Неизвестный Бондарчук. Планета гения

Он облагораживал душу человеческую

С Сергеем Фёдоровичем Бондарчуком меня познакомил Вячеслав Овчинников – с моей точки зрения, один из самых талантливых композиторов нашего времени, истинный наследник традиций великой русской классической музыки. «Война и мир», «Они сражались за Родину», «Степь», «Борис Годунов» – в этих выдающихся картинах звучит потрясающая музыка Овчинникова. Знаю точно, как высоко ценил Сергей Фёдорович его талант. Вот Слава на правах любимчика и привёл меня в гости к Бондарчукам в день рождения Сергея Фёдоровича.

Спустя какое-то время Сергей Фёдорович заглянул ко мне в мастерскую. Ходил, рассматривал мои работы и рассказал, что недавно в Италии посетил выставку современных западноевропейских художников.

– Там уже абстракцией никто не занимается, – как мне показалось, с воодушевлением поведал Бондарчук и утвердил: – Никто!

Я, помнится, добавил:

– Абстракция уже всем надоела.

– Да. Надоела.

Сейчас уже не вспомню, на какой из моих картин задержался его взгляд, но никогда не забуду, как он улыбнулся, вздохнул полной грудью:

– Как же всё-таки прекрасно реалистическое искусство!

Почему-то захотелось обратить его внимание на мою работу 1975 года «Смоленский пастух».

– О! Это классика. Прекрасно. – Сдержанно сказал и доброжелательно.

Я был счастлив и показал только что законченный портрет старой деревенской женщины.

– У неё очень тяжелая жизнь, Сергей Федорович, я назвал картину «Судьба».

Он долго смотрел на эту бабушку, опустившую лицо на натруженные руки, и услышал я лишь печально-раздумчивое: «Гмм…».

Мы договорились, что я напишу его портрет. Этот период моей работы отражён замечательным режиссёром-документалистом Борисом Карповым (светлая ему память) в фильме «Достучаться до сердец людей». Позируя мне, Сергей Фёдорович говорил о сходстве актёрского портрета в кино (то есть, вероятно, крупного плана актёра) и портрета живописного, и что к изображению лица актёра на экране он предъявляет те же требования, что и художник-портретист. Конечно, я не смогу воспроизвести те суждения Бондарчука в точности (много лет прошло) но за смысл ручаюсь:

– Когда такой художник, как Рембрандт, пишет портрет, – размышлял Сергей Фёдорович, – он с гордостью осознаёт, что его произведение будет жить во времени. Значит, это не застывшее лицо, а бесконечное продолжение жизни человеческой. Так же и в кино: в портрете человека на экране режиссёр с актёром должны высветить характер, отобразить мир души. То есть воплотить образ человека так, чтобы и через много лет на него смотрели с таким же пристальным интересом, с каким мы вглядываемся в людей, запечатлённых на портретах великих живописцев.

Я думаю, что экранные портреты, созданные актёром Сергеем Бондарчуком в «Тарасе Шевченко», «Судьбе человека», «Войне и мире» – вечны. И относительно творчества живописца прав был Сергей Фёдорович. Тысячу раз прав! Мне от якобы художников неоднократно приходилось слышать: «А я так вижу». Изуродует человека и заявляет: «Так вижу»! Наверняка, глядя на «труды» таких «мастеров», у которых вместо портрета на холсте три крючочка и две запятые, про людей, живших в наше время, потомки ничего хорошего не подумают. Художник должен бережно относиться к натуре, которую пишет. С любовью.

Когда я писал его портрет, начинались съёмки «Бориса Годунова», и Сергей Фёдорович, наверное, жил образом главного героя. Я считаю, что трагедию царя Бориса он сыграл прежде всего глазами своими. Глубина в его глазах бездонная. А ведь глаза выражают внутреннее состояние души.

Смотреть завершённый портрет Сергей Фёдорович пришел вместе с Ириной Константиновной и дочерью Алёной. «Думы мои, думы», – прочитал он нараспев, разглядывая своё изображение. Потом говорил, что нет в этом портрете никакого штукарства, что всё согласовано, подчинено единой цели – выявить дух человеческий. И опять свернул на заветную тему: «Так и для актёра главная задача – проникнуть в жизнь человеческого духа». Ещё мне запомнилась реакция Ирины Константиновны. Сергей Фёдорович сидел перед своим портретом в кресле, а она стояла у него за спиной, положив руки ему на плечи, и тихо восклицала: «Очень интересно!» Взволнованная, счастливая, она не скрывала чувств, не скрывала, что любуется мужем.

