Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2

— А, может быть, не нужно говорить? Возьмёмся и будем работать за неё, неужели не справимся? Ведь мы уже четыре года проучились, неужели зря? А, Гриша?

— Да тебе-то хорошо так говорить, ты в хирургии-то собаку съел, так что с этим делом справишься. Ну, а я? Ведь Жадкевич мне «удочку»-то и то еле-еле поставил. В терапии я плавал, а про хирургию и говорить нечего.

— А мне всё-таки кажется, что если будем заранее паниковать, задержим Домну Васильевну, то у нас никакой практики не получится. А так мы начнём самостоятельно думать, и ты, Гриша, увидишь, что и у тебя дела пойдут лучше. Помощников у нас много, все учебники с нами, да и здесь живые люди есть, спросим, посоветуемся. Рисковать, конечно, мы не будем. Если трудно придётся, в Геленджик позвоним, оттуда помощь вызовем, — убеждал товарища Борис.

В конце концов, Быков согласился с доводами Алёшкина, и утром следующего дня, провожая Домну Васильевну, они ей ничего не сказали. После её отъезда практиканты, которых Клава (единственная медсестра на участке) и остальной персонал больницы почтительно называли докторами, приступили к работе. Борис начал амбулаторный приём, а Григорий отправился на утренний обход в больницу. Осмотрев и поговорив с лежавшими там больными, он уселся заполнять истории болезни. Это дело ему было достаточно хорошо знакомо, ведь, проходя занятия по субординатуре в клиниках ещё с третьего курса, всем студентам приходилось этим заниматься. Он подтвердил назначения, данные ранее Домной Васильевной, и Клава их выполняла.

Борису пришлось немного труднее. В амбулатории врач работал один, поэтому не только беседовать с больными и выписывать им лекарства, иногда прибегая к захваченному с собой справочнику, но и выполнять все манипуляции, то есть инъекции и перевязки, приходилось самому. С первым же уколом, который нужно было делать какой-то старушке, ежедневно получавшей инъекции сердечных средств, Борису пришлось попотеть. Вот уж когда он пожалел, что ничего этого им делать во время пребывания в клинике почти не приходилось. Там всё это выполняли медсёстры, а студенты-субординаторы только записывали назначения в истории болезней, да и сами-то назначения эти потом проверялись настоящими ординаторами. А тут нужно было не только решить, какое лекарство назначить, но и суметь самому его ввести. Хотя инструменты и шприцы Клавой были обработаны и лежали в стерилизаторе, требовалось надеть на шприц иголку, открыть ампулу, набрать из неё лекарство, обработать кожу в нужном месте и, наконец, сделать укол. Причём всё это делалось под придирчивым и не очень-то доверчивым взглядом больной.

Свою первую самостоятельную инъекцию Борис запомнил на всю жизнь. Игла почему-то никак не хотела надеваться на канюлю шприца, кончик ампулы никак не отламывался, да и ампула, и шприц, и ватный тампон, смоченный спиртом, никак не умещались в руках. Но зато, какая же была радость, когда после инъекции больная произнесла:

— Спасибо, доктор! У вас лёгкая рука, совсем не больно было.

Непростой была и первая перевязка, ведь даже в неотложной хирургии, где Алёшкин часто дежурил, ему почти не приходилось делать перевязок, это выполняли медсёстры или фельдшеры, а тут всё нужно было сделать самому. Бинт, как назло, сползал вниз (Борис перевязывал фурункул на ноге мальчика, приведённого матерью), и он потратил на то, чтобы как-то завязать ногу, наверно, вдвое больше перевязочного материала, чем это было нужно.

Дальнейший приём пошёл лучше. Борис, слушая жалобы, выстукивал и выслушивал пациентов, осматривал больные места, ставил диагнозы и выписывал необходимые лекарства. Он использовал все свои знания, которые получил во время учёбы, заглядывал в справочник, лежавший у него на столе, и всё-таки далеко не всегда был уверен, что его диагноз верный и лечение правильное. Да, наверно, и на самом деле в этот первый день его самостоятельной работы от волнения и сознания своей неподготовленности, он наделал много ошибок.

