Америго. Человек, который дал свое имя Америке

Причуды репутации

Эта версия событий никогда не принималась в Венеции[372]. В 1598 году, во время торжественных и пышных похорон Филипа II Испанского, изображение Веспуччи с ярлыком «Открыватель Нового Света в 1497 году» повесили на фасаде церкви Сан Лоренцо словно в насмешку над проходящим мимо кортежем. Для флорентийцев стало делом чести защитить репутацию Веспуччи. В других краях, впрочем, она постепенно тускнела. Личный историограф Филипа II Антонио де Эррера после добросовестных научных изысканий пришел к выводу о поддельности Письма к Содерини и обвинил в этом Веспуччи. Большинство читателей ему поверило. В течение 150-ти лет название «Америка» общее мнение признавало результатом обмана. Большинство критически настроенных ученых эпохи Просвещения, включая Вольтера и Робертсона, поддерживало версию о преднамеренном введении в заблуждение.

Но в 1745 году молодой и блестящий флорентийский ученый Анжело Мария Бандини оспорил это мнение в книге глубоко научного звучания. Эта работа – Vita di Amerigo Vespucci gentiluomo fiorentino («Жизнь Америго Веспуччи, флорентийского джентльмена») – до сих пор является важной работой для изучения Веспуччи из-за великолепного изучения фамильного дерева Америго. Книга стала прорывом еще в одном важном отношении – Бандини обнаружил не только неизвестное письмо Веспуччи своему отцу (стр. 36), но также первые рукописные версии его отчетов о путешествиях. Но его очевидный флорентийский гражданский патриотизм дает основание сомневаться в полной объективности. Более того, его защита кандидатуры Веспуччи в качестве первооткрывателя Америки основана на ошибочной уверенности в том, что Колумб никогда не ступал на землю континентального Нового Света.

Бандини стал библиотекарем герцога Тосканского. Но в тень он не ушел, а, напротив, стал влиятельной фигурой во время триумфа Просвещения во Флоренции. Более того, флорентийские америгофилы представили Веспуччи героем-предвестником культов 18-го столетия, века разума и науки. И если бы не грубое вмешательство Колумба, следовал аргумент, то аборигены Нового Света познали бы республиканские стандарты Флоренции и их бы не постигло последовавшее избиение. После долгих споров эти соображения сошлись в одну точку во Флоренции в конце 18-го века в потоке новых исследований, посвященных Веспуччи. Бэкграунд был трояким.

Во-первых, западные интеллектуалы были погружены в то, что современные ученые называют «Спором о Новом Свете» – дебаты, начатые псевдонаучными отрицателями всего американского, доказывавшими, что всё полушарие имеет тотально враждебную жизни среду, которая приговаривает все живые существа, обитающие там, включая людей, к неизбежной второсортности в сравнении с их собратьями из Старого Света. Ученые мужи и схоласты испанской Америки ответили контраргументами, доказывая, что их континент восприимчив ко всем видам прогресса и обращает себе на пользу всякое естественное преимущество; даже влияние звезд, блещущих на американском небосводе, особенно благотворно. Томас Джефферсон[373] на парижском обеде опроверг утверждения очернителей еще проще, отметив, что он, единственный американец на этом мероприятии, выше ростом всех присутствующих[374].

Во-вторых, интеллектуальный мир был вовлечен в яростную дискуссию о моральных последствиях европейского открытия, конкисты и завоевания обеих Америк. Дени Дидро, главный редактор Encyclopédie («Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремёсел», 1751 год) – четкого свода идей эпохи Просвещения – осудил империализм: «Каждая колония, чья власть находится в одной стране, а послушание – в другой, в принципе несправедливое установление»[375]. Руссо добавлял: открытие Америки не возвысило человеческую мораль, напротив, оно усилило такие пороки, как жадность, эксплуатация и насилие. Контакт с европейцами испортил чистоту «благородной дикости»; хотя сам Руссо никогда не использовал эту фразу и, вероятно, не признавал саму концепцию, это упрощение укоренилось и получило распространение[376]. В 1782 году аббат Рейналь, сподвижник Дидро и Руссо, выпустил в Лионе известное эссе по поводу последствий – хороших и плохих – открытия Америки.

Наконец, в Америке создавалась новая республика через революционную войну. Соединенные Штаты давали новую жизнь предполагаемым добродетелям древнего Рима – тем добродетелям, которые, как может вспомнить читатель, однажды уже воплотила флорентийская традиция (стр. 16, 43–44). Результат борьбы колонизаторов за независимость кажется своим поклонникам точкой в «Споре о Новом Свете». Декларация независимости и конституция США реализовали на практике политические принципы эпохи Просвещения: народная власть; империя разума; равенство для всех – за вычетом, понятное дело, женщин и рабов.

Менее чем через год после окончательного оформления независимости США посол короля Франции при тосканском дворе изобрел новый способ взывания к доброй воле флорентийской элиты. В 1785 году он предложил награду за лучший панегирик в честь Веспуччи в тосканской Академии[377]. Его предложение вызвало интерес, последовал поток вариантов. В 1787-м Марко Ластри предложил наиболее объемлющий и репрезентативный из панегириков, воспоследовавших в ответ на инициативу посла. Веспуччи представал как «наиболее блестящий из героев Арно (что, если подумать обо всех флорентийских гениях, расцветших начиная со Средних веков, было даже некоторым перебором), потому что он был открывателем половины мира». Веспуччи основал королевство возможностей: «Кто знает, какой прогресс человеческого духа ждет эти регионы?». Ластри цитировал Бенджамина Франклина и труды Американского Философского общества Филадельфии для подкрепления своих мыслей[378]. «Родился новый порядок вещей, – заключил он, – и этим мы обязаны возникновению нашей современной философии»[379]. На следующий год Адамо и Джованни Фабброни написали эссе, представлявшее Веспуччи провозвестником духа революционной Америки; наполненное похвалами в адрес независимости США, оно дышало ненавистью к колониализму и религиозной нетерпимости.

