Бальзак. Одинокий пасынок Парижа

* * *

Лора де Берни переживала сложные дни. И если сказать, что она сильно волновалась, значит, просто промолчать. Оноре – её Оноре! – возмужал настолько, что, став настоящим мужчиной, не прочь был «поволочиться» на стороне. По крайней мере, как уверяли болтливые кумушки, женщины за ним буквально увивались. Всё это очень не нравилось влюблённой даме. Когда же до г-жи Берни дошли слухи, что романист сдружился с «версальской затворницей», мадам де Берни насторожилась: герцогиня д’Абрантес не такая уж и затворница. Светская львица, пусть и постаревшая, остаётся таковой всегда. Несмотря на то что с годами появляются морщины и утрачивается лоск, аппетиты никуда не деваются. Как и желание окружать себя если и не влиятельными, то, по крайней мере, молодыми поклонниками. Без этого никак, иначе – старость, тлен, никчемность. И понять это способен лишь тот, кто уже пережил нечто подобное. Например… мадам де Берни. Потому и волновалась, и помогала запутавшемуся любовнику, покрывая его немалые долги. Если бы молодость знала, если бы старость могла…

Оноре молод и талантлив, что мадам де Берни поняла сразу. И она много сделала для того, чтобы поддержать его литературные начинания. Волновало другое – ветреность друга, с которой было трудно справиться. Оноре был неисправимым транжирой. Едва его финансовое положение выравнивалось (не без помощи Лоры), этот мальчишка начинал вести себя самым неподобающим образом. Неблагодарный!

Так и есть: неблагодарный. Ибо, пока верная Лора де Берни помогала избавляться от наседавших кредиторов, её бесшабашный любовник вовсю осаждал новую крепость. Герцогиня д’Абрантес олицетворяла собой неприступный форт с множеством запоров, самым крепким из которых являлись её острый ум и богатое прошлое. Кто-кто, но эта женщина была превосходной укротительницей богатых повес, привыкших коллекционировать женские сердца, развешивая их на знамени амурных побед. Имевшие дело с герцогиней хорошо знали: мадам д’Абрантес допускала к себе далеко не каждого. А потому слыла сущей врединой. А ещё, как поговаривали, терпеть не могла «легковесных шалопаев» (её выражение), позволявших себе (благодаря смазливому личику) волочиться за дамами намного старше. Ум! Только умная находчивость в диалоге с герцогиней была способна пробить брешь в её сердце.

При всём своём уме, должной смекалке и смелости Оноре не хватало главного – должного опыта. Да, благодаря стараниям мадам де Берни молодой человек кое в чём достаточно поднаторел, но в этот раз вид неприступной крепости его явно смущал. Взять крепкий форт можно либо напором, либо хитростью. А так как напористости не хватало, пришлось действовать хитростью, напялив на себя овечью шкуру. Хотя Оноре и был напуган, из общения с мадам де Берни он всё-таки усвоил, что в отношениях с женщинами безукоризненно срабатывает ещё один фактор – жалость.

Жалость – таранное бревно, разбивающее женское сердце вдребезги. Разжалоби женщину – и ты её быстро покоришь. Именно эти слова любил повторять товарищ Оноре некто Рессон.

– Кому нужен жалкий и никчемный кавалер? – удивился, услышав из уст Рессона подобное, Оноре.

– Неужели не понимаешь? – улыбнулся тот. – У них, женщин, это в крови – защищать и жалеть несчастных…

– А как же рыцарская доблесть, смертельно опасные турниры и прочее?

– Ерунда! Всё ерунда. Хотя, конечно, когда за тебя бьются на турнире или, скажем, на дуэли, это всегда приятно, но всё же погладить по голове несчастного – это у женщин от природы…

Познакомившись с романистом, герцогиня по достоинству оценила ум и весёлый нрав собеседника; не оставил её равнодушным и живой разговор с молодым человеком. Не понравилось вчерашней светской львице другое – прямолинейность визави. Этот мальчишка вёл себя как слон в посудной лавке. Он, не стесняясь, домогался. Кем он себя возомнил?! Нахал! Хотя в душе герцогиня, конечно, ликовала! Если по отношению к ней проявляет пылкость столь юное дарование, значит, есть ещё порох в пороховнице, посмеивалась она про себя. Тем не менее «нахала» пришлось осадить. Всяк сверчок знай свой шесток. Так-то.

Первый штурм был с лёгкостью отбит. Далее Оноре оставалось либо, зализав раны (то бишь обиду), развернуться и, послав всё к чёрту, двигаться дальше; либо, закусив удила, броситься в очередную атаку. Оноре не привык отступать. Даже неся большие потери, его боевая конница была способна вынести и не такое. Он был упрям, дерзок и до неприличия молод – необходимые качества для успешного канонира, осаждающего мощную твердыню. Крепость на то и крепость, чтоб её завоёвывать, иначе это и не крепость вовсе. А потому в ход пошло крайнее средство – всё та же жалость. У него, обращается Оноре к герцогине, никогда не было настоящего друга – это ли не несчастье?! Вот и теперь он одинок, а женщина, которая ему нравится, холодна и надменна. Она даже боится сделать шаг навстречу. Все женщины слишком самолюбивы, чтобы жертвовать собой ради несчастного влюблённого, упрекает Оноре герцогиню; и тут же добавляет: хотя любая из них лишь тогда хороша для мужчины, когда она покоряется ему – своему господину…

Нахал. Он слишком самоуверен, этот сын бывшего армейского интенданта. Но умён, плутишка. А ещё… слишком молод и неопытен. А потому столь заносчив…

Герцогиня сердилась. Но только внешне. Потому что понимала: этого наглеца вряд ли стоило отталкивать. Он будет хорошим другом. И, кто знает, при ином раскладе даже… любовником. Впрочем, это ещё стоило заслужить. А пока… пока этот малый всего лишь наломал дров. Всё то же: всяк сверчок знай свой шесток.

