Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

По одной статье…

Утром 14 марта 1988 года у меня в кабинете раздался вкрадчивый звонок «вертушки». Так отчего-то называли телефонные аппараты номенклатурной связи АТС-2 и АТС-1. Мне как главному редактору популярного еженедельника тоже полагался такой аппарат. Он стоял слева, на приставном столике рядом с другими телефонами, но как бы особняком. Цвета слоновой кости, с гербом СССР на диске, этот аппарат, как я быстро понял, был одним из действенных средств держать редактора на коротком поводке. Если он звонил, то жди беды. Обязательно кто-то из начальства — по линии ЦК КПСС, или по комсомолу, или из другого высокого ведомства — станет проводить воспитательную беседу. Типа такой: «Вы, товарищ редактор, читаете собственный еженедельник? А если читаете, то как вы могли пропустить подобный материал?»

Редко, когда по «вертушке» сообщали что-нибудь хорошее.

В тот день, подняв тяжелую — в прямом смысле этого слова — трубку, я услышал голос своего приятеля, генерала КГБ А. Н. Мы с ним дружили на почве общей любви к хоккею и к армейской команде. Ходить с ним на матчи было удобно: всегда гарантировано место в правительственной ложе. Потом, после окончания игры, наступала моя очередь демонстрировать свои возможности: я приглашал генерала в пресс-бар, и мы крепко выпивали за победу любимой команды. А. Н. и по убеждениям своим, и по занимаемой высокой должности был непоколебимым государственником, несгибаемым коммунистом, но — отдам ему должное — к моим демократическим воззрениям относился снисходительно, а если журил, то по-дружески, дескать, ну что с тебя взять, несмышленыша.

Нина Андреева, автор нашумевшей статьи «Не могу поступаться принципами» в газете «Советская Россия», преподаватель Ленинградского технологического института. [РИА Новости]

— Ты вчера читал «Советскую Россию»? — спросил после приветствия генерал.

— Нет, — соврал я. — Еще не читал.

— Как ты можешь! — закипятился он. — Немедленно найди и прочитай там статью Нины Андреевой. Вот наконец в печати раздался голос правды и здравого смысла. Ты этот день запомни, великий сегодня день.

Конечно, я эту статью прочитал. Более того, на редколлегии «Комсомольской правды», куда я иногда приходил, будучи по совместительству заместителем редактора главной молодежной газеты, по поводу статьи Нины Андреевой примерно в тех же выражениях выступил сегодня и главред Геннадий Селезнев. Он явился в Голубой зал прямо-таки просветленным и с ходу стал размахивать «Советской Россией», убеждая членов коллегии в том, что наконец пресса сказала правду — о перестройке, о Сталине и о наших принципах, которые предавать нельзя. Селезнев дал понять почти открытым текстом, что и на Старой площади эта статья получила полную поддержку. Члены коллегии помалкивали, уткнувшись глазами в полированную поверхность стола. «Комсомолка» почти во все времена была газетой, где верх брали умные люди, не догматики. Нам тогда за своего главного редактора было неловко. Но молчали. Все же ЦК поддержал эту неведомую Андрееву, значит, им там виднее.

Собственно говоря, по этой же причине и в разговоре с генералом я не стал выдавать себя, соврал, что статья не читана.

После этого А. Н. еще раза два или три звонил мне по «вертушке», каждый раз интересуясь моим мнением насчет статьи. А когда я ему в очередной раз соврал, то генерал тяжко вздохнул:

— Да, друг, похоже, ошиблись в Инстанции с твоим назначением на такую высокую должность.

Отомстил я ему спустя три недели, а точнее 5 апреля того же 1988 года, когда вышла газета «Правда» с редакционной статьей, которая камня на камне не оставляла от позиции Нины Андреевой. Позвонил и спросил:

— Ты сегодня «Правду» читал?

Он что-то буркнул мне в ответ и положил трубку.

Вся эта история очень показательна для того периода перестройки, а А. Н. Яковлев оказался одним из ее главных действующих лиц.

Началось с того, что в редакцию «Советской России» пришло письмо за подписью преподавателя Ленинградского технологического института Нины Андреевой и ее мужа, зав. кафедрой марксистско-ленинской философии того же института Владимира Клушина. Позже, когда станут с этой историей разбираться, выяснится, что Андреева и Клушин направили свое письмо сразу в три газеты — «Правду», «Советскую Россию» и «Советскую культуру», но лишь в одной этим посланием заинтересовались. Авторы выражали свое несогласие с тем, как идет перестройка в стране и партии, что пресса «шельмует» Сталина и сталинское прошлое.

Валентин Васильевич Чикин. [Из открытых источников]

Редактор «Совраски» В. В. Чикин, который всегда стоял на крепких партийных позициях, во всех ситуациях оставался стойким ленинцем, решил на основе этого письма подготовить большую и принципиальную статью.

В Ленинград по его заданию был командирован заведующий одним из отделов редакции. Позже Яковлев задавался вопросом: отчего Чикина не смутило то, что Андреева и ее супруг исключались из партии за анонимки и клевету, а восстанавливали их под нажимом КГБ. Скорее всего, как полагают некоторые авторы, Клушин и сам был агентом 5-го управления Лубянки. Во всяком случае, куратор этой службы, зампред КГБ генерал Бобков, в своих мемуарах с большой симпатией отзывался об этом персонаже.