С научной точки зрения, наиболее важными эссе были самые скучные из них. Франческо Бартолоцци начал достаточно бравурно мудрым комментарием, послужившим прообразом взглядов, которые каждый хорошо информированный и верно думающий либерал сегодня разделяет. Открытие Америки было, по его мнению, «поворотным моментом, навсегда ставшим памятным для человеческой истории», отчасти потому, что «последовала революция в обычаях, образе жизни, еде» и, отчасти, поскольку оно оказалось «фатальным для человеческой расы»; «европейское варварство» убило миллионы «невинных и безвредных туземцев», развязало войны, исполненные жадности и амбиций, а кроме того, фоном стало заражение оспой миллионов людей, не имевших от нее иммунитета[380]. После столь волнующего вступления Бартолоцци уже спокойно начал опровергать на основе предельно скучных трюизмов одного за другим всех предыдущих авторов, высказавшихся на эту тему. Он, однако, сделал одно очень важное дело – ввел в научный оборот множество ценнейших документов, напрямую касающихся Веспуччи: не только серию писем к Веспуччи, на которых в основном базируется Глава 1 нашей книги, но также ранее не публиковавшееся письмо к Лоренцо ди Пьерфранческо де Медичи, написанное Америго по возвращении из Бразилии в 1502 году. Бартолоцци отметил, кроме того, что Веспуччи пишет в нем о «других моих путешествиях» – во множественном числе[381].

Из этого можно заключить, что бразильскому вояжу 1501-02 годов предшествовали по меньшей мере два других. Для Бартолоцци и тех, кто следовал ему, этот очевидно достоверный автограф подтверждал третье путешествие, а значит, доказывал, что Веспуччи раньше Колумба побывал на континенте Нового Света. Для недоброжелателей Веспуччи фраза стала еще одним свидетельством его лжи. «Он нагло представил себя всей Европе первооткрывателем континента, – возражал де Флери, влиятельный французский популяризатор научных изысканий того времени, – и обманутая Европа поверила ему на слово!»[382].

Крупнейший ученый века Александр фон Гумбольдт занял более взвешенную позицию, настаивая на приоритете Колумба, но отказываясь обвинять Веспуччи в недобросовестности. Гумбольдт проницательно рассматривал Mundus Novus и Письмо к Содерини как результат «бестолкового редактирования», возможно, «неумелыми или не заслуживающими доверия приятелями»[383]. Томас Джефферсон выделил комнату в своем частном музее в Монтичелло под объемные изображения Колумба и Веспуччи.

Соперничество панегиристов одного и другого затруднило задачу по включению двух исследователей в общую картину. Критики Веспуччи 19-го века или неубедительно доказывали невозможность его путешествий, или уныло пытались представить его выдумщиком. История и вымысел полны воображаемых путешествий и преувеличенных или ошибочно приписанных подвигов мореходства. Многие писатели путешествовали только в своем воображении, а те, кто реально путешествовал, склонны преувеличивать протяженность своих маршрутов. Чтобы потешить публику, они добавляли mirabilia – выдумки о чудесах, причудах природы, байки о монстрах, сказочных сокровищах и извращениях природного естества. Подлинные путешествия эмулировали и, возможно, сознательно имитировали выдумку[384]. Неудивительно – на таком-то фоне – что некоторые из читателей подвергали сомнению (или не верили вообще) каждое написанное им слово. По их мнению, Веспуччи был сухопутной крысой, чьи путешествия были более сказочными, нежели реальными. Он напоминал сэра Джозефа Портера – персонажа комической оперы «Корабль Ее Величества “Пинафор”» в чине первого лорда Адмиралтейства, – способного только приказывать настоящим морским волкам, руководствуясь при этом золотым правилом: «Не отрывай задницу от стула и не выходи никогда в море/ И быть тебе главой флота ее Величества!» Репутацию сэр завоевал внешней непоколебимостью, не подкрепленной реальным опытом. Висконде де Сантарем убедительно опроверг всё, касающееся деятельности Веспуччи как исследователя. Эмерсон хамовато отбросил его на обочину, назвав «торговцем маринадом»[385]. В 1894 году сэр Клемент Маркхэм, ученый с небезупречной репутацией, но как президент Общества Хаклюйта – авторитетный в научных кругах, назвал его «поставщиком говядины», отрицая наличие хоть каких-то свидетельств, способных квалифицировать Веспуччи как морехода[386].

Как бы там ни было, но приверженцы Веспуччи считали его героем, а остальные – злодеем. Он вызывал крайние чувства – от неприятия до низкопоклонства. Оба взгляда имеют под собой основания по причинам, которые были приведены выше.

Веспуччи был героем и, как большинство героев, – злодеем. Но его героизм и злодейство были необычного свойства. Добродетель героизма относится к личности, в отличие от добродетели святости, распространяющейся на всех. Поэтому если в одном ракурсе мы видим героя, то в другом – обязательно злодея. В наши дни в мультикультурном и мультицивилизационном мире герой всегда ниспровергатель. В стремлении быть «хорошими» для всех мы сторонимся привычных героев и не любим признаваться даже самим себе, что они есть, в то время как злодеи всегда могут рассчитывать на часть нашей симпатии.