Черный Иркут
- Автор: Валерий Хайрюзов
- Жанр: Биографии и мемуары / Современная проза
Читать книгу "Черный Иркут"
— Где они сейчас? Разломали! Кто ещё помнит здесь о подвиге Невельского? Или твоего святого? А вот в Благовещенске стоит памятник Иннокентию, во Владивостоке — Муравьёву-Амурскому. В Николаеве-на-Амуре — Невельскому. А что у нас? Даже улицу Амурскую и ту переименовали. Вычистили всё под корень. А ведь присоединение Амура задумывалось именно здесь, в нашем городе. Чем бы сейчас без него был наш Дальний Восток?
— То-то и плохо, что не помнят, — сказал я. — Если ты не возражаешь, я пойду закажу у Эли коньяку. Вспомним, что было забыто, и начнём, как мы раньше говорили, делать погоду. А то этот дождь совсем ошалел.
— Я за всё заплатила, — вдруг сообщила мне Валя. И, как бы извиняясь, добавила: — Решила потратить тот неожиданный гонорар, который упал мне с неба. Ты не возражаешь?
Нет, я возражал, сказав, что если у меня нет денег на постановку пьесы, то на ужин найдётся. Я встал и пошёл к Хабибуллиной.
— Не суетись, — усмехнувшись, сказала Эля. — За всё уплачено.
— Тогда, если не затруднит, принеси, милая, бутылку хорошего вина или коньяка и коробку конфет, — попросил я Хабибуллину.
— Нет проблем, — улыбнувшись в пол-лица, сказала Эля. — Сделаем.
Успокоенный её услужливым тоном, я вернулся за столик.
— Сибиряки, они настырные, — весёлыми глазами встретила меня Валя.
— А ты что, не сибирячка?
— Нет, я хохлуша, меня маленькую привезли сюда из Харькова. Знаешь, почему я пошла работать в театр? Моя дочь Катя учится в Москве, в «Щуке». Получается, теперь у нас театральная семья.
Раздался звонок на мобильный Вали.
— Да, да, мы здесь! — засияв лицом, громко заговорила Валя. — Сидим в кафе у Эли.
— Тебе будет сюрприз, — спрятав мобильный в сумочку, сказала Валя. — Ты не пугайся. Моя дочь захотела познакомиться с автором пьесы. Который, когда-то давал провозку её маме по северам, — запнувшись, добавила она.
Через пару минут в кафе с шумом, как и полагается воспитанным дамам, вошли женщины. Впереди всех, отмеряя метры своими высокими каблуками, шла бывшая бортпроводница Инга Цыкун, худая, нескладная, как я успел определить, одетая по самой последней китайской моде с Шанхайки. Я уже знал: она работает у Минотавра билетным кассиром. Помнится, её многие в авиации побаивались. Была она человеком простым и прямолинейным и при случае резала матку-правду в глаза. «Ей бы обслуживать грузовые составы», — бывало, подшучивали лётчики. На своих каблуках Инга смотрела на мир почти с двухметровой высоты, и, видимо, ей это доставляло особое удовольствие.
Держась рядом, где-то под рукой, семенила маленькая полненькая хохотушка с нарисованным во всё лицо ртом. Ритка-пончик — вспомнил я её прозвище. Замыкала шествие молоденькая красивая девушка, в которой я признал Валину дочь.
— Все в сборе, можно проводить послеполётный разбор, — я решил сразу же взять инициативу в свои руки.
Но не тут-то было, та власть, которая была у меня над ними в прежние времена, уже давно улеглась на покой.
— Вот ещё чё надумал! — закричала Цыкун, растопырив руки для объятий, очутившись от меня на досягаемом расстоянии. — Никаких разборов, ни каких совещаний! Будем гулять!
Не успел я опомниться, как бывшие стюардессы обцеловали меня, затем стали аккуратно реставрировать моё попорченное временем и театральными переживаниями лицо, очищая его салфетками от губной помады.
