Коллекционеры и меценаты в России

Об архитектурных достоинствах морозовского особняка, конечно, возможны различные суждения. Бесспорным является другое. Хозяйка дома всячески старалась превратить его в один из известнейших светских салонов Москвы: здесь устраивались вечера, балы, приемы. Причем, 3. Г. Морозова старалась, чтобы непременно присутствовала «аристократическая элита», что должно было повысить престиж. В 1902 г. жена А. П. Чехова О. Л. Книппер, писала мужу, что на одном из таких балов ей представили графа Шереметева, графа Олсуфьева, графа Орлова-Давыдова, которые, по ее словам, «все скучные и неинтересные». В ответ Антон Павлович со свойственной ему прозорливостью заметил: «Зачем, зачем Морозов Савва пускает к себе аристократов? Ведь они наедятся, а потом, выйдя от него, хохочут над ним, как над якутом»{278}.

«Игра в светскость» продолжалась довольно долго и требовала не только времени, сил, но и больших расходов. Приобретается обширное имение Покровское-Рубцово около Нового Иерусалима, строится дача во Владимирской губернии. Со стороны людей, мало знакомых с самим хозяином, такая «пляска миллионов» не находила понимания. Профессор Московского университета И. В. Цветаев писал в 1899 г. архитектору Р. И. Клейну: «Пусть будет Саввам Морозовым стыдно: пропивают и проедают чудовищные деньги, а на цель просветительскую жаль и пятиалтынного. Оделись в бархат, настроили палат, засели в них— а внутри грубы, как носороги…»{279} Вряд ли с И. В. Цветаевым можно согласиться, хотя обида его и понятна: С. Т. Морозов не дал ни копейки на создаваемый по инициативе и при деятельном, участии Ивана Владимировича Музей изящных искусств имени императора Александра III. Однако дело тут было не в жадности и не в непонимании значения искусства, а скорее в том, что сооружение этого огромного здания в центре Москвы и в силу его названия, и по причине «высочайшего покровительства» воспринималось многими как памятник романовской династии, а такие начинания С. Т. Морозов никогда не поддерживал. Истинные цели, задачи и назначение музея стали для всех очевидными позднее.

Чем дальше, тем больше С. Т. Морозову претят светские устремления жены. По всей вероятности, именно в конце 90-х годов начинается охлаждение между супругами, которое со временем приводит к сильному отчуждению. «Мадам Морозова» сверкала в обществе, на благотворительных базарах, в театрах, на вернисажах; принимала у себя родовую знать, «золотую» светскую молодежь, офицеров. У нее «запросто» бывала даже сестра царицы и жена московского генерал-губернатора великая княгиня Елизавета Федоровна. Красочное описание личных апартаментов этой «светской львицы» оставил А. М. Горький, которого в спальне 3. Г. Морозовой поразило «устрашающее количество севрского фарфора: фарфором украшена широкая кровать, из фарфора рамы зеркал, фарфоровые вазы и фигурки на туалетном столе и по стенам на кронштейнах. Это немного напоминало магазин посуды»{280}. Резко контрастировала с этим обстановка комнат, занимаемых самим хозяином. «В кабинете Саввы — все скромно и просто, только на книжном шкафе стояла бронзовая голова Ивана Грозного, работы Антокольского. За кабинетом — спальня; обе комнаты своей неуютностью вызывали впечатление жилища холостяка»{281}.

Уместно здесь сказать и о следующем. Особым вниманием хозяйки пользовался все чаще и чаще бывавший в доме блестящий офицер, выпускник Николаевской академии Генерального штаба, потомственный дворянин А. А. Рейнбот. Это была довольно заметная фигура в «иерархическом ареопаге» самодержавия: в 1905 г. он исполнял обязанности Казанского губернатора, а в 1906–1907 гг. был Московским градоначальником, т. е. возглавлял полицию в первопрестольной. Через два с лишним года после смерти С. Т. Морозова, в августе 1907 г., он обвенчался с его вдовой, и З. Г. Морозова стала женой генерала и потомственной дворянкой, «госпожой Рейнбот». Так как он был зачислен в «императорскую свиту», то обязан был получить «высочайшее согласие» на брак, однако не уверенный в этом, А. А. Рейнбот и вдова мануфактур-советника З. Г. Морозова венчались тайно. После этого он обращается к царю с ходатайством о прощении; получает прощение и заверение, что «его поступок последствий иметь не будет»{282}. Казалось бы, что все амбициозные желания этой женщины удовлетворены, однако через несколько месяцев наступил крах. В результате ревизии сенатора Н. П. Гарина, вскрывшей в деятельности московского градоначальника множество финансовых и административных злоупотреблений, генерал-майор А. А. Рейнбот в декабре 1907 г. был уволен от должности, исключен из свиты и предан суду.

Охлаждение между С. Т. Морозовым и его женой наступало постепенно, вызывалось различными причинами, но в значительной степени было результатом несоответствия духовных запросов и разного понимания жизненных ценностей. Савва Тимофеевич, что называется, задыхался в «золотой клетке», которую сам и построил. Его тянуло к интересным людям, к простому искреннему человеческому общению, и эта деятельная, и даже стихийная натура (за неукротимый нрав отец называл его «бизоном»{283}) с трудом переносила всякие светские условности, фальшь и пустоту аристократического мира. Хотя, конечно, и среди родовитого барства встречались интересные одаренные люди, с которыми С. Т. Морозов охотно общался. Например, упоминавшийся князь и художник С. А. Щербатов, назвавший Савву Второго умнейшим из купцов{284}.

