Исповедь

Ваше любимое занятие — РЫТЬСЯ В КНИГАХ

Когда люди, часто или изредка бывавшие у Маркса в лондонском рабочем кабинете, восстанавливают в памяти обстановку, они, конечно, вспоминают: книги! Забитые книгами шкафы от пола до потолка напротив окна и по обе стороны камина. Книгами завалены два стола, книги на камине, книги на диване… Никакой симметрии, никакой гармонии. Но в этом царстве хаоса запрещено кому-либо наводить порядок — разрушатся связи единого живого организма. Вовсе не случайно теснятся рядом толстенные и худущие, в панцирях-переплетах и совсем нагие, с грифельными отметинами, загнутыми углами…

— Они мои рабы, — так и видишь царственный жест повелителя книг, — и должны служить мне как я хочу.

Какие же сонмища рабов населяют его мир, приходят, исчезают… Нет, не исчезают бесследно — они мостят дорогу познания: песчинка за песчинкой, ступень за ступенью. Пусть история его жизни, как он любит выражаться, откинется в кресле и призадумается над пройденным, поднимется вновь по этим ступеням, проникнет мысленным взором в собственные деяния.

…Студенческая келья в Берлине. Бессонные ночи при лунном сиянии или мерцании свечей. Заброшено все — природа, искусство, фехтование, друзья. Только книги! И не рабы они вовсе, а коварные сирены; и он не повелитель их, а неутомимый путник, распаленный жаждой знания, зачарованный мелодией истины. История искусств. Философия права. Схемы и концепции Фихте, Канта, Гегеля, наконец…

Дерзкие попытки выстроить свою философско-диалектическую систему мирообъяснения, «испытать чистоту жемчуга при свете солнца». Но ход мысли теряется в густом тумане еще непознанного. Глоток свежего воздуха на набережной Шпрее или за городскими воротами — и снова вгрызаться в книжные Гималаи, теперь уж для того, чтобы усваивать «одни лишь положительные знания». Страничка дневниковой записи прочитанного могла бы выглядеть так:

Сочинение Савиньи о владении.

Уголовное право Фейербаха и Грольмана.

«О значении слов» Крамера.

«Учение пандектов» Мюленбруха.

Сочинение Веннинг-Ингенхейма.

«Согласие противоречивых канонов» Гроциана.

«Институции» Ланчеллотти.

«Риторика» Аристотеля.

«О приращении наук» Бэкона Вируламского.

«О художественных инстинктах животных» Реймаруса…

И все это под аккомпанемент энергичных пометок: «Прочел», «изучил», «сделал соответствующие извлечения», «продумал с наслаждением».

Но Маркс не ведет тотальной описи прочитанного. Поглощая том за томом, он выделяет лишь на свой вкус книги особо ценного содержания; и тогда уж перечитывает с пером, «мимоходом нанося на бумагу свои размышления».

Размышления над прочитанным и эти заметки «мимоходом» становятся для Маркса привычной, необходимой нормой общения с книгой, характеризуют его культуру интеллектуального потребления. Из заметок складываются тетради, знаменитые Марксовы «Тетради» — этот мощный арсенал мысли, где самым рациональным образом размещено тщательно отобранное оружие, причем уже при самом комплектовании взятые на вооружение образцы получают новую оснастку, обретают точную прицельность, высокие поражающие свойства. Тома и тома Маркс прессует в строки, вычленяя лишь само ядро мысли. Как никто другой, он обладает способностью постижения интеллектуального материала, так сказать, на молекулярном уровне, и это позволяет ему уже на «стадии тетрадей» успешно производить не только анализ прочитанного, но и плодотворный синтез. Тетрадь для Маркса — надежный мост к научному открытию.

Мы помним: со страниц студенческих «Тетрадей по эпикурейской философии», объемом в половину этой книги, вырастает докторская диссертация. Счастливое крёйцнахское лето 43-го — Маркс снова принимается за Гегеля, критически исследует его «Философию права» и одновременно изучает теорию и историю государства, прослеживает путь развития крупнейших стран Европы и Америки; штудирует труды Макиавелли, творческое наследие Монтескье и Руссо, теории реакционного романтизма Шатобриана и Мёзера. «Крёйцнахские тетради» — пять испещренных заметками рукописных книг — помогают нам увидеть путь, которым Маркс шел к пониманию процессов исторического развития человечества.