Портрет Сергея Бондарчука экспонировался на очень мне памятной моей выставке на Кузнецком мосту зимой 1983/84 года. Потом семья Бондарчуков приобрела у меня портрет. Он и сейчас висит у них дома.

Двор их дома выходил на улицу Неждановой. Вскоре на эту улицу переехал и я. Сергей Фёдорович любил пешие прогулки в наших окрестностях. Я тоже сторонник активной ходьбы. Мы подолгу бродили по нашей немноголюдной, патриархальной улице и вели серьёзные, откровенные беседы. Опустели без Сергея Фёдоровича эти уголочки старой Москвы, осиротели. А улицу, названную в честь великой певицы Антонины Васильевны Неждановой, улицу, помнившую шаги многих знаменитых деятелей русской, советской культуры, теперь переименовали в Брюсов переулок…

Потом началась перестройка. Настроение у Сергея Фёдоровича стало резко портиться. Он делился со мной своими тревогами, очень беспокоился, что кинематограф может утратить моральную опору, говорил, что на экран полезло какое-то недостойное штукарство. Он чувствовал, что на него началась охота, что его преследуют все эти, почувствовавшие вдруг силу, фигляры от искусства. Затем состоялся съезд кинематографистов, где на него стали навешивать оскорбительные ярлыки, а у него звание было только одно: он истинный Народный артист СССР. Свидетельствую: Сергей Фёдорович Бондарчук очень гордился этим званием и очень дорожил таким всенародным признанием. Насколько я знаю, единственным на том съезде совестливым художником оказался Никита Михалков. Талантливый, любимый зрителями актёр и режиссёр, он понимал значение Бондарчука в нашей культуре и поднял свой голос в его защиту. Это выступление делает Никите великую честь.

В первые перестроечные годы искусство Бондарчука пытались закопать поглубже, забыть о нём, стереть из памяти народа. А ведь о нём написаны горы статей в газетах и журналах всего мира. Сколько восторженных слов посвящено его батальным сценам, сколько раз я слышал речи, что в мировом кино равных им нет. Как художник, я убеждён, что в создании на экране этих потрясающих батальных сцен Сергею Фёдоровичу помогало его увлечение, даже пристрастие к живописи и ваянию. Мне кажется, ему даже был не нужен художник картины. Он сам мог пусть не написать батальное полотно, но искусно и правдиво воссоздать его в живых картинах. Только так, исходя из своего художественного видения мира, он и снимал. Опять-таки, сужу как художник: он феноменально чувствовал характер, психологию героя, которого «писал» на экране, поразительно выстраивал движение в пространстве, мизансцену. Ведь у него не просто даны картины сражений («Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий…»), нет, каждый бой он связывал с пейзажем, и вовсе не для того, чтобы достичь какой-то уникальной живописности на своём батальном кинополотне. Сергея Фёдоровича волновало, как состояние природы влияет на душу человека, как эта вечная красота, омрачённая войной, отражается на его характере, действиях. Это всё говорит о том, что Бондарчук – мощный философ и психолог. Но я всегда буду его ценить, прежде всего, за то, что он работал сердцем. Он проникал в сердце того героя или героини, которых выносил на экран, всем сердцем он горевал их горем и радовался их радостям.

Портрет Сергея Бондарчука. 1994 год.