Вообще же к аристократам его не тянуло, и он проявлял поразительную независимость и строптивость характера даже тогда, когда дело касалось представителей царской фамилии. В своих воспоминаниях В. И. Немирович-Данченко приводит показательный в этом смысле эпизод, касающийся посещения особняка на Спиридоновке генерал-губернатором Москвы, великим князем Сергеем Александровичем. Наместник царя, наслышанный о необычном доме, решил лично его осмотреть. Адъютант уведомил об этом желании С. Т. Морозова, который дал согласие и лишь уточнил: «Ему угодно осмотреть мой дом?» — получил однозначный ответ. Далее произошло следующее: «На другой день приехал великий князь с адъютантом, но их встретил мажордом, а хозяина дома не было» (как это похоже на поведение П. М. Третьякова!). Мемуарист справедливо заметил, что это «было очень тонким щелчком: мол, вы хотите мой дом посмотреть, не то, чтобы ко мне приехать, — сделайте одолжение, но не думайте, что я буду вас приниженно встречать»{285}.

Этого представителя «именитого купечества» отличало широкое видение окружающего мира, понимание исторической перспективы и он, как, пожалуй, никто в предпринимательской среде, сознавал, что действительное развитие России, превращение ее в мощное современное государство возможно лишь через радикальное изменение коренных основ жизни. К такому убеждению он пришел не сразу. Вначале была вера в то, что улучшений можно добиться путем реформ, политикой «мелких шагов», каждый из которых необходимо делать «с высочайшего согласия».

Савва Тимофеевич имел влияние в предпринимательских кругах, ряд лет возглавлял Ярмарочный комитет на крупнейшем российском «торжище» в Нижнем Новгороде. Именно его в 1896 г. выдвинуло купечество для приветствия и поднесения хлеба-соли на Всероссийской промышленной выставке государю-императору. Как представитель одной из крупнейших отечественных фирм купец С. Т. Морозов получал и некоторые знаки «монаршей милости»: ему было присвоено звание мануфактур-совет-ника, он состоял членом «высочайше утверждаемого» Московского отделения Совета торговли и мануфактур. Смело брался за новые начинания: им, например, было основано крупное химическое акционерное общество «С. Т. Морозов, Крель и Оттман», зарегистрированное в Германии, но имевшее предприятия в России и специализировавшееся на производстве красителей. «Я ведь специалист по краскам», — говорил о себе С. Т. Морозов{286}.

Пользовался в начале XX в. известностью и в среде лидеров либерального движения а в его особняке происходили даже полулегальные заседания земцев-конституционалистов в конце 1904 г.{287} Однако особых симпатий, насколько известно, к этим деятелям С. Т. Морозов не питал. Его интересовали другие люди. «Не знаю, — писал А. М. Горький, — были ли у Морозова друзья из людей его круга, — я его встречал только в компании студентов, серьезно занимающихся наукой или вопросами революционного движения. Но раза два, три, наблюдая его среди купечества, я видел, что он относится к людям неприязненно, иронически, говорит с ними командующим тоном, а они, видимо, тоже не очень любили его и как будто немножко побаивались. Но слушали — внимательно»{288}. Друзей этого круга действительно не было, а купечество он называл презрительно «волчьей стаей»{289}.

Задолго до первой российской революции С. Т. Морозов почувствовал ее приближение, в чем проявилась его удивительная социальная прозорливость. Помогая революционерам, он не стремился, так сказать, подстраховаться на всякий случай и мыслил другими категориями. «Вы считаете революцию неизбежной?» — спросил у него А. М. Горький. «Конечно, — ответил Савва Тимофеевич. — Только этим путем и достижима европеизация России, пробуждение ее сил. Необходимо всей стране перешагнуть из будничных драм к трагедии. Это нас сделает другими людьми»{290}. Ответ просто поразительный, если принять во внимание, что такие слова произносил крупнейший капиталист, человек, который, казалось бы, имел все основания быть довольным. Прекрасно отдавал себе отчет в том, что революция могла смести таких, как он, но его интересовала в первую очередь судьба страны, а не собственные интересы. Помогал делу большевиков вполне осознанно и деньгами, и даже личным участием: нелегально провозил типографские шрифты, прятал от полиции известного большевика Н. Э. Баумана и даже доставлял запрещенную литературу на свою фабрику. Читал с интересом работы В. И. Ленина, высоко оценивал исторические перспективы большевизма, считал, что это течение в русском освободительном движении сыграет «огромную роль»{291}.

Что это? Человек, потерявший свои социальные ориентиры или увидевший то, что другим было не дано увидеть? Очевидно, и то, и другое. Превращаясь в чужого «среди своих», он пытался обрести опору в иной среде, но это сделать не удавалось. По словам А. М. Горького, «он упорно искал людей, которые стремились так или иначе осмыслить жизнь, но, встречаясь и беседуя с ними, Савва не находил слов, чтоб понятно рассказать себя, и люди уходили от него, унося впечатление темной спутанности»{292}. Пожалуй, только А. М. Горький, которого С. Т. Морозов ценил и искренне любил (лично познакомились они в конце 1900 г.), отвечал ему взаимной симпатией и называл его своим близким другом{293}.

С другой стороны, отношения, скажем, с А. П. Чеховым не сложились. Великий писатель много раз встречался с Саввой Тимофеевичем, бывал у него в гостях в Покровском{294}, в доме на Спиридоновке, ездил даже с ним летом 1902 г. в пермское имение Морозовых Всеволодово-Вильву, где Савва построил школу его имени. Однако никакой душевной близости между ними не было, и деловая и импульсивная натура С. Т. Морозова не вызывала симпатий у А. П. Чехова. Имея в виду Савву Тимофеевича, он однажды язвительно заметил: «Дай им волю, они купят всю интеллигенцию поштучно»{295}.