С. П. Крашенинников

В Академии

Крашенинников вернулся в столицу, в Петербургскую Академию наук в феврале 1743 года, около десяти лет спустя после своего отъезда в Камчатскую экспедицию. Снова возникли перед ним запечатленные в памяти набережные Невы, знакомое здание с башней и флигелями, в котором помещались академическая библиотека и кунсткамера — первый русский музей, созданный по замыслу Петра. В кунсткамере хранились помимо прочих редкостей зоологические коллекции, гербарии, собрания минералов. Собранным Крашенинниковым обширным камчатским коллекциям предстояло занять достойное место в научной сокровищнице Академии наук.

В стенах Академии шли повседневные работы. Трудились мастера академических мастерских, изготовлявшие инструменты, точные приборы. Картографы Географического департамента готовили капитальное картографическое произведение — «Атлас Российский, состоящий из девятнадцати специальных карт, представляющих Всероссийскую империю с пограничными землями, сочиненный по правилам географическим и новейшим обсервациям».

В числе ученых, которые в разные годы руководили работами по созданию атласа, самым крупным был знаменитый математик Леонард Эйлер. Впоследствии он сказал о картах этого атласа: «Кроме Франции, почти ни одной земли нет, которая бы лучшие карты имела»[46].

В конференц-зале на собраниях, посещать которые вменялось в обязанность каждому адъюнкту и профессору Академии, неторопливо зачитывали по латыни свои сообщения маститые академики в напудренных париках. Впрочем, уже в первые месяцы, проведенные в Академии, Крашенинников мог достаточно наглядно убедиться в том, что академическая деятельность даже на ученых собраниях далеко не всегда проходит размеренно и чинно, а сами цели и главнейшие задачи Академии по-разному понимаются учеными передовыми и теми, кто был настроен реакционно.

Не станем припоминать здесь имена различных управителей делами Академии, в особенности вошедших в силу при Бироне, но и позднее, в бытность Крашенинникова адъюнктом, а затем профессором, державшихся на видных должностях: они хотели сделать Академию такой, какими были сами: угодной власть имущим, кастовой, придворной, отгороженной от «черни». Назовем имя, бессмертное для науки, — Ломоносов, которое олицетворило многие свершения Академии не только в XVIII столетии, но и в далеком будущем. Степану Крашенинникову, академическому студенту, вернувшемуся с Камчатки, выпала счастливая судьба стать близким другом и сподвижником Михаила Ломоносова, в ту пору только начинавшего свою деятельность в Академии наук. За год до окончания Камчатской экспедиции Ломоносову было присвоено первое ученое звание адъюнкта Академии, а в 1745 году на том же заседании, на котором Ломоносов был утвержден профессором, студенту Крашенинникову присвоили звание адъюнкта. Их сблизило прежде всего общее понимание задач науки, идеи широкого распространения знаний в России, мечты о том, чтобы наука стала достоянием народа и чтобы труды ученых служили славе и благосостоянию родной страны.

Единство их взглядов с большой силой выразилось в уже упоминавшейся выше речи Крашенинникова «О пользе наук и художеств», произнесенной в 1750 году. Об этой речи, о том, как перекликались высказанные в ней идеи с ломоносовскими, следует рассказать подробнее, поскольку она существенна для истории русской просветительной мысли XVIII столетия[47].

В ту пору Крашенинников уже стал профессором Академии наук, как называли в те времена академиков; звание профессора натуральной истории и ботаники ему было присвоено в апреле 1750 года.

Вскоре после присвоения звания ему поручено было выступить с речью на публичном заседании Академии. Крашенинников посвятил эту речь науке, призванной служить отечеству, значению наук для практической жизни людей. Своеобразие содержания этой речи, ее научная оригинальность определялись в значительной мере тем, что в ней нашли отражение мысли, возникшие у Крашенинникова в результате путешествия по Сибири и Камчатке.

Показательны в этом отношении суждения, смысл которых состоит в том, что «мастерства», технические изобретения, сами науки — их зарождение и развитие — все это связано с материальными потребностями, «нуждами» людей. Крашенинников поясняет эти мысли примерами, почерпнутыми из жизни камчатских племен.

