Исповедь

К. Маркс и Ф. Энгельс — творцы «Манифеста Коммунистической партии».

Вспомнит он и оброненную Гегелем фразу о том, что все великие всемирно-исторические события и личности появляются, так сказать, дважды. «Он забыл прибавить, — заметит Маркс, — первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса» и составит эту параллель: «Коссидьер вместо Дантона, Луи Блан вместо Робеспьера. Гора 1848–1851 гг. вместо Горы 1793–1795 гг., племянник вместо дяди. И та же самая карикатура…»

И мощными сочными мазками Карл Маркс — этот Шекспир революционной публицистики — беспощадно прорисовывает все мелкодушие и ограниченность буржуазных низвергателей, которые в момент глубоких социальных катаклизмов «боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы,' чтобы в этом, освященном древностью наряде, на этом заимствованном языке разыгрывать новую сцену всемирной истории». Маркс решительно противопоставляет буржуазной революции революцию пролетарскую и по сути своей, и по характеру, и по духу, и по всей своей драматургии. Новая социальная революция, говорит он, может черпать поэзию только из будущего, а не из прошлого…

Мы видим: Маркс, как никто до него, воспринял главнейшую суть борьбы широко и многозначно, эпохально и сиюминутно, всемирно и индивидуально. Избрав для себя невероятно тяжкий, но, по твердому его убеждению, счастливый удел борца, он до серединного рубежа жизни, еще в первую четверть своего восходящего творческого пути, со всем ответственным реализмом поставил перед собой и со всем откровением мудрости ответил на самые существенные вопросы:

Во имя чего Борьба?

Борьба какими средствами?

И ответил он не как аракул, изрекающий посетившую его истину, а как человек, эту истину у жизни вызнавший, выстрадавший; как человек практики, дела. Он не диктует, не предписывает — он открывает свои принципы и обращает их прежде всего к самому себе, к своим последователям. Не случайно созданный Союз коммунистов в общем представлении является «партией Маркса», а Коммунистический Манифест — программой практического действия для новых и новых отрядов пролетариата.

«Когда я увидел Маркса, — вспоминает ветеран революционного движения Фридрих Лесснер о поре рождения Манифеста, — я тотчас же почувствовал величие и колоссальное превосходство этого удивительного человека. Меня охватило чувство уверенности, что рабочее движение, находящееся под руководством таких вождей, должно победить». Он подчеркивает: «Маркс был рожден народным вождем».

Создавая основополагающее учение о новом обществе, разрабатывая стратегию и тактику борьбы коммунистов, постоянно сплачивая революционные силы, Маркс одновременно на жизненной основе формирует и утверждает революционную мораль, нравственный кодекс народного борца. Из практического опыта «партии Маркса» можно вывести как бы два направления, две линии борьбы. Всеобщая, магистральная линия бескомпромиссной схватки с главным врагом пролетариата — капиталом. И другая — защитная линия, предохраняющая силы от опасных попутчиков и сопутствующих помех — так трудно ее рассчитать и выверить, но она так необходима для успешного, беспрепятственного движения к конечной цели.

«Коммунизму необходимо избавиться прежде всего от этого «лжебрата», — бросит однажды Маркс мимоходом реплику о прудонизме. Но он может сказать это не раз и не два. Кроме прудонизма, философствующего в нищете и о нищете, слишком много «лжебратьев» появляется у коммунизма, слишком широкое распространение получает имитация и симуляция революционности — от того знакомого молодому Энгельсу барменского полицейского комиссара, который выдавал себя за коммуниста, до оппортунизма «законных» стражей марксизма — Бернштейна и Каутского. И то, как ставит себя марксизм в отношении незваных «лжебратьев», хкакой водораздел проводит в теории и практике, какую определяет нравственную позицию, дает возможность с особой ясностью увидеть и понять Марксово кредо борьбы. Пожалуй, нагляднее всего это раскрывает многолетняя и остродраматическая история отношений с бакунизмом.

Бывший артиллерийский офицер, сын мелкопоместного тверского дворянина Михаил Бакунин встречается с Марксом в Париже после четырехлетнего эмигрантского блуждания по Европе с репутацией гонимого царизмом революционера, заочно приговоренного к сибирской ссылке и лишенного дворянского звания. Бакунину к тому времени уже тридцать, Маркс на четыре года моложе. Они выступают с одной газетной трибуны, вместе обличают социальные пороки буржуазного общества и вместе, по распоряжению министерства Гизо, подлежат изгнанию из пределов Франции. С первого знакомства «инстинктивный» социалист Бакунин восхищается талантами, эрудицией Маркса, его стойкой преданностью пролетарскому делу, что, впрочем, не мешает ему стать завсегдатаем салонов Жорж Санд и Луи Блана, с тем же горячим энтузиазмом принимать идейное и духовное облучение прудонизмом, подготовляясь к собственной инкубации анархических идей.

Некоторое время спустя, уже в Брюсселе, Бакунин вновь встречает Маркса, но уже очевидно, что создатель Манифеста, обличающий прудоновскую «философию нищеты», и будущий предводитель анархизма не могут стать близкими сотрудниками, единомышленниками, что пути их расходятся. Маркс не отказывает в дружбе и защите гонимому, оклеветанному революционеру, хотя гот вовсе не избавился ни от политического эклектизма, ни от псевдореволюционного фразерства — что ж, может, это результат атмосферного давления предреволюционной поры — Европа чревата революцией, призрак коммунизма бродит по континенту.

