Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 1

— Дальневосточный Траловый трест в 1932 году работал плохо. Мы даём скидку на организационный период, но в этом году будем спрашивать со всей строгостью, — сказал Анастас Иванович своим гортанным голосом с очень заметным и таким непривычным для Бориса кавказским акцентом.

Затем, взглянув на Бориса и слегка улыбнувшись, видимо, тому, что перед ним в качестве представителя солидного союзного учреждения находился растерявшийся и покрасневший до ушей, совсем ещё молодой человек, чуть ли не юноша, добавил:

— Даже несмотря на вашу молодость!

Тут же Микоян подписал ряд документов — просьб в различные наркоматы об оказании определённой помощи рыбопромышленным организациям. Письма эти готовились в Главрыбе с участием представителей с мест; было несколько писем, имевших отношение и к Дальневосточному Траловому тресту: одно в Наркомат тяжёлой промышленности с просьбой о срочной отгрузке на Дальний Восток для нужд тралового флота стальных тросов различной толщины, другое в Главуголь с просьбой о первоочередном снабжении углём тралового флота, третье в ЦК ВЛКСМ, с просьбой помочь вербовщикам треста, работавшим в центральных губерниях и областях РСФСР, в части вербовки комсомольцев для службы на траловом флоте Дальнего Востока. Все эти письма Борис Яковлевич лично развёз по соответствующим адресам, добился приёма у нужных руководителей и получил от них заверения в том, что просьбы треста, поддержанные Микояном, будут выполнены.

Собственно, этими делами и заканчивалась командировочная миссия Алёшкина, они отняли около недели. Проводив во Владивосток главного бухгалтера треста и добившись авансовых ассигнований от Главрыбы на весеннюю путину 1933 года, Борис вступил, так сказать, в отпускной период. Первое, что он решил сделать — это отыскать дядю Митю, то есть Дмитрия Болеславовича Пигуту. Ещё в 1931 году Алёшкины получили письмо от младшей сестры Бориса, Нины. В нём она сообщала, что её бабушка А. П. Смирнова, у которой она воспитывалась в Костроме, умерла, сама Нина окончила среднюю школу и собиралась поступать в медицинский институт. По-видимому, она будет учиться в Москве, и если не удастся получить место в общежитии, то поживёт у дяди Мити, который, якобы, перебрался в столицу и теперь жил там. Борис ответил на это письмо, дал свой владивостокский адрес. В ответном письме он сожалел, что не может взять Нину к себе, так как во Владивостоке нет мединститута. Вскоре пришло письмо и от дяди Мити, он писал, что вопрос с Нининой учёбой решён. В 1932 году она будет сдавать экзамены в Первый Московский мединститут и, если поступит, будет там учиться. Первое время она поживёт у него, а затем, если не получится с общежитием, то снимет у кого-нибудь угол. В своём письме Дмитрий Болеславович, по старой привычке в переписке с родными, так, по крайней мере, подумал Борис, сообщал не домашний, а служебный адрес. Это была какая-то санитарно-эпидемическая лаборатория Водздравотдела, размещавшаяся где-то в Нижних Котлах.

Освободившись от своих дел, Борис вместе с Катей принялись за поиски дяди. Помимо желания увидеться с родными, им было необходимо переменить и место жительства. Хотя старушка Цикина была по-прежнему любезна и гостеприимна, но стало совершенно очевидно, что пребывание в крошечной комнатке двух посторонних людей её крайне стесняло. Поэтому в первый же свободный день Борис и Катя отправились в Нижние Котлы, чтобы разыскать место работы Дмитрия Болеславовича Пигуты. Проехав довольно долго на трамвае, а затем пройдя около двух километров пешком, они, наконец, нашли эту лабораторию. Она располагалась в каком-то полуразвалившемся деревянном бараке, окружённом целой кучей таких же непрезентабельных зданий. Улица была настолько грязна (а ведь дело было весной), что ступить на неё с проложенных вдоль заборов и домов узеньких деревянных мостков, долженствующих изображать из себя тротуары, было просто невозможно.