«Нужда делает остроумными (здесь и далее курсив наш. — Н.Ф.). Известно, что самые дикие народы имеют по обстоятельству состояния своего потребное к содержанию. Кто бы подумал, что без железа обойтись можно? Однако же есть примеры, что камень и кость вместо того служит на топоры, копья, стрелы, панцыри, и прочая. Камчадалы, не учась физики, знают, что можно огонь достать, когда дерево о дерево трется, и для того будучи лишены железа, деревянные огнива употребляют. Искусство же показало им, что есть, варить можно и в берестеной и в деревянной посуде. Чего ради все мастерства и художества по большей части от простых и самых бедных начал имеют происхождение. Так, например, строение кораблей, без сумнения, — от лодок, архитектура — от шалашей и прочая, а потом разумными людьми час от часу приводились в лучшее состояние, пока напоследок пришли в совершенство нынешнего времени».

Далее следует важное для уяснения взглядов Крашенинникова рассуждение о будущем изобретений, наук, о том, что «совершенство нынешнего времени» нельзя счесть для людей достаточным. «Но можно ли думать, что все ныне в таком состоянии, что не требуется никакого к тому поправления?» — спрашивает он. И отвечает так: «Есть еще во всем такой недостаток, что для награждения [восполнения] его не жизнь человеческая, но многие веки потребны…»

Глубокой верой в силу человеческого разума, в безграничное развитие науки и культуры звучат слова Крашенинникова о том, что каждые последующие поколения продолжают и завершают работы предыдущих: «Не всякое же дело от того приводится к окончанию, от которого начинается, но один, следуя стопам другого, всегда в нем поступает дале… Что начато, тому совершиться почти завсегда можно, хотя не в один век, так во многие, а что отлагается [т. е. откладывается], оное всегда еще начинать должно. И для того доброе начало за половину всего дела почитается. …И дерева не с тем завсегда сажаются, чтоб самим пользоваться плодами их… Сколько ж бы времена наши заслужили пороку, есть ли бы мы, наслаждаясь трудами предков наших, ничего вновь потомству не оставили?»[48]

Уже приведенные выдержки могут дать определенное представление об отличительных чертах мировоззрения Крашенинникова — передового ученого-просветителя.

Крашенинников во многом разделял и обусловленную исторически ограниченность, свойственную просветителям XVIII столетия. «Блаженство и бедность рода человеческого, — говорил он, — единственно зависит от разности просвещения разума»[49]. Тем более интересны элементы материалистического понимания происхождения и развития культуры, содержащиеся в приведенных выше его высказываниях.

В речи «О пользе наук и художеств» находим размышления о географии, астрономии, медицине, натуральной истории, химии и других отраслях наук.

В том же 1750 году, когда была произнесена эта речь, была написана и вдохновенная поэтическая ода Ломоносова, в которой он обращался к наукам с призывами служить отечеству, общей пользе. Вот, например, что было сказано о химии:

В земное недро ты, Химия,
Проникни взора остротой,
И что содержит в нем Россия,
Драги сокровища открой.

А Крашенинников говорил о том, что множество природных тел, которые используются в хозяйстве, «употреблять бы нам не можно было, ежели бы не способствовала тому химия и не исследовала их свойства. Чего ради все бы металлы лежали втуне, не имели бы мы лекарственных составов и различных красок…»[50].

И в этом, и в других определениях задач науки обоими учеными подчеркнуто значение каждой отрасли науки для жизни людей, для практики.

Ученому-путешественнику, прошедшему тысячи верст дорогами Сибири и Камчатки, в особенности должны были стать близкими проникновенные слова, с которыми обращался к наукам Ломоносов:

О вы, щастливые науки.
Прилежны простирайте руки
И взор до самых дальних мест.
Пройдите землю и пучину
И степи и глубокий лес
И нутр Рифейский и вершину
И саму высоту небес.
Везде исследуйте всечасно,
Что есть велико и прекрасно,
Чего еще не видел свет.

Воззрения этих ученых были общими и в понимании того, что наука не должна быть кастовой, отгороженной от народа.

«…Простой народ за недостаток почитает не иметь в науках участия» — эти слова находим в заключительной части речи «О пользе наук и художеств».