Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2

Наконец, главное было сделано, стали зашивать брюшную полость, и тут женщина воскликнула:

— Пульса нет!

Борис крикнул ей:

— Камфару!

Та сейчас же схватила заранее приготовленный шприц и ввела собаке под кожу два кубика раствора камфары. Соколовский начал делать собаке непрямой массаж сердца, а Борис торопливо заканчивал зашивание операционной раны. Потом он сам проверил пульс и, убедившись, что под его пальцами, хотя и слабо, но всё же ощущаются толчки — быстрые, но довольно равномерные, решил заканчивать обработку животного и зашить последнюю рану на скуле. На это потребовалось несколько минут.

Всё было закончено. Собака ещё спала, когда за ней пришли два санитара, осторожно положили её на носилки и понесли в питомник. Старика, хозяина этого питомника, все звали дядя Вася. И теперь от этого дяди Васи зависело многое. Он должен был так обеспечить уход за истерзанным животным, чтобы оно оставалось живым как можно дольше, а, может быть, и поправилось совсем.

Все, кому приходилось оперировать этих несчастных собак, искренне их жалели, помимо того, что от длительности их жизни зависела оценка их деятельности, как врачей-хирургов. Поэтому все обращались к дяде Васе с просьбами об обеспечении наилучшего ухода именно за их пациентом. Конечно, эти просьбы сопровождались табачными, винными и даже денежными подношениями. Дядя Вася от них не отказывался, но он и без того старался ухаживать за всеми пострадавшими животными так, как будто это были его самые близкие и родные люди. Он и от санитаров, бывших в его подчинении, требовал такого же отношения к этим собакам и настаивал на немедленном увольнении того из них, кто отнёсся к доверенным пациентам грубо или небрежно. Дядя Вася гордо называл свой питомник «Клиника профессора Огнева», и от всех своих подчинённых, а также и врачей, приходивших делать перевязки оперированным «больным», требовал самого серьёзного отношения к делу.

«Клинику» довольно часто навещал и профессор Огнев. Дядя Вася обстоятельно докладывал ему о поведении и положении своих пациентов. Все они были под соответствующими номерами, а некоторые, уже старые, имели и клички. По номеру всегда можно было узнать, кто оперировал ту или иную собачку.

Многим из курсантов пришлось основательно краснеть, когда профессор Огнев перед очередной лекцией просил таких-то и таких-то встать и суровым голосом произносил:

— Так вот, малоуважаемые, ваш пациент-то сдох. Да-да, сдох-с! А патологоанатом нашёл, что в операции были допущены такие ошибочки! Вот проштудируйте-ка эту главу! Павел Семёнович, — обращался он к ассистенту, — подзаймитесь-ка с этими «хирургами» дополнительно. А вообще, по практике всё равно пока получите «нeyд». Да-с.

Со страхом и нетерпением Борис Алёшкин и вся его группа каждый день старались поймать дядю Васю, чтобы узнать о состоянии здоровья своего пациента. Конечно, эти посещения были для дяди Васи достаточно выгодны. Особенно расщедривалась «якутская помещица», как прозвали врача из Якутии Алёшкин и Соколовский. Она проработала более 15 лет, была одинока, и, как сама говорила, не знала, куда девать деньги. То ли заботливый уход дяди Васи, то ли то, что все в группе Алёшкина к своей работе отнеслись достаточно ответственно, то ли просто повезло, но их собачка, одна из немногих, оставалась живой не только через семь дней после операции, но и до конца курса на этой кафедре. Поэтому на экзамене профессор Огнев поставил всем членам группы за практическую операцию на животном «отлично». Также «отлично» получили они за операцию на трупе. Тут и Алёшкину, и другим оказала большую помощь якутский врач, которая, будучи чуть ли не единственным хирургом в одной из больниц Якутии, самостоятельно делала почти все операции, доступные хирургам того времени, по некоторым даже имела свою методику. Она щедро делилась опытом с более молодыми коллегами, её советы очень помогли Борису. Кроме того, он усердно наблюдал, а при возможности и ассистировал, всем остальным из своей группы при проведении операций. Операции на трупе делались каждым курсантом по указанию ассистента и под его наблюдением. Борису досталась ампутация в средней трети голени. С ней он справился удачно, заслужил похвалу ассистента и оценку «отлично».

Конечно, никто из его группы, а также из преподавателей, даже и не догадывался, что Алёшкин только в этом году окончил институт. Все считали, что он уже, по крайней мере, имеет 7–8 лет врачебного стажа, ну а сам Борис никого в этом не разуверял. Очевидно, анкеты, которые они заполняли при зачислении на курсы, были чистой формальностью, и руководители их содержанием не интересовались. А Борис, между прочим, всё время тревожился: «Вдруг, в конце концов, разберутся? Увидят, что я ещё врач почти никакой и отчислят с курсов — мол, сперва поработайте, а потом и усовершенствоваться будете». Но так, до конца, стажем Алёшкина никто и не заинтересовался.

А вот его недавние госэкзамены и старательная подготовка к ним сослужили свою службу. Через две недели курс топографической анатомии и оперативной хирургии закончился, начались экзамены, их проводил сам профессор Огнев. Все говорили, что он очень строг и самое главное — спрашивает не по привычным вопросам, которые существуют в учебниках, а по какой-то своей методике, например: вам нужно ампутировать нижнюю конечность на уровне средней трети бедра, расскажите по порядку, с какими сосудами, нервами, мышцами вы встретитесь, начиная с наружной стороны от кожи; или — пуля пробила грудь на уровне пятого межреберья, слева, по сосковой линии, что она повредила, ваши действия; или — ножевое ранение в живот, в правом подреберье, глубина 10 сантиметров, что повреждено? Ну и всё в подобном роде. Алёшкину даже понравилась такая методика, только немного удивляло, почему почти все вопросы касались ранений, ожогов, ушибов и не было ни одного, относящегося к заболеваниям.