Оноре всё понял: герцогиня – ещё та твердыня. Но не неприступная. Она слишком сентиментальна, чтобы не поверить ему. Именно это, сентиментальность, и станет первой брешью для доступа к сердцу дамы. Смешно, она предлагает ему всего лишь дружбу! Какая дружба может быть между мужчиной и женщиной? Разве между братом и сестрой. В иных обстоятельствах – либо любовь, либо… ничего.

«Дружба – это химера, за которой я вечно устремляюсь в погоню, несмотря на разочарования, часто выпадающие на мою долю, – пишет в сердцах Оноре. – С детских лет, еще в коллеже, я искал не друзей, а одного-единственного друга. На сей счет я разделяю мнение Лафонтена, но я до сих пор еще не нашел того, что в самых радужных красках рисует мне романтическое и взыскательное воображение… Однако мне приятно думать, что есть такие натуры, которые сразу же понимают и по достоинству оценивают друг друга. Ваше предложение, сударыня, так прекрасно и так лестно для меня, что я далек от мысли отклонить его»{113}.

Пасть к женским ногам, уничтожив себя словесно, – о, как это нравится дамам! Унизить, оскорбить, растоптать, чтобы потом… приблизить. Эти женщины – они все сумасшедшие! Да, да, жалость – это таран!

«Во мне всего пять футов и два дюйма роста, но я вобрал в себя множество самых несообразных и даже противоречивых качеств; вот почему те, кто скажет, что я тщеславен, расточителен, упрям, легкомыслен, непоследователен, самонадеян, небрежен, ленив, неусидчив, безрассуден, непостоянен, болтлив, бестактен, невежествен, невежлив, сварлив, переменчив, будут в такой же мере правы, как и те, кто станет утверждать, что я бережлив, скромен, мужествен, упорен, энергичен, непривередлив, трудолюбив, постоянен, молчалив, тонок, учтив и неизменно весел. Тот, кто назовет меня трусом, ошибется не больше, чем тот, кто назовет меня храбрецом… Я всего лишь послушный инструмент, на котором играют обстоятельства»{114}.

Потом будет ещё одно письмо, в котором Оноре, убитый горем, расскажет герцогине о смерти младшей сестры Лоранс. Послание окажется по назначению. Сердцеед не скупится на эпитеты; мало того, он обращается к г-же д’Абрантес[33] (напомню, ему 26, а даме – 42) на «ты» и называет её… «дорогая Мари».

В его жизни одни «обворожительные Лоры»: мать (Анна-Шарлотта-Лора), сестра, мадам де Берни, г-жа д’Абрантес… Любимое имя, сладкое, нежное, терпко-пахучее… Писать одной женщине, называя её Лорой, и в тот же день другой с тем же именем – истинное кощунство. Да что уж – свинство! Поэтому для мадам де Берни он придумывает особое уменьшительно-ласкательное имя – Dilecta (лат. «избранница»); а для герцогини – Мари. Как умудрился наш изворотливый врунишка убедить герцогиню д’Абрантес стать «Мари», история умалчивает. Но, как видим, всё-таки убедил.

Месяц – время, которого г-же д’Абрантес хватило, чтобы передумать много раз передуманное. Этот милый мальчик, конечно же, будет принадлежать ей: он станет её любовником. Малыш истосковался по женской ласке и теплу, и после смерти сестры ему требуется живое участие. Бедный, несчастный юноша… Необходимо, чтобы он срочно прибыл в Версаль. Прямо сейчас! Сей-час…

И вот, когда герцогиня внутренне уже оказалась готова на большее, чем просто дружба, теперь Оноре, будучи далёк от неё, распаляет пылкое воображение герцогини: «…Надеюсь, что вскоре вновь буду опьяняться милым взглядом, любоваться дивным личиком. Я не уеду отсюда раньше 4 октября; таким образом, я еще надеюсь получить нежное письмо от моей Мари, но не от недоброй Мари, а от Мари обожаемой. Мари, которую я так люблю. Я готов лететь к тебе на крыльях, дорогая, но прежде хочу получить письмо, полное любви и примирения. Тогда я приеду, проникнутый благодарностью; теперь ты можешь полностью рассчитывать на мое возвращение»{115}.

А потом наступит осень. Сентябрь 1825 года слил в единое целое юного Бальзака и герцогиню д’Абрантес – женщину бальзаковского возраста. Разбежавшись, они столкнулись, чтобы разлететься на мелкие осколки любви…

Оноре продолжал познавать жизнь такой, какова она есть. Чтобы потом рассказать об этом на страницах своих романов.