Неизвестный Бондарчук. Планета гения

Свеча

Мои взаимоотношения с Сергеем Фёдоровичем начались задорно – с его звонка моему отцу и подробности про меня, что сегодня к нему приходил молодой нахал. Почему он назвал меня нахалом? Потому что я, ещё десятиклассник, явился во ВГИК поступать к нему на курс. Прежде чем выслушать с приготовленным отрывком, он посадил меня напротив: «Почему ты захотел стать актёром?» На что я ответил, что вообще-то хочу быть режиссёром, но прежде мне нужно отслужить в армии, понять глубокий смысл жизни, мир людей – наговорил всякого подобного в юношески завиральном тоне. А актёром я хочу стать, чтобы лучше понять профессию режиссёра. Вот как вы, Сергей Фёдорович – из актёров стали режиссёром. Так я первый раз с ним поговорил, после чего в нашем доме раздался тот телефонный звонок.

Но я действительно тогда так думал, родители убеждали: актёр – не профессия, это лотерея: достанется роль, не достанется – неизвестно. На их глазах актёрская невостребованность оборачивалась и драмой, и трагедией. А режиссёр – профессия стабильная, во всяком случае, так было в то время. Так что, главной моей целью была кинорежиссура.

Но в 16 лет рано нацеливаться на режиссуру – надо стучаться на актёрский факультет. Приди я, как положено, после школы – поступал бы на курс к Бабочкину. Но у мамы, в её вгиковские годы, был отрицательный опыт общения с Борисом Андреевичем. Потому я и пришёл поступать ещё старшеклассником – лишь бы попасть к Бондарчуку. Это допускалось – тогда во ВГИКе существовала практика вольных слушателей. До меня так же одновременно и в десятом классе, и на первом курсе учились две замечательные Наташи – Белохвостикова и Бондарчук. Вдобавок мне повезло: в мастерскую Бондарчука и Скобцевой объявили добор юношей. И я пошёл показываться, особо не надеясь. Сергей Фёдорович мог сказать: «Лучше в эту профессию не суйся». Но он так не сказал. Они с отцом потом беседовали обо мне, о чём конкретно – как ни крутился – не расслышал. Ну, раз я всё-таки оказался в бондарчуковской мастерской, значит, они решили мою судьбу положительно.

Учение у Бондарчука было не только школой актёрского мастерства, но и общением с крупной личностью. Я вообще считаю, что трагедия современного кинообразования – это отсутствие среди педагогов выдающихся личностей. Не хочу никого обидеть, но всё равно приходится сравнивать. Бондарчуку и моему отцу здорово повезло, потому что в годы их студенчества в институте преподавали Эйзенштейн, Пудовкин, Довженко, Ромм, Козинцев, Герасимов. Перед такими личностями как не преклоняться? И нам невозможно было не преклоняться (какая всё-таки удача!) пред Сергеем Фёдоровичем. Рассказывал ли он о людях, с кем повстречался в поездках, о каком-то случае на съёмочной площадке, приводил ли примеры из истории мировой культуры, мы внимали ему с открытыми ртами: ах! вот это сказал сам Бондарчук. Всё, что он говорил, воспринималось как истина, и последующая жизнь подтвердила, что это действительно была истина.

Всё-таки ВГИК – удивительный институт. Педагоги снимают кино, снимаются в нём, а студенты порой варятся в собственном соку. Наш Мастер тоже был по горло занят своим кино. Поэтому, придя на занятия, с места в карьер приступал к просмотру наших этюдов, потом устраивал их разбор. Но изредка случалось самое наше любимое – его актёрские показы. Это были гениальные показы. Однажды ребята играли комедийный этюд на тему сватовства, изображали толкущихся в прихожей женихов. Появляется новый жених, и об этом вновь прибывшем один другому говорит: «Гляди-ка, с каким носом вышел». Сергей Фёдорович прерывает действо и к этому новому: «Ты же с носом вышел!» Студент выходит раз, другой, пробует так-сяк, маячит туда-сюда, Бондарчук не выдержал: стремительным шагом – в нашу кулису, и вдруг через всю сцену прошёл… Нос. Как это он сделал?! Мы не видели ни рук, ни ног, ни туловища – перед нами прошествовал один нос.