Как бы там ни было, этот день закончился. В два часа, приняв около двух десятков самых разнообразных пациентов, Алёшкин с облегчением вышел во двор и увидел, что Быков сидит на лавочке и весело болтает с Клавой. Он даже разозлился: «Вот ведь как, тут пыхтишь, пыхтишь, а Гришка себе сидит и зубы скалит… Ну, ничего, посмотрим, как ты завтра приём проведёшь!»

После обеда они пошли в село. Как мы знаем, Архипо-Осиповка располагалась в долине небольшой речки, которую окружала с двух сторон. Село состояло из сотни саманных домишек, окружённых садами, огородами и цветниками. В центре находилось небольшое кирпичное здание — школа, а напротив магазин и чайная, в которой не было чая, но зато всегда имелось вино — как местное, так и привозное. Тут же находилась небольшая базарная площадь с длинными деревянными столами, на которых у нескольких продавцов лежали горки помидоров, огурцов и абрикосов. Борис и Гриша купили килограмм помидор и вернулись домой. Делать было нечего, и, затворившись в своей комнате, они принялись вновь и вновь перелистывать учебники. Тут Борис не выдержал и рассказал о своих затруднениях другу, тот засмеялся:

— Ну, это-то меня не страшит! Пока я в больнице лежал, я часто сёстрам помогал и уколы делать, и банки ставить, так что в этом деле я спец, — горделиво сказал он. — А вот диагноз поставить, да правильно рецепт написать — это мне, действительно, трудно будет, тут уж я без твоей помощи не обойдусь.

Так и началась практика этих студентов. Впоследствии им пришлось осматривать самых разнообразных больных, класть их в свою больничку, лечить их заболевания. Вероятно, обошлось без грубых ошибок, так как больные выздоравливали. Было два или три случая пневмонии, закончившихся благополучно, несколько простудных заболеваний, желудочно-кишечных и даже один очень сильный солнечный ожог, который произошёл у одной солидной дамы, жены какого-то московского артиста, приехавшей отдыхать в Архипо-Осиповку вместе с мужем. В первый же день, улёгшись на берегу под палящими лучами солнца, она заснула. Муж в это время где-то невдалеке удил рыбку. Проспала она, наверно, часов пять и, конечно, получила сильнейший ожог. Когда на другой день после загорания женщина в сопровождении мужа явилась на приём к Борису, она была одета в какой-то лёгкий халат, да и тот держала руками так, чтобы он не прикасался к телу. После того, как она, по просьбе Бориса, расстегнула халат и предстала перед ним в костюме Евы, он прямо-таки испугался: вся грудь, живот и большая часть её бёдер были покрыты огромными волдырями, а кожа между ними имела багрово-красный цвет. Она заснула, лежа на спине, и таким образом сожгла переднюю поверхность тела. Конечно, пришлось положить её в больницу и заняться лечением этих ожогов. В то время лечение включало в себя вскрытие пузырей, удаление поверхностной части кожи и обработку обожжённой области крепким раствором марганца до появления плотных корок, ведь никаких антибактериальных средств, применяемых сейчас внутрь или в виде инъекций, для лечения таких больных тогда не имелось. Никакие повязки на ожоги накладывать было нельзя. Борис видел, как однажды в клинике Керопьяна лечили одного рабочего, получившего ожог битумом, и решил применить этот же способ. Над кроватью устроили каркас из веток ивы, которая росла по берегам речки, на него натянули плотную марлевую сетку. Сделали это для того, чтобы ни простыни, ни одеяло не касались тела больной. Результат увенчался успехом. Женщина, в конце концов, выздоровела, но весь свой отпуск — месяц провела на больничной койке, а её мужу пришлось курсировать между базаром и больницей, доставляя супруге овощи и фрукты.

