Америго. Человек, который дал свое имя Америке

В тени «Великолепного»

«Я не владыка Флоренции, – написал Лоренцо в 1481 году, – просто гражданин, обладающий некоторой властью»[63]. И формально не погрешил против истины. Стать Владыкой нельзя было там, где прочно укоренилась республиканская добродетель. Другие флорентийские общины перешли под власть владык во время позднего Средневековья, но не Флоренция – если флорентийцы не пали жертвой самообмана. Леонардо Бруни, великий идеолог города начала 15-го века, гордился тем, что когда везде торжествовали тираны, его город оставался верен своему наследию, фундамент которого заложили – так утверждал миф – древние римские республиканцы. Флорентийцы, замыслившие убить Лоренцо во время заговора семейства Пацци в 1478 году, полагали себя воплощением добродетелей Брута, пожертвовавшего Цезарем ради сохранения чистоты республики. Лозунгом восставших был клич «Popolo e liberta!», хотя эти слова не стоит понимать слишком буквально, ибо большинство мятежей представляло собой борьбу отодвинутых от власти семей с теми, к кому Медичи благоволили. Малая часть заговорщиков хотела ликвидировать блага олигархата; они просто хотели их получить в свое безраздельное пользование. Аламанно Ринуччини, один из наиболее думающих сторонников Пацци, осудил Лоренцо в неопубликованном «Диалоге о Свободе», но главной мишенью его ненависти были выскочки, которых Медичи через выборность продвигал на городские должности[64].

Но «некоторая власть», которую Лоренцо признавал за собой, возвышала его над всеми гражданами города. Он никогда не занимал официального политического поста. Он не был даже членом исполнительного совета Флоренции, не говоря уже о должности главы города-государства – но всё это не имело принципиального значения. Конституция Флоренции была скроена по стальным лекалам республиканских принципов и забрана решеткой защиты от возникновения тирании. Как следствие, формальная бюрократия не могла никоим образом узурпировать власть. Ее представители менялись каждые два месяца и определялись путем непрямых выборов и лотереи из менявшихся списков достаточно богатых или аристократических семей. Ключ к постоянной власти лежал не в попадании в государственные структуры, но в подчинении себе всей системы. Лоренцо действовал хитростью.

Первым элементом в его системе управления была ловкая манипуляция институтами и группировками. Он присоединялся ко всем, обрабатывал каждого. В отличие от ранних правителей Медичи, он болтал с простыми гражданами в соборах и на площадях. Он принадлежал к гораздо большему числу всевозможных содружеств, гильдий и комитетов, чем мог посещать регулярно; но они позволяли ему расширять собственную сеть из граждан, связанных взаимными обязательствами, и получать полную информацию о происходящем в городе. Формальные решения всех организаций, членом которых он являлся, Лоренцо, разумеется, получал по статусу. Более важным было то, что всё сказанное на встречах и собраниях доносилось до него посредством обратной связи. Управление республикой было своего рода кибернетической задачей. Входные коды передавались шепотом – паролями обменивались на частном языке конкретной семьи или арго элиты. Власть заключалась в манипулировании системой непрямых выборов и отбором по жребию, определявшим членство в руководящем совете города и других влиятельных комитетах. Например, Ринальдо Альбицци, сумевший на короткое время выдавить отца Лоренцо из властных структур и отправить его в изгнание, с небрежением отнесся к получению нужных итогов выборов. В результате его сторонники были вытеснены, а враг вернулся. Уверенность давало только следование принципу «все средства хороши». Лоренцо использовал подкуп и запугивание для подстройки правил выборности под свои нужды, продвижения своих креатур, и добивался в итоге «правильных» результатов финальной лотереи назначений.

В конечном счете, хотя формально он не имел судебных полномочий, что в те времена считалось главным атрибутом верховной власти – Лоренцо вершил правосудие, согласуясь лишь со своими капризами. На получившем дурную славу разбирательстве 1489 года он потребовал публичной казни обвиняемых, приказав отхлестать плетью тех из присутствовавших, которые имели безрассудство возражать. Единственным оправданием, которое можно было предположить, заключалось в том, что подагра, мучившая его постоянно, разыгралась в тот день не на шутку[65]. Медичи являлись по сути монархами. Лоренцо был четвертым в этой наследственной цепочке правителей. Когда он умер, самые достойные граждане города в один голос просили его сына взять бразды правления в свои руки.

Во-вторых, Лоренцо полагался на богатство. Щедрость сделала его великолепным. Толпа выступила в его поддержку, когда он едва выжил после покушения в 1478 году, выкрикивая: «Лоренцо дает нам хлеб». Он «доил» государство (это нельзя назвать доказанным, но очень похоже на правду) и вытягивал деньги у своих кузенов. Он незаконно тратил чужие деньги, чтобы получить и удержать власть. Он так и не решил проблему баланса доходов и расходов. Известно его высказывание: «Во Флоренции нет спокойствия без контроля». Но контроль стоил больших денег, и Лоренцо, как и его предшественники, слишком дорого за него платил. По его собственным оценкам, он унаследовал состояние величиной более чем в 230.000 флоринов. Крупнейшее состояние во Флоренции, хотя уже заметно уменьшившееся со времен его деда. «Оно таяло благодаря жульническим операциям». Новое предприятие, экспорт квасцов, оказалось разорительным. Личная экстравагантность Лоренцо только усугубила ситуацию[66].