Нельзя сказать, чтобы нахождение дядиного учреждения в таком месте обрадовало Алёшкиных. Они подумали, что если дядя Митя работает в таком невзрачном месте, то живёт, наверно, ещё в худших условиях, и вряд ли у него можно будет остановиться. Тем не менее, они решили идти до конца. Отыскать лабораторию было нелегко, но оказалось, что и найдя её, Борис в поисках своего дяди не продвинулся ни на шаг. После длительных расспросов нескольких девушек из этой лаборатории, одна из них вспомнила, что действительно в прошлом году у них работал чудной старый доктор, ходивший на работу в болотных сапогах с собакой. Она же подтвердила, что его фамилия была Пигута. Девушка сообщила и то, что тот доктор поссорился с начальством и уволился, а где он сейчас работает и тем более живёт, никто не знает. Она предложила подождать заведующего лабораторией, который обещал к обеду вернуться (он выехал на какую-то пристань на Москве-реке). Это предложение ни Бориса, ни тем более Катю, сидевшую, как на иголках, под любопытными и насмешливыми взглядами окружавших их девушек, никак не устраивало. Дело в том, что помимо всего прочего, оба они были одеты совсем не по-московски. На Борисе был купленный в их распределителе хороший дублёный полушубок, но он был хорош там, на тральщиках, в бухте Диомид и даже во Владивостоке зимой, а сейчас в Москве, да ещё в конце марта, когда уже совсем тепло, человек в таком полушубке выглядел довольно смешно. Катино зимнее пальто тоже бросалось в глаза: оно было изрядно потрёпанным, старым, длинным-предлинным.

Сославшись на занятость, они поспешили ретироваться. Возвращались домой, то есть к Цикиной, они в скверном настроении. Вместо приятного путешествия по Москве 15 дней отпуска им предстояло потратить на поиски жилья — это во-первых, а во-вторых, самим искать все магазины, музеи и театры, что было уже и в то время сделать непросто. Когда они рассказали о своей неудаче Цикиной, та посоветовала прибегнуть к услугам Мосгорсправки, благо киоск «Справка» находился прямо против ворот их дома. Конечно, Алёшкины не замедлили воспользоваться этим советом, хотя Борис и очень мало верил в успех. Однако, служащая «Справки», расспросив обратившегося гражданина о примерном возрасте его дяди, имени, отчестве и фамилии, профессии и приблизительном времени приезда его в Москву, сказала:

— Погуляйте где-нибудь с часок, потом подойдите, я думаю, что мы найдём вашего дядю.

Напротив квартиры Цикиных был сад «Аквариум», в нём помещался «Мюзик-холл», а рядом, в небольшом здании, маленький кинотеатр, Борис и Катя двинулись туда. Шла какая-то заграничная драма со скачками на лошадях, стрельбой и бешеной ездой на автомобиле. Но оба они были так поглощены ожиданием ответа «Справки», что так и не поняли, и не запомнили, что это была за кинокартина. Выбравшись вместе с толпой зрителей на улицу, они быстро пересекли её, и Борис заглянул в окошечко киоска. Сидевшая там женщина узнала его и, улыбнувшись, сказала:

— Ну вот, а вы волновались! Получайте адрес вашего дяди, я тут написала, как к нему проехать. С вас 1 рубль 20 копеек.

Борис схватил протянутую ему бумажку, торопливо отдал деньги и побежал к Кате, которая уже стояла в очереди у находившегося невдалеке ларька, где только что начали продавать апельсины. Подбежав к Кате, Борис почти закричал:

— Вот адрес дяди Мити, едем скорей, брось ты эту очередь!

На что хладнокровная и всегда более сообразительная Катя ответила:

— Не кричи и не торопись, с пустыми руками ехать нельзя. Вот хоть апельсинов привезём. Сейчас моя очередь подойдёт.