Через неделю Борису пришлось сделать и первую операцию. Один незадачливый отдыхающий во время рыбалки, закидывая удочку, зацепил крючком губу своего пятилетнего сына и, страшно испугавшись, с ревущим мальчишкой на руках, в сопровождении разгневанной супруги, явился в амбулаторию. Борису пришлось вызвать на помощь Гришу, который взял в свои могучие объятия барахтавшегося и плачущего ребёнка. После этого они выпроводили из амбулатории родителей и осмотрели больного. Мальчик, как только родители вышли, плакать перестал. Разрезать ребёнку губу, чтобы вытащить зацепившийся крючок, Алёшкину не хотелось: остался бы большой шрам, и к тому же нужно было обезболить, а это вызвало бы отёк губы. Может быть, откусить ушко крючка с кусочком привязанной к нему лески и продернуть крючок? Тогда он свободно бы выскочил из ранки, но где взять кусачки?

Борис оставил Гришу с ребёнком, а сам пошёл на кухню и спросил у тёти Агаши, кухарки, нет ли где-нибудь в больнице кусачек, которыми было бы можно перекусить стальную проволоку. Та ответила, что в больнице никаких инструментов нет, но что кусачки, вероятно, найдутся у её мужа, и если они очень нужны, она их сейчас же принесёт.

Борис прошёл мимо встревоженных родителей, которые, очевидно, не очень-то доверяя местным докторам, собирались взять ребёнка и отвезти его в Геленджик. Борис успокоил их, хотя сам пока ещё был не очень-то уверен в благополучном исходе операции. Вскоре тётя Агаша принесла кусачки, Гриша взял кончик крючка пальцами, приподнял его, а Борис обеими руками стал сжимать кусачки. Мальчик, видно, понял, что ему хотят помочь, и не сопротивлялся. Перекусить крючок оказалось непросто, он был из хорошей стали. Но вот кусачки щёлкнули, и часть крючка вместе с кусочком лески упали на пол, а захватить жало крючка пинцетом и продернуть его вперёд, чтобы он проскользнул через отверстие в губе, было секундным делом. Запищал мальчик только тогда, когда Борис смазал ранку йодом.

Когда Гриша вынес ещё плачущего ребёнка родителям, те уже успели основательно поругаться между собой. Быков с высоты своего роста снисходительно поглядел на них и сказал:

— Ну, чего вы расстраиваетесь? Доктор Алёшкин всё хорошо сделал, и ранки у вашего сынишки почти нет. Через неделю заживёт. Завтра ещё приходите, мы посмотрим.

Не помня себя от радости, мать схватила ребёнка и побежала с ним к калитке, а сконфуженный рыбак с удилищем на плече поплёлся сзади.

Практика молодых медиков с каждым днём увеличивалась потому, что в Архипо-Осиповку прибывали отдыхающие. В больнице и на амбулаторном приёме количество пациентов росло, вместе с этим росла и уверенность в своих знаниях и силах у обоих практикантов, ведь очень многое из того, о чём они знали только по книгам или из лекций профессоров, теперь увидели воочию. Пословицу «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать» они теперь оценили в полной мере. И, пожалуй, правильно заметил Григорий, что эта пословица в медицине и подтверждается, и расширяется. Он уточнял, что самое лучшее — не только услышать, прочитать или увидеть, но и сделать самому. И это действительно было так.

К концу первого месяца практики и Быков, и Алёшкин, предоставленные, по существу, самим себе, волей-неволей освоили целый ряд медицинских манипуляций, о которых в период учёбы или слышали, или видели, как их выполняют другие, чаще всего средний медицинский персонал. Внутримышечные или подкожные инъекции теперь они уже считали совершенным пустяком, вполне свободно делали и внутривенное вливание. Пришлось им неоднократно вскрывать и лечить различные абсцессы. Научились они достаточно грамотно распознавать пневмонии и некоторые заболевания сердца. По их собственной инициативе, каждый из них принял по нескольку родов. Таким образом, к концу их практики они могли смело вписать в свои дневники-отчёты, что много работы выполнено ими самостоятельно. Вряд ли бы это удалось сделать в какой-нибудь более крупной больнице, где многое из того, что они делали здесь, администрация им бы просто не доверила, да это и не понадобилось бы. Там, как правило, имелось достаточно врачей и среднего медперсонала, который выполнял все эти функции, здесь им приходилось действовать самим.