Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

М. С. Горбачев: «Кто? Но не будем об этом».

Было заметно, что это уже раньше обсуждали в узком кругу. Фролов промолчал. Вопрос замяли. А намек был на аппарат Лигачева.

Потом М. С. говорил о вере в людей, в своих товарищей, что-де вопрос о недоверии не стоит. Надо тащить страну по-ленински вперед.

В 1985 году при избрании Горбачева генсеком А. Громыко, который в кругу коллег имел кличку «старые железные штаны», сказал, что Михаил Сергеевич обладает не только приятной улыбкой, но и «острыми зубами». Здесь он объявил, что теперь будет сам проводить заседания секретариата. Эра Лигачева как второго человека в партии закончилась. Заседания вообще не проводились очень подолгу. Жизнь наверху временно как бы замерла.

Тем не менее 5 апреля 1988 года заседание секретариата проводил вновь Лигачев. И главный вопрос был такой: «Об организаторской работе Северо-Казахстанского обкома Компартии Казахстана по наращиванию продовольственных ресурсов в свете требований июньского (1987 г.) Пленума ЦК КПСС». Но это был эпизод. И только в апреле 1989 года секретариат было поручено провести Медведеву В. А. Это было 13 апреля. Вопрос «О подготовке к XXVIII съезду». Яковлев посидел и ушел. Потом он чаще всего так и делал. Я записал: «Унылая картина всего этого». Внутренняя политическая игра между членами ПБ продолжалась[218].

Если для Лигачева все случившееся означало явное поражение, то Яковлев, кажется, пережил наделение новыми полномочиями вполне спокойно. Во-первых, он еще со времен молодости тяготел к международным делам и никогда этого не скрывал. Во-вторых, генеральный секретарь в ту пору продолжал демонстрировать к «архитектору перестройки» свое подчеркнутое уважение, приглашал его с собой во все важные зарубежные поездки, доверял работу над самыми ключевыми стратегическими документами.

Охлаждение между ними наступит немного позже.

Это подтверждает и Леонид Кравченко:

Поста второго, весьма влиятельного, секретаря партии не стало. В то же время роль Яковлева не была утрачена. Напротив, практически возросла, учитывая его близость к Горбачеву в ходе осуществления крупных международных дел, визитов, поездок, приемов зарубежных гостей, в том числе и на очень высоком уровне, участие в подготовке различных документов, докладов. Он, по существу, оказался правой рукой Горбачева в проведении международной политики Советского государства, а Лигачев стал уходить в тень.

Было ясно, что его работа на посту председателя комиссии по аграрным вопросам бесперспективна, потому что никому до сих пор, в том числе и Горбачеву в его бытность секретарем ЦК по вопросам сельского хозяйства, не удалось сколько-нибудь явно улучшить дела в этой сложной области народного хозяйства. Прозорливые политики могли тогда прогнозировать, что это назначение наверняка означало конец политической карьеры Лигачева[219].

Что же касается В. А. Медведева, то особых лавров на новом поприще он не снискал. Был человеком аккуратным, резких движений избегал, остался в истории как верный и абсолютно послушный соратник М. С. Горбачева.

Вот как он сам в своих воспоминаниях обозначил свое кредо:

Я разделял основные позиции Яковлева и поддерживал его линию на гласность, преодоление догматизма, снятие запретов, создание обстановки демократизации и творчества в сфере идеологии и культуры. Вместе с тем мне представлялось, что надо более активно противодействовать (демократическими же методами) разнузданности, беспредельному негативизму, возбуждению низменных чувств и страстей, отстаивать прогрессивные, социалистические идеалы. Нужно считаться с реальностями, с состоянием общественного сознания, невозможностью его коренной переделки в один миг. Не усугублять противоречия и конфликты, не становиться в позицию поддержки тех или иных крайностей, а терпеливо работать над их преодолением.