Художник Александр Шилов

Ни разу ни в одном фильме Бондарчука, ни в одном его кадре я не видел пошлости. Того, что сейчас, как из помойного ведра, сыплется с экрана и считается хорошим тоном. А он всегда был интеллигентным, даже когда играл простого работягу, а потом солдата в «Судьбе человека». Для меня сказать про этот фильм: «гениальный» – значит ничего не сказать. Эта сцена с мальчиком в полуторке, когда Андрей Соколов срывающимся голосом говорит: «Я твой отец», – и пятилетний Ванюшка кричит: «Папка, родненький, я знал, что ты меня найдёшь!» Когда я это вижу и слышу, у меня сердце готово разорваться. Думаю, что у Сергея Фёдоровича тоже рвалось сердце, когда он снимал эти кадры. Так проникнуться горем, мучениями маленького сироты, который жутко жил, как бродяга; так выразить детское страдание и недетскую печаль может только художник с тонкой, обострённой, отзывчивой душой. И вот на наших глазах голодный, оборванный, никому не нужный ребёнок признал в добром, измученном Андрее отца… Эти распахнутые доверчивые глаза, в которых вопль души… Ничего подобного в жизни я больше не видел. По силе, по пронзительности, по высоте духа аналога этой сцены ни в нашем, ни в мировом кино я вообще не знаю. И горько осознавать, что сегодня мы, обладающие творениями такого грандиозного мастера кино, как Сергей Фёдорович Бондарчук, заполняем экран скабрёзностью, фальшью, примитивизмом, ничего не дающими ни уму, ни сердцу. А его искусство – высоконравственное. Именно такое искусство необходимо душе зрителя бесконечно, пока жив человек.

Я вообще преклоняюсь перед людьми с раненой, обожжённой, сопереживающей чужой боли душой. Такие люди не способны на подлость. Для тех, кто посвятил свою жизнь творчеству, лишь данного природой таланта, а также трудолюбия, я считаю, недостаточно. Только люди, обладающие таким, как у Сергея Фёдоровича, отзывчивым, сострадающим сердцем, только они способны на высокие взлёты в искусстве. Каким бы манящим мастерством человек ни владел – в любом виде искусства, будь он писатель, композитор, художник, или кинематографист, – если душа его безучастна и эгоистична, он не способен затронуть сердца зрителей. Поэтому велика заслуга таких художников, как Бондарчук. Они как маяки в море, как родники в пустыне. Им надо памятники ставить и на их искусстве воспитывать юные души.

…Наша дружба продолжалась и крепла. Встретимся, обнимемся, и он обязательно зайдёт ко мне посмотреть новые работы. Помню, как однажды мы увиделись в кабинете тогдашнего председателя Верховного Совета Руслана Хасбулатова, который ещё возглавлял комиссию по культуре. Много в ту комиссию входило известных деятелей, и многие на том заседании вели себя весьма скверно. Серьёзное собрание, посвящённое развитию национальной культуры, чуть ли не в посиделки превратили: у кого пластинки не выходят, у кого книги не издаются, кому денег на съёмку фильма не дают. Дайте, издайте, выпустите, иначе мы за вас голосовать не будем. Мне даже пришлось дать резкую отповедь не в меру настойчивым ораторам. Сергей Фёдорович – всегда само достоинство – ничего не клянчил. Он вообще был убеждённый государственник. И на тот совет по культуре пришёл заниматься важным государственным делом, а не личную выгоду искать. Без преувеличения, таких ответственных, бескорыстных людей, как Бондарчук, всегда было мало, а в наше нечестное, стяжательское время – особенно мало.

…Общаться нам всегда было очень интересно. Рисовать и лепить – кажется, не было для него на досуге милее занятия. Как-то у Сергея Федоровича на даче они со Станиславом Говорухиным писали этюд. Я им натюрморт поставил и наблюдал за их стараниями. Уже было заметно, что он слабеет: поработал немножко и прилёг на диван: плохо себя почувствовал. Мы, конечно, виду не показали, но поняли, что он серьёзно болен. О том, насколько серьезно, знала только Ирина Константиновна, но мы с Говорухиным просто физически это ощутили. Но надеялись на лучшее… Однажды собрались на этюды на Николину гору, тогда ещё Александр Руцкой к нам присоединился. Облюбовали живописное местечко, и опять они писали, а меня попросили провести что-то похожее на мастер-класс. Мне было очень дорого столь основательное отношение Сергея Фёдоровича к изобразительному искусству. Он прекрасно разбирался в живописи. А когда рисовал, на лице никакой самоуверенности не отражалось (это сейчас сплошь и рядом: только возьмет кисть в руки – уже Рафаэль). Сергей Фёдорович не уставал учиться, держался как внимательный ученик. С моей точки зрения, художник он был интересный, одарённый. Я храню его рисунок, вернее, набросок: сидели друг против друга, разговаривали, и он пером нарисовал меня в профиль. Счастливые это были дни…