Группа № 12, в которой старостой был Алёшкин, сдавала экзамены на третий день, да и то уже поздно вечером (более трёх групп в день профессор принять не мог). Правда, на экзамене присутствовали и ассистенты, но они вопросов не задавали, а только старались как-нибудь помочь тем из курсантов, с которыми проводили практические занятия. Борис Петрович Огнев на них сердился, кричал:

— И что вы лезете со своей помощью? Там, где он (или она) работать будет, вас ведь рядом не окажется! Пусть сами думают!

И, к не малому огорчению некоторых уже довольно опытных врачей-хирургов, им приходилось уходить с очень скромными оценками знаний, а то и вовсе сдавать повторно.

Как-то так случилось, что в дни подготовки к экзаменам, в комнате, где жили Алёшкин и Соколовский, собиралась почти всегда вся их группа. Они усиленно повторяли пройденный материал, во-первых, по конспектам лекций профессора Огнева, которые очень хорошо вели Алёшкин и молодая врач-украинка Черненко, и, во-вторых, по тем ответам на вопросы, которые использовал Борис при подготовке к госэкзаменам. Благодаря такой совместной работе, а также тому, что, наслушавшись жалоб от курсантов, сдававших экзамены до них, вся группа готовилась очень тщательно, они сумели получить оценки «хорошо» и «отлично».

На экзамене с Алёшкиным произошёл очередной казус. Во время лекций профессор очень часто задавал аудитории вопросы, относившиеся к предыдущему материалу. Одним из первых вызывался отвечать Борис. Профессор Огнев обладал даром искусного оратора, читал лекции в своеобразной, но очень живой манере, а курсант Алёшкин старательно конспектировал сказанное, да ещё потом работал с конспектом, поэтому его ответы всегда оказывались достаточно исчерпывающими и правильными, что вызывало громкое одобрение Огнева. Наверно, поэтому, когда группа явилась на экзамен, профессор начал опрашивать слушателей не по порядку алфавитного списка, а по какой-то ему одному известной схеме. В результате Борис отвечал последним. Для сдачи экзаменов в аудиторию заходила вся группа, рассаживалась на передних рядах и, поглядывая на стены с рисунками и муляжами различных частей человеческого тела, напряжённо замирала в ожидании каверзных вопросов профессора. Алёшкин привык отвечать первым, но на этот раз ему пришлось выслушать ответы всех, пережить ошибки тех, кто отвечал не особенно уверенно, и основательно поволноваться. Но вот уже все ответили, он остался один с профессором и тремя ассистентами, и тогда Борис Петрович Огнев сказал:

— Ну что же, товарищ староста (в списках указывалась фамилия старосты), пока ваша группа единственная, из которой я не отправил для повторной подготовки ни одного человека. Думаю, что в этом не только наша заслуга, а немного и ваша. Я вам благодарен, давайте вашу зачётную книжку.

Борис смущённо протянул свою зачётку (такую же, как у студентов), профессор взял её, поставил против своих дисциплин «отлично» и расписался.

— Ну, а спрашивать я вас не буду. Вы достаточно много и часто отвечали и на лекциях, и на практических занятиях. Да и собачка-то ваша всё ещё жива и, пожалуй, поправится, — и он вернул зачётку Алёшкину.

Борис растерянно пробормотал слова благодарности, и сам не помнил, как выскочил из аудитории. Большая часть его группы толпилась в коридоре. Увидев его смущённое лицо, многие подумали, что у него не всё в порядке, но тут Соколовский не выдержал, выхватил из рук Бориса книжку и воскликнул:

— Тут «отлично» стоит! Чего ж ты такой потерянный?

Борис неуверенно выдавил из себя:

— Да ведь он меня совсем не спрашивал…

— Как это не спрашивал? А за что «отлично»?

— Да я и сам не знаю…

Лишь через несколько дней почти все курсанты цикла от ассистентов узнали, что это был первый и, пожалуй, единственный случай в работе кафедры, чтобы строгий профессор Огнев вот так, не задав ни одного вопроса на экзамене, поставил слушателю «отлично», согласившись с ассистентами по практике.

После сдачи экзаменов у всех групп, в том числе и у двенадцатой, целых два дня были свободны. Решили, что в один из этих дней все торжественно пообедают в каком-нибудь ресторане Москвы, а затем сходят в театр. Алёшкин хотел было отказаться, как и некоторые другие, жившие недалеко от Москвы и предпочитавшие съездить на эти дни домой, но ни Соколовский, ни другие курсанты ничего и слушать не хотели. Якутянка быстро поняла, почему Борис отказывается от ресторана и театра (на это хорошо указывал внешний вид Алёшкина) и заявила:

— Товарищи, поскольку мысль о ресторане подала я, то, естественно, что основные расходы я беру на себя. Ваше дело организовать это торжественно и в хорошем месте, я ведь Москвы-то совсем не знаю. А о расходах не думайте, вносите товарищу Соколовскому, кто сколько может, я предлагаю его избрать организатором. И вот вам на предварительные расходы, — она добыла из своей объёмистой сумки две купюры по 30 рублей и протянула их Николаю.

Тот, не мешкая, забрал деньги и громко заявил:

— Пожертвования на обед и театр принимаются сегодня и завтра до двух часов дня в комнате номер 346 (номер комнаты, где жили Алёшкин и Соколовский). А вас, любезная барышня, в 14:00 завтра жду у себя. Я полагаю, что обед мы начнём в пять в «Арагви», а в восемь часов перейдём в Театр кукол, это рядом. Надеюсь достать билеты.