Смута. Том 1

– Погодите. Дайте мне с ними поговорить. Как-никак, моя фамилия Шульц и по-немецки я говорю достаточно свободно.

– Нет! – всполошился комиссар, но Ирина Ивановна уже спрыгнула с подножки.

Солдаты за баррикадой дружно вскинули винтовки, и пулемётный хобот свирепо уставился прямо в лоб переднему грузовику; однако, завидев одиноко идущую прямо к ним женщину, немцы, похоже, несколько успокоились.

Винтовки, правда, не опустились.

Комиссар Жадов глядел вслед тонкой фигурке, и рука его, внезапно вспотевшая, яростно тискала рукоять «маузера». Вспотевшая не от страха, нет – хаживал и на японские штыки, и на турецкие пулемёты. А отчего же тогда – он и сам не знал.

Товарищ Шульц остановилась у самой немецкой баррикады. Начала разговор.

– Guten Tag, meine Herren, ich muss mit dem Offizier sprechen[6].

Дальнейшего он уже не мог разобрать, потому что к Ирине Ивановне и впрямь протиснулся какой-то офицерик – узкий серебряный погончик на плечах. В разговоре товарищ Ирина небрежно обернулась, указывая рукой куда-то на крыши домов напротив; её собеседник, казалось, выглядел озабоченным.

Наконец Ирина Ивановна махнула Жадову – давай, мол, сюда.

Комиссар пошёл. Не сказать, что поджилки у него тряслись, – был он из куда более прочного материала, – но неприятно было, потому что немцы деловито взяли его на прицел. Офицер, однако, вместе с некоторыми другими принялся озираться по сторонам, с известной нервностью оглядывая верхние этажи и крыши нависавших над Большой Морской домов.

– Das ist Kommissar Schadow. Rat der Arbeiterdeputierten[7].

Означенный Kommissar Schadow попытался неловко поклониться.

– Идёмте, – властно сказала Ирина Ивановна. – И возьмите с собой десяток ваших людей.

– Товарищ Ирина…

– Тсс, тихо! Я потом всё объясню. Десять человек без пулемётов они пропустят.

Комиссар счёл за лучшее не возражать.

Немцы смотрели на них насторожённо, но и в самом деле пропустили.

Внутри, в огромном, очень длинном, вытянутом зале, у коммутаторов – высоченных панелей со шнурами и штекерами, вручную втыкавшимися «телефонными барышнями» в гнездо нужного номера, – на них разом уставились десятки глаз. Немцев здесь оказалось ещё меньше, офицер да трое солдат, маявшихся у конторки.

Ирина Ивановна широким шагом направилась прямо к ним.

– Herr Hauptmann, ich muss Sie benachrichtigen…[8]

И разразилась длиннейшей тирадой по-немецки, из которой Kommissar Schadow не понял ровным счётом ничего.

Немец, однако, выслушал Ирину Ивановну внимательно и даже благосклонно. Кивнул и с деланым равнодушием отвернулся – мол, умываю руки.

– Всё в порядке, – услыхал Жадов её шёпот. – Сейчас пройдитесь мимо телефонисток, скажите им – только вполголоса, умоляю! – чтобы они отключили бы телефоны Таврического дворца. Все, какие только есть.

У комиссара глаза аж на лоб полезли.

– Как вы сумели, тов…

– Потом все расспросы, потом! – зло прошипела Ирина Ивановна. – Зачем нам контроль за телефонной станцией, если не отключены аппараты «временных»? А кроме как отключить их – что мы ещё можем сделать? В огромном городе и так стрельба, ад кромешный, много убитых и раненых, людям нужно оставить средства коммуникации! Те же больницы, госпиталя, аптеки!..

– Вы правы, вы совершенно правы, – только и нашёлся Жадов.

Сказано – сделано.

Телефонистки, испуганно косясь на «люгер» в руках госпожи (или товарища?) Шульц, поспешно выдергивали провода из гнёзд.

– И позвоните вашим, в Петросовет, – властно распорядилась Ирина Ивановна. – Пусть проверят. И позвонят сюда. По номеру… голубушка, какой у вас служебный номер, да-да, вот этот? Записывайте, товарищ Михаил, да не мешкайте, ради мировой революции!