— Ты что, командир, залетел в эту долбаную Москву и глаз не кажешь? Только по телевизору и видим. Ну, мы люди не гордые, хорошее помним. Валя сказала, что ты здесь, революцию готовишь или, наоборот, решил всех научить святости. Вот мы и решили узнать суть твоего нынешнего понимания жизни и, если потребуется, помочь.
— Даже помочь? — я оглянулся на Валю.
Та сделала вид, что она здесь ни при чём и, прервав наш разговор, радостно сообщила:
— А эта Катя, моя дочь!
— А я вас представляла другим, — сказала Катя.
Голос у Кати был ровным, хорошим. Мне в ней приглянулось всё; глядя на неё, я вспомнил Валю, которая впервые пришла на рейс, чтобы лететь со мной в Якутск.
— Так какие у нас проблемы? — прямо в лоб спросила меня Инга. — Обижают?
— Это меня-то обидеть?! — возмутился я.
— Обидеть можно каждого. Ты нам расскажи, авось и мы лишними не будем.
— Минутку!
Я встал, подошёл к барной стойке и заказал для вновь прибывших закуску и выпивку.
— Вы знаете, я прочитала вашу пьесу, — сказала Катя, когда я вернулся за стол. — Если вы позволите, я скопирую её. Вы не обидитесь?
— Почему я должен обижаться?
— Так вот, я покажу её в Москве нашему руководителю, — она назвала фамилию довольно известного театрального деятеля. — Возможно, мы постараемся на курсе попробовать поставить.
— Я не возражаю, — засмеялся я. — Вы мне покажите человека, который бы отказался от такого предложения.
— Кстати, твой директор живёт со мной рядом в Шаманке! — вдруг сообщила Инга. — Иногда просит, когда надолго уезжает, чтобы я покормила его собак. Они у него злые, года два назад чуть местных ребят не загрызли. Теперь я ночью буду проходить мимо его дома и кричать в трубу страшным голосом: «Нозд-дрёв, почему не ставишь пьесу?!» — Инга повернулась ко мне. — Ноздрёв — такое, между прочим, у него среди дачников прозвище. Только ты скажи, хорошая она или плохая? — Инга забросила ногу на ногу. — Может, возьмёшь нас, и мы сыграем её? Не в театре, а здесь, в этом кафе. Соберём наших, пригласим актёров, может, чему-то они и у нас научатся. Мы — девки ещё хоть куда!
Ингу после коньяка понесло, я видел, что все посетители кафе смотрят в нашу сторону.
— Недавно наш директор стал руководителем «Народного фронта», — сообщила Валя. — Говорят, на съезде встречался с самим президентом.
— Вот и обратитесь к нему, — сказал я. — Пусть попросит президента прибавить вам пенсию.
— Держи карман шире, — засмеялась Инга. — Многим кажется, что у нашего царя всегда под рукой мешок с золотой крупой. Только попроси, он тут же сколько надо отсыпет. А с нашим директором я всё равно поговорю. Пусть он собак не спускает. Когда встречаюсь — хороший мужик. Воспитанный, культурный. В молодости не стал актёром, зато стал Ноздревым. Ну, помнишь, был такой у Гоголя? Со всеми ровен. Со всеми на «ты». Но попробуй тронь! Мне кажется, в такие минуты у него на месте причёски появляются рога.
— Минотавра, — засмеялся я.
— Не знаю кого, но точно рога. Говорят, от него после постановки пьесы один автор даже сбежал в Канаду. Что-то они не поделили, и он нанял журналистку. Человека древнейшей профессии. Отработала по высшему разряду. Смотри, как бы он и тебя не обмазал. Естественно, чужими руками. Но мы тебя в обиду не дадим!
Я смотрел на её разгорячённое лицо и сделал для себя вывод: пьесу подружки не читали, но представление о ней уже имели. И реакция была простой и понятной: наших бьют. Меня это порадовало: оказывается, не все готовы были ругать меня за доставшуюся маленькую пенсию. Я поймал себя на том, что благодарен своим бывшим подружкам даже за вот такую солидарность, напомнившую то далёкое время, когда мы, собравшись возле телевизора, коротали время в лётных профилакториях Нюрбы, Тикси или Якутска.