По-моему, такую же политику вел и Горбачев, полагая, что из сопоставления, взаимодействия различных подходов сложится взвешенная, реалистическая линия. Я много раз советовал Яковлеву постараться наладить с Лигачевым диалог и взаимодействие. Но из этого ничего не получалось. Горбачеву все чаще приходилось разнимать их схватки, брать на себя идеологические вопросы. И он решил выдвинуть нового человека[220].

Александр Михайлович Александров-Агентов — тот самый ближайший помощник четырех генеральных секретарей — с восхождением Горбачева на партийный Олимп еще какое-то время оставался на Старой площади и с интересом наблюдал за всем, что там случалось.

Ясно, что мимо него не прошло и это великое противостояние двух крупных партработников.

За долгие годы своей дипломатической, а затем партийной службы Александров-Агентов видел всякое и давно ничему не удивлялся. Человеком он был сухим, застегнутым на все пуговицы. Генсеки ценили его за острый ум, высокий профессионализм и умение отстаивать свою позицию. И вот теперь настали времена больших перемен.

Александр Михайлович с изумлением наблюдал такую картину. Одна из загородных цековских дач. Группа речеписцев работает над очередным эпохальным посланием к советскому народу. Среди них и член Политбюро А. Н. Яковлев. Прихрамывая, именно он относит машинисткам отредактированные листы. И никого из присутствующих не удивляет, что такой большой человек в роли курьера.

Или другая похожая сцена из цековской жизни. Секретарь ЦК Яковлев в сопровождении охранника из «девятки» идет по коридору в свой кабинет. И вдруг на полпути меняет курс, заходит к одному из своих помощников и затевает с ним беседу о житье-бытье. Чтобы кто-то из «небожителей» мог себе такое позволить в прежние времена — нет, местный старожил Александров-Агентов ничего подобного и никогда не видел. На Старой площади всегда существовали неписаные правила, которые строго соблюдали все — от машинисток до секретарей ЦК, а Яковлев их самым дерзким образом игнорировал.

Уже выйдя на пенсию, А. М. Александров-Агентов, подобно многим другим деятелям той эпохи, принялся за мемуары. По какой-то причине первый вариант своей рукописи он публиковать не стал, однако она сохранилась в архивах и содержит немало метких наблюдений, в частности относительно соперничества между Лигачевым и Яковлевым. Помимо политических разногласий автор отмечает чисто человеческие различия, которые показались ему весьма глубокими.

Демократизм Александра Николаевича был больше сродни профессорскому либерализму, отрицавшему всяческие дистанции и условности как вещи определенно пустяшные.

Е. К. Лигачев, насколько мне известно, никогда не заходил в кабинет ни к своим, ни к чужим помощникам и, думаю, не знал даже толком, где они находятся. Вместе с тем он мог заглянуть по пути к инструктору какого-нибудь отдела, чтобы поблагодарить его за толково подготовленный документ. Благодарил он всегда искренно, сердечно. Тем не менее визит был не более чем формой морального поощрения работника. Именно так он и воспринимался. Теоретически любой сотрудник аппарата мог прийти на прием к Е. К. как ко второму секретарю ЦК. Однако, прежде чем переступить порог его кабинета, полезно было перевести дыхание и хорошенько подумать, зачем ты этот порог переступаешь: исход разговора мог быть самым неожиданным. […]

Отношения между руководителем и подчиненным в парт-аппарате — это своего рода тоже ритуал, в котором есть и, по-видимому, должен быть определенный момент дистанцирования. Думаю, что из признания этого обстоятельства и проистекали некоторые черты в стиле работы Е. К. Лигачева в качестве ведущего секретаря ЦК[221].

Повидавший на своем веку многих партийных функционеров Александр Михайлович далее подвергает пристальному анализу характеры и подходы к делу двух персонажей.