Вспомним парижские «семестры» доктора Маркса. Поглощенный проблемами классовой борьбы, истории революции, он проводит их в обществе бессмертных вождей якобинцев, свидетелей и хроникеров Конвента; он знакомится также и с летописцами времен Реставрации. Захваченный тайнами взаимодействия всех пружин в сложных общественных процессах, он обращается и к трудам законодателей экономических теорий й (взглядов — его собеседниками становятся Смит и Рикардо, Сэй и Скарбек, Джемс Милль и Мак-Куллох… Нетленные следы этих встреч — конспекты якобинских мемуаров и экономическо-философские рукописи.

За парижскими «семестрами» — брюссельские, с их сугубым интересом к утопическим представлениям о «новом нравственном мире», с широкими замыслами просветительского издания Библиотеки социалистов. Наконец, лондонские «семестры». Предстояло овладеть уже «дьявольски обширным» материалом: первая тысяча дней лондонских исследований образует многоплановый конспект, едва уложившийся в двадцать четыре тетради. Уже складывается новое, собственное мировоззрение, рождаются первые шедевры марксизма, выстраиваются когорты пролетарских борцов, а родниковая жажда общения с книгой не утоляется, не угасает — разгорается все более. Коммунистическая наука, как потом, три четверти века спустя, объяснит комсомольцам В. И. Ленин, должна была опереться на прочный фундамент человеческих знаний, завоеванных при капитализме. Все то, что было создано человеческой мыслью, Маркс должен был переработать, подвергнуть критике, проверить на рабочем движении.

Знакомясь с Марксовыми «Тетрадями», понимаешь, как органично и целеустремленно, методически и комплексно организует он свои исследования, свои постижения. И в то же время эти слова: «рыться в книгах» — сколько в них стихии, обаяния, самозабвения. Может, нас зачаровывает здесь эмоциональный колорит афористически сложившейся фразы? Нет, не только. Есть особый смысл именно в таком ответе.

…Рыться в книгах. Для Маркса это значит дознаться до всего, извлечь из книжного моря еще неведомые каплиистины. Кажется, нет такой сферы человеческого познания — от древних мифов и лирических стихов до агрономии и математических формул, — которая не привлекала бы его пытливого внимания. Интерес его универсален, знания его Энциклопедичны. Он сам как живая энциклопедия. По дружбе можно обратиться к нему с заказом на редкую справку: скажи, мол, пожалуйста, есть ли какая надежда извлечь из «Книги прав», изданной 0’Донованом, что-нибудь полезное о социальных отношениях… Его совет Может уберечь от никчемной траты сил и времени… Имярек, — скажет он о знакомом, — «довольно хороший малый, не. без способностей; но он зря потерял время и испортил себе мозги из-за того, что в течение последних двадцати лет читал — главным образом немецкую литературу, философскую и пр.) этого периода, — самый скверный сорт из всей существующей литературы». Он будто вменяет себе в непременную обязанность: знать все, Чтобы быть компетентным в делах мира.

…Рыться в книгах. Это значит для Маркса творить в самом процессе познания. Нива истории обильно усеяна зернами человеческого опыта. Их надо только взрастить. А готова его/полна плодоносного солнца, и достаточно одного яркого луча, чтобы пришло озарение жизни… Из хаоса фактов, явлений, событий, идей гениальный ум выстраивает логическую структуру, выводит закономерности, предопределяет будущее. Он как бы венчает своим открытием всю предшествующую накопительскую работу мысли. Великому Ньютону, как известно, достаточно было увидеть падающее яблоко, чтобы вывести закон всемирного тяготения. Марксу достаточно лишь точной, честно обрисованной социальной картины фактов, чтобы предугадать решающее событие мировой истории.

Раскол с фракцией Виллиха-Шаппера на заседании ЦК Союза коммунистов.