Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

Именно по этой причине рано или поздно между «двумя медведями», оказавшимися в одной берлоге, должны были начаться разногласия.

Первый звонок раздался в сентябре 1987 года, когда «Московские новости» опубликовали некролог в связи со смертью в Париже писателя Виктора Некрасова. Это якобы вызвало неудовольствие со стороны М. С. Горбачева, который был на отдыхе в Крыму, он позвонил Егору Кузьмичу и рекомендовал ему выразить мнение ЦК. Тот собрал совещание руководителей всех ведущих СМИ.

Собрались словно по тревоге. Все возбуждены, озадачены, у каждого в глазах немой вопрос: «Что случилось?» По всему чувствовалось, что и Лигачев нервничал. Начал издалека. Рассказал о сложной идеологической обстановке в стране, о том, как много появляется в нашей печати непроверенных фактов, сведений и откровенной дезинформации. Подчеркнул, насколько ответственны должны быть перед народом все мы, журналисты, когда сообщаем о том или ином событии или когда даем свои оценки, трактовки тех или иных явлений. Ну а когда речь идет о людях, тогда тем более мы должны быть точны, щепетильны. Необходимо все время помнить, подчеркивал тогда Лигачев, о чувстве патриотизма, чувстве высокой ответственности перед народом. И здесь он неожиданно сослался на свежий номер «Московских новостей», который, как выяснилось, и стал непосредственным поводом для проведения совещания.

Егор Кузьмич особо подчеркнул, что встречу он проводит от имени Политбюро ЦК партии, а причина — публикация в газете «Московские новости» заметки, посвященной памяти Виктора Некрасова, писателя-диссидента, скончавшегося накануне в Париже.

Мы знали этого писателя по его прекрасной книге «В окопах Сталинграда», замечательным рассказам, интереснейшим путевым заметкам. Он, несомненно, останется в русской литературе навсегда. Категорическое несогласие с брежневской политикой вынудило Некрасова эмигрировать на Запад.

Статья в «Московских новостях» была выдержана в духе высочайшего уважения к творчеству писателя, его личности, но никак не вязалась с коммунистическим представлением о писателе-диссиденте.

Текст заметки был подробно проанализирован Лигачевым. При этом он заявил о том, что публикация — ошибка газеты. Она возникла не случайно, ибо такова линия газеты, это чувствуется и по другим публикациям, и, как ему стало известно, заметка появилась несмотря на то, что редактор газеты Егор Яковлев был предупрежден о нецелесообразности такой публикации.

Но тут же встал Егор Яковлев и отверг такое утверждение. Он заявил, что действительно был звонок от работников идеологического отдела ЦК с предупреждением о нецелесообразности публикации, но после этого он, главный редактор, связался с Александром Николаевичем Яковлевым, тоже членом Политбюро, и публикация заметки была разрешена.

Лигачев тут же заметил, что это неправда, Яковлев не мог давать такое согласие. Вопрос отношения средств массовой информации к кончине Виктора Некрасова накануне обсуждался в Политбюро, было принято единодушное решение «отмолчаться» по этому поводу, и Яковлев не высказал там иной точки зрения.

Однако главный редактор под честное слово снова подтвердил участие Яковлева в согласовании публикации. На это Лигачев в довольно жесткой форме заявил: «Ну что ж, тогда это личное дело товарища Яковлева. А я вам делаю замечание и предупреждение от имени Политбюро. Другие члены Политбюро имеют такую же, как у меня, точку зрения».

Нам, может быть, впервые тогда стало ясно, что между двумя лидерами перестройки, Лигачевым и Яковлевым, возникли, нарастали, обострялись противоречия, которые рано или поздно могли привести к полному разрыву отношений. И если Александр Яковлев позволил себе занять такую откровенную, обнаженную позицию, значит, он мог это сделать, только рассчитывая на поддержку Горбачева[205].

Леонид Кравченко, говоря про поддержку Горбачева, уже знал о той закулисной игре, которая развернулась на Старой площади.

Сразу после совещания подвергнутый публичной порке Егор Яковлев написал в ЦК жалобу на Е. К. Лигачева. И что же сделал с этой «телегой» генсек? Он просто разослал ее для ознакомления всем членам ПБ — без всяких своих комментариев. Что тертый Егор Кузьмич расценил как скрытую поддержку своего оппонента.

Тогда же, осенью 1987 года, произошел еще один инцидент, после которого отношения между Егором Кузьмичом и Александром Николаевичем еще больше охладились.

Вернувшись в Москву из отпуска, генсек собрал соратников и попросил их откровенно поделиться своими соображениями относительно хода и масштабов перестройки, ее перспектив. Обсуждение было долгим, острым и многоплановым, а по его итогам Горбачев попросил составить проект постановления.

Лигачев подготовил такой документ, завизировал его и передал в Общий отдел для рассылки всем членам ПБ. А спустя какое-то время ему принесли из приемной генсека проект постановления, в котором отсутствовали многие принципиальные пункты, например касающиеся недопущения огульного очернительства советской истории, а также критические замечания в адрес СМИ. Егору Кузьмичу не составило большого труда узнать: по тексту прошлась рука Александра Николаевича. Это его сильно удивило: как коллега, не поставив Лигачева в известность, посмел редактировать столь принципиальный документ? Непорядок!

Он сразу набросал свои замечания к проекту и отослал их генеральному секретарю, сопроводив текст доверительной запиской, в которой выражал недоумение по поводу столь грубого нарушения принятых в ЦК правил делопроизводства. Через несколько дней получил от Горбачева ответ — тоже написанную от руки короткую записку: «Егор Кузьмич! Прошу тебя еще раз собраться и спокойно обсудить. А потом зайдешь ко мне. Может быть, еще надо подумать, что писать, а что иметь в виду. М. Горбачев».

