Дневник отчаяшегося

Аристократ

Рек-Маллечевен — прирожденный аристократ. Настоящий аристократ. Хорошее воспитание, великолепные манеры, развитый вкус, вежливая, красивая литературная (даже если она устная) речь впитаны им с молоком матери, вколочены дивизиями гувернанток, гувернеров и домашних учителей. Нацисты отвратительны ему своей грубостью, жлобством, низкопробными шутками (он с великолепной точностью определяет стиль их пропаганды и публицистики: «сутенерский язык»), своим зашкаливающе дурным вкусом. В каком-то смысле он мог бы перефразировать шутку Абрама Терца: «У меня с нацистами эстетические разногласия».

Если бы Рек-Маллечевен знал определение фашизма, данное этому явлению американским драматургом Артуром Миллером в пьесе «Это случилось в Виши»: «Фашизм — это хамство. Это целый океан взбунтовавшегося хамства», — он бы согласился с этим определением. Однако наибольшее омерзение вызывает у Река-Маллечевена то, что эти хамы, эти жлобы, этот подворотничный плебс всерьез воображают себя элитой. Строят дворцы (в стиле «цыганского барокко»), окружают себя слугами, выдумывают себе родословные. Рассказывают о возрождении славы древней рыцарской Германии. Претендуют на то место, которое он (Рек-Маллечевен) занимает по праву. И не только по праву происхождения.

Рек-Маллечевен вполне может согласиться на простонародную грубость крестьянина или пролетария. (Впрочем, настоящие крестьяне и настоящие пролетарии не так уж часто бывают грубы.) Для его дворянского сознания грубость тех, кто принадлежит к другому классу, другому сословию, нормальна, естественна. Но пошлость, грубость тех, кто претендует на звание дворян, рыцарей, аристократов, для него невыносима.

Прирожденный аристократизм Река-Маллечевена, его принадлежность к кругам элиты важны еще вот в каком отношении. Ноябрьская революция 1918–1919 годов в Германии была одной из самых парадоксальных революций в истории. Эта революция кардинально изменила общественно-политический строй, фактически оставив старую элиту (чем подготовила свое оттянутое во времени поражение, куда более горькое, чем разгром Парижской коммуны). Даже в этом отношении нацистский переворот («революция отвратительного вида», Ю. Тынянов) был радикальнее. Одна часть элиты кайзеровской Германии и Веймарской республики — евреи и люди явных откровенных демократических и либеральных убеждений — была изъята бесповоротно. Другая часть — консерваторы или аполитичные специалисты — так и оставалась элитой. До поры до времени. Для каждой из оставшихся элит время конца было разное: для кого 37-й, для кого 39-й, для кого 41-й, для кого 44-й.

До этих времен Рек-Маллечевен, вхожий в круги элиты, был весьма информирован. Отправленный в отставку бывший министр финансов (финансовый гений Веймарской республики и нацистского рейха до 1941 года) Яльмар Шахт не держал язык за зубами, когда беседовал со своим другом, Реком-Маллечевеном. Сестра нациста первого призыва (эмигрировавшего в 1937 году в США — даже ему стало невыносимо в рейхе) Ганфтштенгля, Эрна, рассказывала Реку-Маллечевену об обстоятельствах ареста Гитлера после провала Пивного путча. (Гитлер скрывался от ареста в доме Ганфтштенглей.)

Рек-Маллечевен был весьма информирован относительно элиты и кайзеровской Германии, и Веймарской республики, и даже Третьего рейха. Эта его информированность позволяет пролить свет на обстоятельства прихода Гитлера к власти. Разумеется, в то, что записывает Рек-Маллечевен со слов не названного им собеседника, трудно поверить. Но поверить в это можно. Я — по крайней мере — поверил. Это настолько важный эпизод и дневника, и истории Германии, что я рискну пересказать его с собственными пояснениями.