космических аппаратов), а Володька неожиданно для всех решил стать офицером — пошел в военное училище. Что казалось странным и нелогичным — все считали, что он двинет по стопам своего дедушки, известного ученого, академика. Однако парень решил по-своему, решил сам управлять своей судьбой. Что ж, это был его выбор.