Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

Помню, в ответ на эти слова все возмущенно загудели, и это дружное неприятие заставило Александра Николаевича умолкнуть. Но вопрос остался: как мог Яковлев, долгие годы ведавший в ЦК идеологией, заявить о «зеркале» как о главенствующей функции СМИ? Спорить по этой проблеме было совершенно ни к чему. Все, в том числе и сам Яковлев, отлично знали, что пресса и телевидение — это самый могучий рычаг формирования общественного мнения.

И вдруг — всего лишь «зеркало»!

В тот раз я впервые поразился той невозмутимости, с какой Александр Николаевич, вопреки упрямым фактам, мог называть черное белым, а белое черным. Но впоследствии понял, что речь идет о полемическом приеме, который использует этот политик[210].

Егор Кузьмич убежден: Яковлев способствовал установлению в стране «жесткого пропагандистского террора», «диктатуры праворадикальных СМИ»: «Вторил ему Медведев, который попытался внедрить идею о „зеркале“ даже на одном из Пленумов ЦК, вызвав бурную отрицательную реакцию зала»[211].

Михаил Федорович Ненашев, председатель Государственного комитета СССР по телевидению и радиовещанию. [ТАСС]

Эту полемику между Лигачевым и Яковлевым, между Лигачевым и Медведевым спустя годы в своей книге прокомментировал М. Ф. Ненашев, который был и крупным партийным работником (секретарь обкома партии, зам. зав. Отделом пропаганды ЦК), и главным редактором газеты «Советская Россия» в ее лучшие годы — речь о конце 70-х — середине 80-х годов.

Михаила Федоровича ну никак невозможно упрекнуть в излишнем демократизме, либерализме и прочих «грехах», обильно приписываемых ряду перестроечных деятелей. Скорее, это был государственник, мудрый и честный человек, смотревший на жизнь и оценивавший ее процессы без тех партийно-идеологических условностей, которые всегда искажают картину. Здравый смысл был его религией.

Вот что он писал по этому поводу:

Негативному влиянию так называемой «теории отражения» много внимания, в частности, было уделено Е. К. Лигачевым в его книге «Загадка Горбачева». По моему мнению, в этой точке зрения в известной степени проявился старый непрофессиональный подход к прессе как послушному рупору партии. Считаю, что отказ от подобного подхода привел к признанию того, что главное назначение прессы действительно состоит в том, чтобы отражать процессы и события реальной жизни. Сколько бы мы ни спорили, именно они, факты и реальные события жизни, главные объекты того, что появляется на страницах печати, в передачах радио и телевидения, а не директивные указания партийных и государственных властей[212].

Впрочем, тут надо заметить, что публикуемые выше оценки прозвучали от имени Егора Кузьмича годы спустя после его пребывания на посту второго секретаря. Когда они сидели в соседних кабинетах на Старой площади, и Лигачев, и Яковлев избегали публичных споров, если и схлестывались, то за плотно закрытыми дверями на заседаниях Политбюро. Да и став «бывшим», Александр Николаевич не стал сводить счеты со своим заклятым оппонентом.

Однажды, это уже в конце 90-х, корреспондент попросил его прокомментировать отношения с Лигачевым. Яковлев отреагировал сразу и однозначно:

Он человек нормальный. Мы с ним расходились почти по всем идеологическим вопросам, но у нас всегда были вежливые, нормальные отношения. Мы спорили открыто. Если он в чем-то был со мной не согласен, то перед заседанием Политбюро звонил мне: Александр Николаевич, я буду выступать против потому-то и потому-то. Иногда он был прав, иногда нет. Мы наши взгляды никогда на личные отношения не переносили. И он ни одного дурного слова обо мне не сказал. Никогда не присоединялся к этому хору: предатель, шпион![213]

И только однажды съязвил, было это в 1992 году:

Вот сейчас Егор Лигачев написал книгу. Я ее не читал, но слышал — там полно голословных обвинений в мой адрес. Я тоже по заказу японских издателей пишу книгу и размышляю — а почему бы мне не рассказать о фактах, раскрывающих суть Е. Лигачева? Например, помню, как я написал записку по поводу антисемитской книги Романенко «О классовой сущности сионизма». Хлесткая записка получилась, резкая. Предложил записку вместе с книгой разослать по обкомам партии. Лигачев держал ее, держал, месяца два прошло, а потом выяснилось: все острые моменты он из записки вычеркнул и дал указание — разослать только первым секретарям обкомов. И это по поводу откровенного антисемитизма книги! Таких случаев я могу привести сотни. Хотя до сих пор не убежден — буду ли это делать[214].

Не делал…

В высших эшелонах российской власти незатухающее сражение двух титанов многими воспринималось с тревогой. Как же так? Горбачев все время твердит о том, что необходимо консолидироваться и дружными усилиями продвигать вперед перестройку, что вокруг генсека сплотилась команда единомышленников, что Политбюро — это монолит. А на деле?

Двойное курирование идеологической сферы Лигачевым и Яковлевым не уравновешивало обстановку, а, наоборот, обостряло ее — и из-за противоположных позиций, но в немалой степени в силу личных качеств: самолюбия, крутого характера обоих, несклонности, а может, и неспособности к компромиссам. Любое действие одного вызывало противодействие другого.

Это пагубно отражалось на обстановке в сфере печати, культуры и науки. Основные газеты и журналы разделились на два лагеря, глубокая борозда пролегла и в мире литературы и искусства, развились отношения групповщины, нечистоплотные люди стали бессовестно пользоваться такой ситуацией, лавировать между большими приемными, ловить рыбу в мутной воде[215].