Очень много времени он посвятил нам на последнем курсе. Мы занялись дипломным спектаклем «Вишнёвый сад», и пошла работа полночь-заполночь. Это была и школа, но уже и настоящее творчество. Три года мы играли отрывки из «Вишнёвого сада», потому текст ролей знали. Собрались в мастерской, готовимся к репетиции, вдруг Бондарчук: «Усаживайтесь в круг и читайте всё, что написано у Чехова». Мы стали читать пьесу полностью, с ремарками – кто сколько раз чихнул, кашлянул, всхлипнул, топнул, засмеялся. Поначалу было необычно и трудновато – ничего не играть, а внятно читать чеховский текст. А потом мы невольно расхохотались – пьеса оказалась невероятно смешной. Мы её и играли, как трагическую историю со смешными персонажами. И мы поняли, почему Сергей Фёдорович начал подготовку к диплому с такого непривычного чтения пьесы. Он учил нас понимать драматургию во всём её объеме и глубине. Мне кажется, мы усвоили эти уроки мастерства достаточно хорошо, потому что, когда основой кинематографа стала другая драматургия, в которой «объем и глубину» днём с огнём не сыщешь, многие из учеников Бондарчука потерялись – воспитанные на Пушкине, Толстом, Чехове, они не смогли адаптировать плоские персонажи чепуховых, слюнтявых сценариев для себя.

Сергей Фёдорович понимал, сколь невелик наш эстетический опыт, и отсылал к великим художественным произведениям, чтобы из них мы черпали и накапливали в себе столь необходимое для нашей профессии знание сути и природы человека. Вот как он ориентировал нас на произведения живописи: «Дело не в названии картины. Оно – авторство художника. Вам же следует всмотреться в картину и постараться постичь её героя или героиню; постичь характер, настроение, додумать даже судьбу, запечатлённые, например, в „Неравном браке“ или „Сватовстве майора“, „Тройке“ или „Завтраке аристократа“». Кстати, через живопись, он искал мизансцены и для своих фильмов, и нас приучал к поиску расположения на сцене или в кадре исходя из классических традиций изобразительного искусства.

И мы, следом за ним увлекались живописностью. Однажды я сделал самостоятельную композицию по «Борису Годунову» (уже тогда, в 70-х, мы знали, что Сергей Фёдорович мечтает его поставить, и делали отрывки из «Бориса»). Разговор Курбского и Самозванца на границе я сделал «натурально» – на сцене лежали поваленные деревья, через которые мы продирались, произнося текст о том, как хорошо вернуться на Родину вновь. Бондарчук посмотрел: «Да-а-а… А теперь так: из правой кулисы входит Курбский, из левой – Гришка. Они смотрят перед собой, то есть, в глубь зрительного зала, и видят: лес, поле, речка течёт, солнце садится…» И мы стали любоваться воображаемым пейзажем и играть текст пушкинской трагедии. Решение лаконичное, а актёрская игра сразу стала выразительнее.

С первого курса мы знали высказывание Немировича-Данченко: успех актёра – это талант, трудоспособность и удача, и если хоть один из сомножителей в формуле равен нулю, то и работа актёра в целом равна нулю. Насчёт удачи: вот, например, Сергей Аполлинариевич Герасимов всегда снимал своих учеников, Сергей Фёдорович – очень редко. Тем не менее, среди выпускников мастерской Бондарчука-Скобцевой немало тех, кто получили кинематографическую известность: Наташа Андрейченко, Ия Нинидзе, Оля Кабо, Гражина Байкштите, Тамара Акулова, Лена Финогеева, Таня Божок, Аня Тихонова, Володя Новиков, Коля Кочегаров, Алёша Иващенко, Володя Басов, Дима Матвеев и многие другие.

В период съёмок фильма «Они сражались за Родину».