И вскоре на полосе партийного печатного органа появилась та самая знаменитая статья «Не могу поступаться принципами». И секретарь ЦК Егор Кузьмич Лигачев немедленно созвал к себе на совещание главных редакторов, заявив им: «Наконец-то прозвучал мощный голос здоровых сил в нашей партии». А партначальники калибром поменьше, ходившие «под Лигачевым», рекомендовали перепечатать статью в областных и городских партийных газетах, широко обсудить в партийных организациях.

Сам Егор Кузьмич в своих воспоминаниях утверждал, что никакого специального совещания руководителей СМИ он 14 марта не созывал, это совещание якобы было плановым, не носило экстренного характера. Возможно, это и так. Зато совершенно очевидно другое: Лигачев самым недвусмысленным образом горячо поддержал позицию Нины Андреевой, рекомендовал редакторам внимательно ее изучить. Вот отчего так горели глаза у главреда «Комсомолки».

Здесь нам следует сбавить темп и остановиться на одном из ключевых действующих лиц этой эпической истории, его зовут Валентин Васильевич Чикин. Ведь именно он обратил внимание на письмо ленинградской преподавательницы, именно он отправил в город на Неве своего доверенного человека и затем принял самое деятельное участие в подготовке статьи, которая — в этом нет никакого сомнения — вошла в новейшую историю страны, стала важным рубежом в процессе преобразований.

Чикин, безусловно, заметная личность в советской, а затем российской журналистике. Один только факт: он более тридцати пяти лет возглавляет газету «Советская Россия» и в свои девяносто вполне справляется с обязанностями главного редактора.

Когда я с ним познакомился, Чикин трудился в «Комсомольской правде», был первым заместителем главного редактора Б. Д. Панкина — будущего министра иностранных дел. Причем очень скоро мне, юному корреспонденту, только что окончившему университет, стало ясно, что коллектив газеты делит свои симпатии примерно поровну: одна часть шла за «либералом» Панкиным, другая за «государственником» Чикиным.

Валентин Васильевич уже в ту давнюю пору, то есть в конце 60-х годов, проявил себя как последовательный сторонник В. И. Ленина и его идей, изданная тогда книга Чикина о вожде под названием «Сто зимних дней» была удостоена премии Ленинского комсомола. Да и затем он неоднократно возвращался к ленинской теме, писал о вожде ярко, нестандартно, в публицистическом даре ему не откажешь.

Первый зам у нас в редакции имел репутацию начальника жесткого. К подчиненным он обращался так: «Ну что, голуба моя». После чего обычно следовал разнос за допущенные ошибки, за явный непрофессионализм и прочие грехи. Но надо отдать ему должное: злопамятным не был, а если ругал, то по делу. Он из тех, кто строго относился к себе и такого же отношения требовал от других.

Да, они антиподы — Панкин и Чикин, им было тесно в одной редакции, и в итоге победил Панкин, а его первый зам перешел на работу в другую газету. Но по молодости, когда оба возглавляли в «Комсомолке» отделы, то, случалось, становились соавторами. Так произошло в 1963 году: газета опубликовала нашумевший «подвал» под заголовком «Куда ведет хлестаковщина». Там авторы — Гр. Оганов, Б. Панкин и В. Чикин — беспощадно высекли молодого, но уже популярного поэта Евгения Евтушенко за его слишком смелые стихи и заявления, которые казались эпатажными.

Однажды Чикин, прознав, что я живу по соседству с ним, в комсомольском общежитии на улице Кондратюка, а по выходным активно занимаюсь лыжным спортом, попросил поставить на его лыжи крепления. Возможно, тут и кроется один из секретов его долголетия: Валентин Васильевич старался вести здоровый образ жизни.

После выхода в свет нашумевшей статьи Нины Андреевой Чикина обвиняли во всех смертных грехах. Но тут надо бы отделить зерна от плевел.

Вот как он сам впоследствии объяснял мотивы, которыми руководствовался, готовя к печати «манифест антиперестроечных сил»:

Перестройка для нас не была чем-то угрожающим — мы восприняли ее с энтузиазмом. На журналистском поприще возникал творческий бум. Надо было формировать новые направления, рубрики, открывать новых людей. В 1986 году развивался конструктивный процесс: от нас требовалось пересмотреть не только форму, но и содержание идеологического арсенала, активизировать все творческие ресурсы. Все это открывало двери реальной свободе творчества.

Главную свою задачу в перестройке мы видели в том, чтобы освежить, встряхнуть, но не партийные ряды, а мозги партийцев. Догматиками в партии Ленин был расписан на цитаты на все случаи жизни, а мы хотели вернуть дух ленинизма. Мы охотно включились в этот процесс, и поначалу было очень легко — у нас отпала мешающая работе цензура.

Я не говорю о классической цензуре, которая была очень скромной и была четко прописана — госсекреты, военка — мы это все блюли. Но к этому цензурированию подключались все кому не лень: министерства, обкомы, республиканские центры, цековские отделы — все со своими «секретами», все хотели оградить себя от прозрачности. Вот эта цензура журналистов очень раздражала, поэтому мы приветствовали мотив гласности. Но те люди, что провозглашали гласность, — Александр Яковлев, его подручные — сами не были пророками демократии, а, наоборот, оказались еще большими цензорами, в чем мы вскоре убедились. […]

Помню, вскоре после начала перестройки на встречах с редакторами, которые еженедельно проводил Яковлев, он давал установки оперативного характера, и чувствовалось, что это уже детерминированные установки: разоблачать, обличать, отвергать. Свобода загонялась в определенные изложницы. Получалось: гласность — для несогласных с советским образом жизни, а кто хочет воспользоваться гласностью для защиты — тот консерватор-ретроград.