Он признает за Яковлевым талант крупного политического публициста, прекрасного писателя, человека, при общении с которым трудно не поддаться обаянию его незаурядной личности. Будь Александр Николаевич профессиональным журналистом, писателем или кабинетным ученым, он мог бы достичь больших высот в творчестве или своих теоретических изысканиях. Но судьба распорядилась иначе, поставив Яковлева перед необходимостью принимать важнейшие государственные решения, от которых зависело наше будущее.

Здесь, как говорится, свои правила игры, и отсутствие у человека острого чувства реальности не может быть восполнено никакими другими достоинствами и качествами. Вдумываясь с практических позиций в провозглашаемые А. Н. Яковлевым политические идеи, нередко подмечаешь слабость, невыразительность их связей с нашей национальной государственной почвой, с накопленным политическим опытом. Они никак не вырастают из него, а как бы приходят к нам откуда-то со стороны, неведомыми нам тропами[222].

И далее автор рукописи приводит конкретные примеры, иллюстрирующие его вывод. Вспоминает о том, что одно время Александр Николаевич был горячим сторонником введения у нас многопартийности, но затем, увидев, к чему это может привести в конкретных условиях СССР, резко охладел к своей идее и стал ратовать за создание только двух партий. Но почему именно двух, а не трех, не четырех или не восьми? — спрашивает Александров-Агентов. И делает следующий вывод: Яковлев — человек сугубо книжный, никогда не имевший дела с процессом материального производства, он всю жизнь либо учился, либо сидел за письменным столом и что-то писал, вот так и пришел в руководство партии, называвшей себя авангардом рабочего класса.

Насколько знаю, А. Н. никогда и нигде не соприкасался с этим классом, и не случайно поэтому крайне редко, формально вспоминает о нем в своих статьях и выступлениях[223].

Автор замечает, что в среде партработников ходило устойчивое мнение: Яковлев, десять лет занимавший должность посла в Канаде, плохо знает свою страну и плохо знает свою партию. Что касается партии, то, по Александрову-Агентову, он представлял ее лишь в виде чиновничьего сообщества людей, которые озабочены только своей карьерой и ради делания этой карьеры идут на любые подлости. Для Александра Николаевича партия — это всегда закостенелый, неуклюжий, лишенный творческого начала бюрократический аппарат.

Если теперь вернуться на минуту к сравнениям с Е. К. Лигачевым, то тут все будет «с точностью до наоборот». Е. К. никоим образом не тяготел к стратегическому мышлению. […] Он также не был книжником, хотя и старался поддерживать себя по этой части в форме. Зато он знал великолепно, во всех ее тонкостях и деталях, партийную практику, располагал богатейшим сугубо хозяйственным опытом работы в экстремальных условиях Сибири и никогда не позволял себе уплыть столь далеко по волнам теоретических рассуждений, чтобы потерять из виду маяки этого опыта. […]

Естественно, что при столь глубоких расхождениях в базовом политическом опыте у них с А. Н. Яковлевым были противоположные точки зрения по ряду принципиально важных проблем перестройки[224].

Прослеживая жизненный путь и карьеру Яковлева, автор рукописи вспоминает его стремительный взлет в 50-е и 60-е годы, а затем необъяснимое торможение. Отчего его так долго держали в должности первого заместителя заведующего Отделом пропаганды — и. о. заведующего? Не потому ли, что кого-то «наверху» раздражал этот «слишком умный» партийный работник? Ну, ладно, защитил после учебы в аспирантуре АОН кандидатскую диссертацию, это еще как-то можно было понять. Но в 1967-м уже в должности первого зама пробил себе докторскую степень, раскритиковав теперь в докторской диссертации внешнеполитические аспекты американского империализма. Между тем в аппарате ЦК существовало негативное отношение к тем сотрудникам, которые совмещали научные изыскания с практической работой. Особенное недовольство в таких случаях проявлял «серый кардинал» М. А. Суслов, который всегда считал, что наукой надо заниматься в НИИ, а на Старой площади следует все силы без остатка отдавать написанию справок, записок и отчетов.