Очень скоро всё и впрямь устроилось именно так, как и говорила товарищ Шульц.

Немцы сидели себе, и станция оставалась как бы в их руках; телефонистки работали, боязливо порой оглядываясь на решительного вида товарища Ирину. Комиссар Жадов наконец решил, что пора задавать вопросы:

– Что вы им сказали, Ирина Ивановна? Там, на улице?

– А, там-то? Ничего особенного. Снайперы на крышах, сказала. И ещё добавила, что им тут совершенно не за что головы класть, – нам всего-то и надо, что внутрь зайти небольшим отрядом.

– И они повелись на это? – поразился Жадов.

– Как видите. – Ирина Ивановна пожала плечами. – Немцы хоть и формалисты, а голова на плечах у них тоже имеется.

– В каком смысле?

– В том, что они понимают прекрасно – «временным» осталось совсем немного. Рабочая гвардия, солдатские запасные полки, народ, наконец, – все против них. У Временного собрания нет своих войск, вообще. Юнкера, какие имелись, по большей части прорвались из города вместе с… монархистами. Полиция разбежалась. Кто остался? Только немецкие части. А немцам проще договориться с Петросоветом, с реальной властью.

Жадов слушал m-lle Шульц словно соловья.

– Как вы правильно всё излагаете, товарищ Ирина! Но откуда вы всё это знаете?

– Элементарно, товарищ комиссар, – усмехнулась его собеседница. – Что требуется немцам? Вывести Россию из строя перед большой европейской войной, обеспечить себе спокойный тыл. Как это сделать? Да ещё и чтобы без настоящего вторжения, с миллионными армиями? Ясное дело, поддержать переворот. А уж кто там окажется во главе, Временное собрание или наш Петросовет, – немцы полагают, что неважно. Вот эти… монархисты, – она слегка запнулась на последнем слове, но комиссар ничего не заметил, – вырвались из города. Чем это грозит? Гражданской войной, самое меньшее. С точки зрения Берлина – прекрасно. Россия увязнет во внутренних смутах и сварах; ей будет уже не до большой Европы.

– Так вот почему они этой контре уйти дали! – злобно прошипел Жадов. – Тоже мне, союзнички… «Помогаем обрести свободу»…

– Да все уже мозоль на языке стёрли, повторяя, что Германский Рейх помогает опрокинуть самодержавие в России, но у них-то Вильгельм как правил, так и правит, – заметила Ирина Ивановна. – Союзнички, именно что. И каждый «партнёра» вокруг пальца обвести норовит. Наши «временные» наивно полагают, что рейхсхеер поможет им утвердиться, а потом тихонько уйдёт, взамен истребовав какие-нибудь концессии для Круппа с Тиссеном; ну или небольшие уступки в Прибалтике с Польшей. А они не уйдут, пока не удостоверятся, что в России пожар от Балтики до Амура.

– Так что же делать?

– То, что начали сегодня, – невозмутимо уронила Ирина Ивановна. – Брать власть. Немцев вежливо проводить. Может, и впрямь им концессии дать. Или Польшу. Пусть забирают – всё равно нам от поляков никакой прибыли, одни восстания. Да и то сказать… если я правильно понимаю, что говорят товарищи Старик и Лев, что пишет товарищ Благоев, то скоро все границы никакого значения иметь не будут – когда победит всемирная пролетарская революция и власть повсюду на земле возьмут рабочие с крестьянами. Зачем им рубежи? И какая тогда разница, «чья Польша»? Ни поляк на русского волком смотреть не будет, ни русский на поляка.

– Верно! Как это верно, да! – комиссар взирал на Ирину Ивановну с искренним восхищением. – Точно так! Так оно и будет!..

– У пролетария ведь нет отечества, – пояснила товарищ Шульц. – Отечество ему – весь земной шар. Нечего терять пролетарию, кроме своих цепей, и нет ему нужды считаться кровью, кто тут русский, кто немец, кто поляк, а кто француз. Всем вместе подняться надо, гнёт вековой скинуть… Но это, товарищ Михаил, ещё не сейчас. Пока что нам победить надо. Здесь, в Петербурге. И мы победим!