Из кафе мы уходили уже одной командой. Под моросящий дождь даже пытались петь строки из песни про Солоху-бортпроводницу.
— Ушла на пенсию Солоха, говорят, — во весь голос кричала Инга.
— Врачи Вакулу начисто списали, — в тон ей подпевал я.
«Много ли человеку надо? Посидели, поговорили и вроде бы решили все проблемы. Ворота, если они есть, всё равно откроются. Даже если они подперты изнутри кольями».
Особенно меня позабавило предложение Инги кричать в трубу Минотавру. Это было революционное предложение. Я представил, на какую высоту поднялось бы театральное дело, если бы за него взялись бывшие стюардессы. Мне бы встретить их пораньше, тогда бы не пришлось поднимать в воздух алтайского режиссёра, чтобы пробить брешь в стоящих предо мною воротах. Что ни говори — каждый бомбит цель по-своему. Я улетел в Москву и на какое-то время забыл о пьесе.
А потом был неожиданный телефонный звонок от директора молодёжного театра Олега Слесарева с просьбой прислать пьесу. Я догадался: звонок организовала Валя. Я послал. За последнее время Валя стала для меня самым близким человеком: моё московское утро начиналось со звонка, вечером, перед тем как заснуть, я снова звонил ей. И всегда в трубке раздавался её спокойный, уверенный голос: мол, не беспокойся, всё будет хорошо, вскоре всё тронется с места. При этом о пьесе она не вспоминала. И я понимал: делает она это сознательно.
Быстро пролетел год. Директор театра вновь привёз на столичную сцену, в Художественный театр имени Чехова, пьесу сибирского классика «Ещё не время». Про себя я решил, что нужно обязательно посмотреть её. У автора пьесы было чему поучиться.
Стояла Пасхальная неделя. Над Москвой то в одном, то в другом месте, наполняя собой небо, нарастал колокольный звон. Он радостно плыл над домами, улицами, затенёнными окнами. В эти праздничные дни каждый прихожанин мог забраться на колокольню и присоединится к таким же, как и он, по-детски любящим медный державный звук, который, обволакивая, проникал в каждого, обещая весеннюю чистоту, тепло и долгую спокойную жизнь. Звучавшая медь как бы на время соединяла всех с небом, выправляя и успокаивая приостывшие за долгую зиму души.
С Минотавром мы столкнулись в дверях театра. Звон столичных колоколов его не трогал, он прошёл мимо, даже не кивнув. Через минуту я понял причину его сосредоточенности: директор спешил припасть к плечу нового губернатора, который, пользуясь случаем, решил посетить московскую сцену.
«Неужели Инга всё же говорила с Минотавром? — мелькнуло у меня в голове. — Зачем? Чтобы ещё раз утвердить, как говорил сам директор, что война обрывает связи? А там одно правило: от уважения до ненависти один шаг. Инга была права, хорошему актёру подвластно многое: он должен уметь как в закупоренном сосуде держать свои чувства и намерения. И говорить на людях только то, что требуется по тексту. Главное — сохранить лицо», — думал я, поглядывая на слегка приплюснутое лицо директора. Иногда отсутствие намерений говорит красноречивее любого объяснения. Раньше, встретив меня, он начал бы говорить привычное: старик, не время, вещь слаба. И при этом неизменное, годами отработанное актёрское припадание головой к плечу собеседника. Нет, всё это было в прошлом.
И всё же надо было отдать ему должное: кое-чему можно было поучиться и у него. Свой хлеб директор ел не зря. У него было обострённое чувство сцены, не важно, где в этот момент она находилась: в фойе, на улице, в кабинете у высокого начальства. Здесь ему одновременно приходилось быть актёром, режиссёром-постановщиком, конферансье, держать в руках все нити, чтобы всё шло по намеченному плану. И не было у него случайных людей, всё было продумано и отрепетировано заранее. На столичную постановку пьесы «Ещё не время» были приглашены известные критики, которые должны были написать необходимые рецензии, столичные актёры, режиссёры, депутаты; всё укладывалось в отработанный и продуманный сценарий. И даже билеты распространялись по отработанной схеме. Директор не любил слово «авось».