В-третьих, Лоренцо, хотя и был простым гражданином неблагородного происхождения, имитировал сакральность, словно являлся настоящим королем. Его любовные поэмы получили заслуженную известность, а религиозная поэзия имела большое политическое значение. (И не сказать, что она была неискренной; чтобы стать великим святым, не так уж плохо для начала сильно нагрешить. И в самом деле, есть что-то убедительное в строфах Лоренцо, в его страстном желании «упокоиться» с Богом и «утешения» для «смиренного разума» – понятные стремления сердца, пораненного бизнесом, и сознания, подточенного ответственностью, налагаемой властью.) Братства, к которым он принадлежал, повторяли его призывы к покаянию или распевали их – как часто поют святые слова – на мирские мотивы[67]. Он давал большие деньги на украшение религиозных построек, пожертвованных его семьей, и работал на укрепление их престижа. В частности, он опекал доминиканский монастырь Сан-Марко, питомник величия, где рисовал Фра Анджелико и гремел Джироламо Савонарола, яростный реформатор, повлиявший на Лютера и помогший придать новую форму флорентийскому государству после смерти Лоренцо. Сан-Марко боролся за финансовое выживание и привлечение послушников, пока Лоренцо не пролил над ним золотой дождь. Но заботило его не только божественное. Лоренцо видел Сан-Марко местом сбора тех, кто его поддерживал; монастырь располагался в центре той части города, которая имела наиболее длительные связи с семьей Медичи. Он хотел сделать его главным домом для доминиканцев Тосканы и центром, из которого можно было шире влиять на дела Церкви. Он также пытался, хотя и безуспешно, канонизировать архиепископа Антонина Флорентийского, любимого священника Медичи во времена его отца[68]. Когда Лоренцо умер, сторонники стали изображать его святым.

В конечном счете, и едва ли в согласии с его божественными устремлениями, самоё запугивание он возвел в ранг искусства. Богатство дало ему власть в ее самой жестокой форме: политика кнута и пряника, чтобы запугивать своих сограждан в городе, наемники и зарубежные союзники для устрашения извне. Лоренцо всегда заботливо обихаживал и взращивал союзников – иногда ими были папы, иногда короли Неаполя, всегда герцог Милана. Часть сделки заключалась в том, что они должны были присылать войска ему на помощь в случае попытки переворота или революции в городе. Каждому было известно, что при желании он мог подавить оппозицию с помощью наемников или иностранных войск. Он применял политику террора для обуздания оппозиции. Город «флорентийского просвещения» был жестоким, диким и кровавым местом, где частями тел казненных преступников усеивались улицы, а мстители имитировали ритуальный каннибализм в завершение акта вендетты.

Лоренцо подавил волю своих врагов устрашающими актами террора и безжалостными кампаниями мести. Участники заговора Пацци пострадали от жесточайшего (хотя и не являвшегося чем-то из ряда вон выходящим) насилия, которое когда-либо совершал Лоренцо. Обычно преступники умирали на виселицах, расположенных прямо за городскими стенами, чтобы зловоние от гниющих трупов не портило воздух, но Лоренцо приказал выкинуть вопящих заговорщиков из окон дворца правительства. Толпа на площади видела, как подвешенные жертвы дергались в смертных конвульсиях, прежде чем она смогла удовлетворить свою жажду мести – добраться до тел, разбившихся при падении на землю, чтобы порвать их на части. Лоренцо сделал месть политикой, пуская по миру родственников и последователей своих жертв. Какое-то время правительство Флоренции считало преступлением женитьбу на ком-то из сирот Пацци или обездоленных девушек его рода, что было равнозначно для этих женщин голодной смерти.

Лоренцо был, конечно, Великолепным в искусствах, так же как и во власти. В роли покровителей искусств члены правящей ветви клана Медичи не отличались тонким вкусом. Для них искусством были власть и богатство. Лоренцо не был, однако, совсем уж невеждой, каким его представила современная школа. Он был искренним и пылким эстетом. Одна его поэзия является достаточным свидетельством полноты чувств и понимания оттенков. Глаз у него был не столь совершенен. Лоренцо собирал редкости, отличавшиеся внешним эффектом. Внутренний двор резиденции Медичи был испещрен древними надписями, демонстрировавшими не столько нечто поучительное или старинное, сколько стильность и роскошь. Больше всего денег было вложено в работы золотых дел мастеров, ювелирные изделия и маленькие, изящные древности – богатство, которое можно пощупать, получая удовольствие, и быстро вывезти при изменении политической обстановки: потенциальное утешение в изгнании, какое выпало на долю отца и сына Лоренцо.

Хотя Лоренцо не был строителем того масштаба, которым отличались его предшественники из семьи Медичи – вероятно, политика отнимала много сил – он живо интересовался всеми общественными проектами и, не привлекая к тому внимания, выделял деньги на украшение многих больших зданий и спонсировал религиозные институты, которые его семья традиционно патронировала[69]. Но был заметен привкус вульгарности и вычурности в той архитектуре, которая ему нравилась. Он состоял в комитете, который решил увенчать купол собора шаром из золота – главным символом герба Медичи. Живопись, которой он отдавал предпочтение (черта, очевидно, передававшаяся по наследству в правящей ветви клана Медичи), соответствовала старомодным стандартам Ренессанса: холодные, как у драгоценных камней, и яркие цвета и насыщенные краски – позолота, лазурит и кармин – вот что мы видим на картинах Гоццоли, Уччелло и Пинтуриккио, которые сияют в знаменитой коллекции шедевров, собранных Лоренцо. Пристрастие к батальной живописи исходило из свойственного ему культа рыцарства. Рыцарские турниры относились к его любимым развлечениям – и он подобрал комплект эффектных ритуальных доспехов, в которых выходил на арену[70].