Это послание опять озадачило Егора Кузьмича. С кем ему надлежало собраться? Что надо «писать», а что «иметь в виду»?

Только одно было совершенно ясно: Горбачев не станет возвращаться к варианту, предложенному им, его замечания учтены не будут. Так и случилось. В свет вышло постановление, выправленное рукой Яковлева, критика радикальных СМИ там отсутствовала.

Тогда-то и состоялся между двумя членами Политбюро тот разговор с глазу на глаз. Каждый из них откровенно выразил свою позицию. Но примирения не получилось. Слишком велика оказалась пропасть, разделявшая их представления о прошлом, настоящем и будущем той страны, которую оба любили и которой оба служили.

17 ноября 1987 года генеральный секретарь собрал на совещание секретарей ЦК и заведующих отделами, то есть очень узкий круг самых доверенных лиц. Речь шла о путях дальнейшей демократизации общества и проблемах радикальной экономической реформы. Ясно, что Горбачев хотел услышать не пафосные отчеты, а откровенные честные мнения — для того, чтобы сверить курс, подпитаться свежими идеями, подстегнуть тех, кто по каким-то причинам не поспевает за переменами. И атмосфера для такого разговора была самая подходящая, все свои, проверенные, любые утечки исключены.

Яковлев значительную часть своего выступления посвятил тому, как нам преодолеть расхождение между провозглашенными новыми концепциями и старыми цепкими практическими подходами. По убеждению Александра Николаевича, в преодолении этой беды и состояла сейчас судьба перестройки.

Он привел конкретный пример — публикации газеты «Правда». Поднял глаза на участников совещания, не привыкших к тому, что в этих стенах кто-то (кроме генсека) может против шерстки гладить главный орган ЦК КПСС: «Какой серьезный вопрос сейчас поднят нашей правофланговой газетой? Да никакой. […] Подписка на газету падает, мы искусственно ее продлили, но, как пишет один рабочий — это напечатано в пермской газете „Ленинский путь“, — хотя бы поинтересовались у людей, почему они „Правду“ не выписывают. Тогда, может, понятно станет, что не тянет „Правда“ на народную газету. И если заставят человека подписаться на нее из-под палки, то он все равно не будет читать»[206].

В конце того же 1987 года на Всесоюзном совещании редакторов газет он опять сказал, что «Правда» идет не в ногу с перестройкой. Что, кстати, было чистой правдой — мы, профессиональные редакторы и журналисты, это прекрасно видели. И что же? Лигачев спустя несколько дней демонстративно поправил своего коллегу, а сделал это следующим образом: приехал в редакцию главной партийной газеты и по-отечески побеседовал с коллективом. Что дало повод главному редактору В. Г. Афанасьеву пустить слух: «В ЦК по поводу „Правды“ есть и другое мнение, а Яковлев на совещании выступал не от имени Политбюро».

Комментируя в своем дневнике этот эпизод, помощник генсека пишет: «Вот такие игры. М. С. все это видит. Расстроен»[207].

Ну, насчет «расстроен» про Горбачева — это, положим, не совсем так. Больше было похоже на то, что генсеку нравилось быть над схваткой, со стороны наблюдать за тем, как соперничают два ключевых игрока. Да и с точки зрения аппаратной работы такое двоевластие не выглядело странным. «Разделяй и властвуй!» — это правило еще никто не отменил.

Генсек не без умысла сталкивал своих соратников, исходя из того, что в этой борьбе они ослабят друг друга, будут ручными. Сначала он не ведал, что на политической арене разворачивалась не война амбиций партийных лидеров. Это было столкновение двух линий в деятельности партии, развитии страны — линии на сохранение социализма и линии на его дискредитацию, линии на укрепление Советского Союза и линии на его развал. […] Не наделенный стратегическим мышлением, генсек неловко суетился вокруг разожженного им костерка, подбрасывая туда дровишки, и радовался разгорающемуся пожару. Иногда спрашивал меня:

— Ну как, Егор с Александром все еще цапаются?

— Да там уже рукопашная началась, и каждый сторонниками обзавелся. Добром не кончится.

Он тихо и счастливо смеялся[208].

Было ли так необходимо сажать двух таких разных людей в одну лодку? Тем более зная, что один станет грести, а другой табанить? Любопытное мнение на сей счет высказал в разговоре со мной Николай Алексеевич Косолапов, который работал помощником А. Н. Яковлева в перестроечные годы:

Не все так просто. Во-первых, Лигачев тоже был не против реформ. И в ЦК его брали именно под перемены.

— Под перестройку партийного аппарата, но никак не системы.

— А перестройка партаппарата тоже была необходима. Лигачев был человеком в высшей степени порядочным, хотя в каких-то вещах очень упертым, в чем-то ограниченным.

Так вот, зачем генеральный секретарь поставил на идеологию двух руководителей? Еще со времен Ленина в КПСС существовал незыблемый принцип, согласно которому в партии недопустимы фракции, иначе говоря, серьезные дискуссии, споры. Но как вы можете что-то менять, если нет фракций, нет оппонентов? Партия потому и стала той мертвой конструкцией, которую получил Горбачев в 1985 году. Учитывая все партийные догмы, кондовое партийное воспитание, скажите мне, можно ли было открыто выйти перед коммунистами с программой коренных преобразований? Конечно, нет.