Противоречия становились все острее, по мере того как Яковлев быстро набирал «аппаратный вес», все видели его близость к генеральному секретарю, став в июле 1987 года членом ПБ, он фактически сравнялся по табели о рангах с Лигачевым.

В многочисленных воспоминаниях о тех временах их титулованные авторы отмечают, что если в первые полтора «цековских» года Александр Николаевич вел себя достаточно скромно, выступал редко, то затем он стал активнее продвигать идею тотальной демократизации всего общества, гласности, важности раскрытия всех потенциальных возможностей социализма в борьбе за обновление.

Особенно выросли его роль и влияние на Горбачева после XIX партконференции. Уже как член Политбюро он стал более весомым, уверенным в себе. Не говорил, а вещал. При спорах, дискуссиях занимал чаще не конфронтационную, а примирительную позицию с непременным уклоном к радикальным преобразованиям, против косности и консерватизма. Отвечая на обеспокоенность, тревогу товарищей, что в обществе зреют и идут негативные процессы, проявляются левацкие загибы, необоснованно охаивается в прессе все прошлое, он обычно уверял, что ничего в этом страшного нет. Все идет нормально. Демократический процесс не надо стерилизовать, загонять болезнь внутрь. Надо вскрывать негативные явления. Создаются разные общественные неформальные организации и народные фронты — это хорошо, поддержка перестройки. Националистические проявления тоже объяснимы, так как растет национальное достоинство народа. Если чудачит пресса, то это плюрализм мнений и т. д.[216]

Пожалуй, своего пика это противостояние достигло к весне 1988 года, когда в газете «Советская Россия» появилось то знаменитое выступление Нины Андреевой, одобренное и рекомендованное к изучению Е. К. Лигачевым, а затем «Правда» опубликовала резкую отповедь, за которой стоял А. Н. Яковлев. Но об этой нашумевшей истории речь у нас пойдет ниже.

Если раньше Михаил Сергеевич, руководствуясь только ему ведомыми мотивами, долгое время наблюдал свысока за тем, как пикируются на идеологическом фронте два его ближайших соратника, то теперь стало ясно: пора разводить их «по разным углам ринга».

Егора Кузьмича он вначале ослабил, принизив роль Секретариата ЦК. Исторически тот человек, который вел заседания Секретариата, считался вторым лицом в партийной иерархии. Генсек стал ревниво следить за теми вопросами, которые выносились на обсуждение Секретариата, часто что-то снимал, говоря, что это правильнее заслушать на Политбюро, что-то корректировал. А затем и вовсе фактически ликвидировал этот орган, существовавший еще со времен Ленина — Сталина. Это произошло осенью 1988 года с реорганизацией всего аппарата ЦК и созданием вместо традиционных отделов — комиссий: по идеологии, организационным, экономическим, аграрным, международным вопросам. Каждую из таких комиссий возглавил один из членов Политбюро.

В Варне на концерте. Справа от Яковлева — его внучка и супруга. Август 1988. [Из архива С. Метелицы]

Егору Кузьмичу поручили руководить аграрной комиссией, а Александра Николаевича назначили главой комиссии международной. На идеологию теперь был поставлен один руководитель — Вадим Андреевич Медведев. Разумеется, далеко не глупый Лигачев быстро раскусил эту аппаратную «перестройку»:

Хитрость состояла в том, что никто даже речи не вел о ликвидации заседаний Секретариата, никто вроде бы на них и не покушался. Однако после создания комиссий заседания Секретариата прекратились сами собой. Партия оказалась лишенной оперативного штаба руководства. […]

Секретариат не собирался около года, хотя официально об этом не сообщалось. Но на местах, да и за рубежом, конечно, все знали, и мне задавали множество вопросов. Я объяснял происходившее тем, что образованы комиссии ЦК по основным проблемам политики партии. Считаю, что я допустил ошибку, не поставив вопрос о прекращении деятельности Секретариата на Политбюро, на Пленуме ЦК. Скажу честно, не сделал это по одной причине — вопрос задевал лично меня. Ложное понимание скромности привело к беспринципности, уступкам там, где делать их нельзя. И даже тогда, когда кандидат в члены Политбюро А. П. Бирюкова задала Горбачеву вопрос о том, почему не работает Секретариат, я промолчал. Этот вопрос Бирюковой Михаил Сергеевич перебросил мне. «Спросите Лигачева, нужен ли ему Секретариат», — сказал он. Я не ответил… Что ж, что было, то было…[217]

Ясно, что война между членами ПБ в аппарате ЦК ни для кого секретом не была. По углам шушукались: чья возьмет? Из воспоминаний В. Рябова, который занимал тогда должность зам. зав. Отделом науки и образования:

28 марта 1988 года Горбачев собрал совещание, где были все секретари ЦК, кроме Е. Лигачева, и руководители отделов. Он поделился сначала мнениями по поводу подготовки XIX партийной конференции, говорил о возрождении власти Советов, о роли партии как политического руководителя общества, о новой избирательной системе, о принципе ротации кадров, включая генсека. Но главное, зачем собрались, — это был другой вопрос. О статье Н. Андреевой. Он сказал, что в течение двух дней обменивались мнениями по этой статье. Оценили ее как антиперестроечную, как реакционную. Статья — это выступление против курса генсека. Это подготовка к его смещению. Говорят, что она готовилась в аппарате ЦК.

И. Фролов, помощник генсека, спросил: «А вы разве не знаете, кто в аппарате этим занимался?»