…В восставший Париж Бакунин отправляется пешком от бельгийско-французской границы и доберется как раз к победному завершению февральских боев. С удовольствием будет прогуливаться по улицам с ружьем за спиной, выступать перед парижскими леваками с «зажигательными» идеями всеобщей уравниловки, непрерывной революции, уничтожения всех государств, освобождения всех славян…

Надышавшись грозовым озоном Парижа, но не удовлетворенный ходом дел, Бакунин предпримет печально-революционную одиссею по бурлящим городам Европы.

Летом 1848 года Карл Маркс, поднявший боевое знамя «Новой Рейнской газеты», вновь встречается на перекрестках революционных путей с Михаилом Бакуниным и вновь готов содействовать каждому его верному шагу, но не замалчивая и шагов ложных, не прощая идейных ошибок; вновь готов защищать Бакунина от преследований и нападок, хотя уже из салона Жорж Санд извергаются подозрения — не царский ли шпион этот завсегдатай европейских собраний революционеров и демократов.

Бакунинское турне завершится через год демоническим стуком в дверь гостиницы «Голубой ангел» близ Дрездена — местные бюргеры передадут его прусским солдатам. Арест. Тюрьма. Крепость. Приговор. Замена казни пожизненным заключением. Перевод из немецкой тюрьмы в австрийскую. Выдача царским властям. Петропавловская крепость…

Порог петропавловского каземата отделяет первую половину жизни Бакунина от второй, а вернее было бы сказать, одну жизнь от другой. Крепостные стены сокрыли тайну, которая время от времени просачивается на страницы европейских газет, обрастая мрачными слухами, фантастическими догадками: рисуется фигура монстра — личной ищейки Николая, коварного шпиона, проникшего к доверчивым вождям социализма. Благородное сердце Маркса не может принять ни гнусных подозрений, ни подлого сочувствия. Он готов и дальше «ломать копья» в его защиту.

А тайна, которую так и не узнал Маркс, оказалась весьма позорной — это тайна о глубоком нравственном падении человека, выставлявшего себя перед всей Европой рыцарем Борьбы, учителем Борьбы. Он оставил личный документ страшнее его смертных приговоров от пруссаков и австрийцев — исповедь низости. Да, по иронии судьбы Бакунин назвал его «Исповедью», но адресовал не наследникам революционного дела, а «Всемилостивейшему Государю» с верно-подданнической подписью: «Кающийся грешник Михаил Бакунин».

…Представим этот год в середине прошлого века — время тяжкого похмелья Свободы, время революционного отлива и наступления реакции. Бакунин в заточении — тридцатисемилетний богатырь, который, как говорят, «ел за четверых и обладал недюжинной физической силой», смят, подавлен тюремной обстановкой. И Маркс в заточении — у голода, нужды, клеветы, угроз. Энгельс недаром его предупреждает: «Будь осторожен», напоминает о существовании профессиональных убийц и предполагает: может, «не хватит смелости подослать к нам таких людей».

Каков же образ действия и ход мыслей в это время двух людей, двух борцов — Маркса и Бакунина?

Маркс берется за перо, чтобы написать «Восемнадцатое брюмера». Со священным гневом Данте, негодующей суровостью Тацита, поражающей язвительностью Ювенала он обличает бонапартизм, в могучей горсти своей поднимает перед миром наполеонов, великих и малых, и устраивает им публичную порку. Бакунин же берется за перо, чтобы объясниться в невыразимой любви к Николаю Палкину, горячей преданности его державной короне, чтобы исповедоваться ему «как духовному отцу». Маркс дает сокрушительный бой всем душителям коммунизма в Германии, наносит удар авантюристам и сектантам, защищает честь своей партии от обвинений в заговорщической деятельности, встает на защиту товарищей, вероломно посаженных на скамью подсудимых, — пишет яростный, обезоруживающий логикой фактов памфлет «Разоблачения о кёльнском процессе коммунистов». Бакунин же от всего отрекается, казнит себя за то, что съел «много плодов от запрещенного древа познания», посвящает российского владыку в партийные секреты, называет множество имен…

Как бы звучали эти два монолога, если бы их можно было слышать одновременно? Несколько сопоставлений: Бакунин: Да, Г осударь, буду исповедоваться Вам как духовному Отцу, от которого человек ожидает не здесь, но для другого мира прощенья, — и прошу Бога, чтобы он мне внушил слова простые, искренние, сердечные, без ухищрения и лести, достойной» одним словом, найти доступ к сердцу Вашего императорского Величества.

Маркс: Моя брошюра — это не защита принципов, а памфлет, клеймящий прусское правительство на основе изложения фактов и хода дела… Вчера я заложил сюртук, полученный из Ливерпуля, чтобы купить писчей бумаги… Господа пруссаки должны увидеть, что они имеют дело с более сильным противником.

Бакунин: Я хочу один раз навсегда очиститься от несправедливых обвинений: на мне уж так много, так много тяжких грехов, зачем же мне брагь еще на себя грехи, в которых решительно не был повинен! — Я знал… многих Французских, Немецких, Бельгийских и Английских социалистов и коммунистов, читал их сочиненья, изучал их теории, но сам не принадлежал никогда ни к какой секте, ни к какому обществу и решительно оставался чужд их предприятиям, их пропаганде и действиям…

(О раннем сотрудничестве с Марксом в Париже.)

— Общество мое в первое время почти исключительно состояло из немцев-демократов, или изгнанных, или самовольно приехавших из Германии, для того, чтоб основать здесь демократический французско-немецкий ежегодник, с целью привести в согласие и связь духовные и политические интересы обоих народов… Все предприятие, возвещенное с большим шумом, кануло в воду, окончившись несчастным и подлым еженедельным листом «Vorwarts», который также прожил недолго, потонув скоро в своей собственной грязи, да и самих немцев выгнали из Парижа, к моему немалому облегчению.