– Победим! Непременно! – горячо поддержал комиссар. И, словно в растерянности после такой горячей речи, завертел головой, будто ему невыносимо жал воротник: – Но что же делать? У нас приказ – удерживать станцию…

– Мы и удерживаем, – усмехнулась Ирина Ивановна. – Как видите, бескровно и без особых усилий. А с этими немцами мы договоримся. Вот увидите.

– Но… но… мы-то здесь сидим, а другие…

– А вы оставьте тут проверенных бойцов, – посоветовала товарищ Ирина. – Вот этот ваш десяток. А с остальными – поедем к Таврическому. Там сейчас будут главные события…

Сказано – сделано. Десяток солдат и впрямь остался на телефонной станции – немец-гауптман лишь кивнул; правда, Ирине Ивановне он подмигнул при этом очень понимающе.

Загрузились в кузова. Завели моторы.

Невский, против всех ожиданий, был не пуст и не тих. Тротуары заполняли толпы; прямо из окон в народ кто-то кидал охапки листовок. Немцев почти не было видно – а где они и имелись, то в происходящее никак не вмешивались.

У Аничкова моста громоздились мешки и брёвна разобранной баррикады; у стены дворца Белосельских-Белозерских до сих пор уныло торчал желтовато-ржавый остов сгоревшего «мариенвагена», стены обильно побиты пулями.

– Здесь, кстати, рота кадет-александровцев стояла, – заметил Жадов. – Крепко держались, хоть и мальчишки сопливые… не удалось прорваться, даже немцы не смогли, кровью умылись…

Ирина Ивановна холодно кивнула.

– Я очень надеюсь, что они теперь уже разбежались по домам. К родителям.

– Не знаю, не знаю… – проворчал комиссар. – Уж больно твёрдо стояли. Такие не разбегутся. Жалко дураков, пропадут ведь, окажутся на пути у мировой революции…

– Жалко, – сухо проронила товарищ Шульц. – Но прогресс не остановить! Малой кровью сегодня мы предотвратим великую кровь завтра. Не думайте, что вы меня этим смутите, товарищ комиссар.

– Помилуйте, товарищ Ирина! – заторопился Жадов. – И в мыслях не держал!

Она кивнула.

– Подумаем об этом после. Пока что, – она усмехнуась, – пришла пора сказать: «Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время!»

– Именно! Именно кончилось!

Грузовики отряда едва пробились через заполненную народом Знаменскую площадь. Всюду – красные знамёна, растянуты транспаранты: «Вся власть Петросовѣту!», смешанные с ещё старыми «Долой самодержавіе!»; кучка немецких солдат застыла у входа в Николаевский, ныне Московский, вокзал, но непохоже было, что они что-то пытались охранять. Да и их толпа словно не замечала.

Рядом с немецкими солдатами стояли и другие, в русских долгополых шинелях, но по виду – никак не возрастные мужички третьей очереди из запасных полков; нет, спокойные, сосредоточенные, сдержанные бойцы при английских «льюисах». С немцами они обменивались короткими понимающими взглядами.

Грузовики комиссара Жадова оставили позади вокзал, понеслись по Суворовскому проспекту. Хотя, конечно, «понеслись» – громко сказано: к Таврическому дворцу торопился сейчас и стар и млад.

– Кончаем «временных»!

– Долой!

– Да здравствует революция! – надрывным фальцетом выкрикивал какой-то бледный юноша в приличном пальто, вскарабкавшись до середины фонарного столба.

Ирина Ивановна отвернулась. Пальцы сильнее сжались на рукояти «люгера».

Возле Таврического сада и его оранжерей слышалась, однако, частая стрельба. Громкая россыпь винтовочных выстрелов, перемежающаяся пулемётными очередями.

– Кто-то там засел, защищаются, – озабоченно, но без страха заметил Жадов. – Кто ж такие дурные-то? Может, немцы какие?

– Может, и немцы, – Ирина Ивановна пожала плечами. – Да только дело их – табак. Дворец окружат, деваться «временным» некуда. Сдадутся. Пойдут под суд трудового народа.