В гостях у Михаила Александровича и Марии Петровны Шолоховых

Режиссёры-фронтовики Станислав Ростоцкий, Сергей Бондарчук и Юрий Озеров в Голливуде

В моё время мы с герасимовским курсом очень дружили, хотя исторически между нашими мастерскими во ВГИКе существовало негласное соперничество. Мне кажется, наши Мастера по-разному понимали суть профессии актёра в кино, что может показаться странным, ведь Бондарчук – ученик Герасимова. Но Сергей Фёдорович выбрал свой путь и шёл по нему без оглядки.

А рядом шла Ирина Константиновна. Все студенческие годы она опекала нас. Если Сергей Федорович думал о возвышенном, она – о насущном. Она не только много репетировала с нами, давала яркие, точные актёрские советы, её епархией был душевный уют на курсе и даже уют житейский. Конечно, все наши ребята были в неё влюблены. Это женщина удивительной не только внешней красоты – красоты внутренней. Годы, проведённые рядом с ней, по-моему, и сделали из нас настоящих мужчин. Да и сам Сергей Фёдорович в её присутствии становился ещё красивее, мужественнее.

Студентом первого курса я сыграл в его картине «Они сражались за Родину». С молодыми актёрами он работал на площадке так же, как с именитыми, может, даже более внимательно. И со мной репетировал не меньше часа. Хотя не такая уж сложная была у меня задача – бросить бутылку с зажигательной смесью, подбить танк и под ним геройски сложить голову. А он проходил со мной этот короткий эпизод по внутренней линии поведения, подробно объяснял, как я должен сыграть состояние молодого солдатика, который понимает, что этот его бой – смертельный. Вообще, слово «состояние» Бондарчук не любил, и нас наставлял: «Если режиссёр требует: сейчас сыграй злость, не верьте тому режиссёру. Потому что злоба – это состояние. А к состоянию актёру нужно прийти».

После съёмки я пошёл отмываться от траншейной грязи на Дон и не заметил, что невдалеке за мной шёл Сергей Фёдорович. Потом он сказал: «Знаешь, почему провожал тебя до берега? На съёмке в голове вдруг пронеслось медицинское – посттравматический синдром. Когда шла танковая атака, и мы со стороны прочувствовали, какая это жуть, я подумал, что ты можешь ещё быть в шоковом состоянии, как бы не свалился». Так он шёл за мной, и, наверное, удивлялся, как я вообще могу передвигать конечности. Беспокоился обо мне…

Бывали на «Они сражались» моменты, когда он на глазах молодел от счастливого возбуждения. Помню, как мы гурьбой облепили овраг, чтобы увидеть репетицию знаменитой сцены между Шукшиным и Бурковым – «Чего ты возле меня трёсся?». Как они работали! Как импровизировали! Сергей Фёдорович в радости: то подыгрывает им, то отойдёт в сторонку – глаза промокнёт, потом хохочет. Но всё держит под контролем: «Здесь – да! Нет – перебор, уберите».

Во время съёмок был случай: осветитель рассказал актёру анекдот, перед тем как ему идти в кадр. Узнав об этом, Сергей Фёдорович собрал всю съёмочную группу и целый час читал лекцию о том, что их общий труд, в полевых условиях, с утра до вечера на жаре, будет напрасен, если плохо сыграет актёр. Рассказывали, что к монологу царя Бориса на «Годунове» он готовился целый день. И тот, кто пытался подойти, спросить про реквизит, или уточнить график завтрашнего съемочного дня, получал такой отпор, что весь день боялся ему на глаза показаться. Хотя ответить на производственные вопросы было его обязанностью как режиссёра. Но он был в образе! Он жёстко требовал понимания. И это – не актёрский эгоизм и не проявление его крутого характера. К актёрскому труду Сергей Фёдорович относился с благоговейной требовательностью.

На премьере картины первое, что я услышал – восклицание моей мамы, народной артистки России Нины Меньшиковой: «Господи! Какой же это адский труд – война!» Недаром все герои фильма столько времени в кадре копают траншеи, тащат на себе тяжёлое оружие… Да, война – это сражения, стрельба, кровь, огонь. Но это минуты и часы, остальное время – изнурительная работа. Работа – ради жизни. Да, в общем-то, и вся кинематографическая работа Сергея Фёдоровича – ради жизни.