Через час Борис Алёшкин и его жена, спрашивая встречных и поперечных, нашли-таки 3-ю Песчаную улицу и приблизились к дому № 21, где, по утверждению справочной службы, в квартире № 7 должен был жить Д. Б. Пигута. Можно было сразу заметить, что это район стройки: тут и там виднелись срубы и остовы неоконченных домов. Впрочем, некоторые, в том числе и дом № 21, уже казались совершенно готовыми, во всяком случае, они уже были под крышей, а заходящее мартовское солнце играло в стёклах новеньких окон. Из труб некоторых домов курился голубой дымок. Улица была красивой. То тут, то там росли огромные сосны, оставленные строителями для красоты, а в конце улицы виднелась даже целая сосновая роща. Правда, ни тротуаров, ни мостовой не было, да они, впрочем, были и не очень нужны. Улица недаром называлась Песчаной — почва состояла из сплошного песка, и там, где снег уже стаял, было сухо. Почти все здания были двухэтажные, они состояли из нескольких квартир.

Дом, к которому подошли Алёшкины, уже имел забор и ворота, а в глубине двора стоял длинный новенький сарай, разбитый на несколько отделений, предназначенных для каждой квартиры. Квартира № 7 находилась на втором этаже. Поднимаясь по новой, деревянной, поскрипывающей лестнице, которая одним длинным маршем проходила в специальной тесовой пристройке, служившей одновременно и сенями всем четырём квартирам дома, Борис вспомнил точно такую же лестницу в доме дяди Мити в Кинешме. Выйдя на площадку второго этажа и выглянув в большое стеклянное окно, он заметил, что и ближайшие окрестности похожи на тихую отдалённую 2-ую Напольную улицу города Кинешмы.

Из стены дома, рубленого из довольно толстых брёвен, ещё не обшитых тёсом, в сени выходили две одностворчатые добротные двери, сделанные из толстых досок, пока не окрашенные и ничем не обитые. На дверях были намалёваны чёрной краской, а может быть, просто углём, крупные цифры «7» и «8». В каждой из дверей имелся внутренний замок, и, кроме того, приделаны петли для висячего замка. На квартире № 8 замок висел, квартира № 7 была не заперта. Борис дёрнул за ручку двери, но она не поддалась. В ответ на осторожный стук изнутри раздался хриплый, как будто простуженный басовитый лай, а вслед за ним юношеский, ломающийся голос:

— Тубо, Рекс! Кто там?

Борис ответил:

— Откройте, пожалуйста, тут свои.

Дверь приоткрылась, и из образовавшейся щели выглянула мальчишечья голова. Хотя выглянувший парень был в возрасте 15–16 лет, Борис сразу его узнал, это был Костя. Однако тот узнал Бориса ещё быстрее. Он широко распахнул дверь, бросился к приезжему и обнял его за шею:

— Ой, кто приехал-то! Борис! Боря, здравствуй. Вот здорово-то!

Затем, заметив Катю, он отпрянул, и, видимо, смутившись своего порыва, быстро юркнул обратно в дом, однако продолжал кричать:

— Боря приехал! Боря приехал!

Его крики разносились по квартире так, как будто он кричал в каком-то большом зале. Борис и Катя стояли в нерешительности: первый потому, что он помнил, как нелестно отозвался об Анне Николаевне в своём письме, написанном десять лет тому назад из Шкотова, и теперь резонно опасаясь встречи с ней, а вторая просто потому, что подобное поведение хозяина, так необычно встречавшего гостей-родственников, ей было непонятно.

Прошло несколько секунд, пока они стояли около полуоткрытой двери, не решаясь переступить порог, как вдруг показалась низенькая, довольно некрасивая девушка, одетая в какое-то поношенное, с чужого плеча, старомодное платье. Борис и Катя сразу узнали сестру Нину Смирнову, она присылала им карточку, сделанную в 1931 году. В свою очередь и Нина, имевшая фотографию Бориса, снятого ещё в красноармейской форме, его тоже узнала. Ну, а о том, кто такая стоявшая рядом с ним молоденькая женщина, она, конечно, тут же догадалась. Нина знала, что её брат женат. Она схватила обоих гостей за руки и потянула их внутрь помещения.