Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 1

Через несколько дней дело Бориса Яковлевича Алёшкина разбиралось на городской комиссии по чистке, куда он, по совету своих старших друзей, подал апелляцию буквально на следующий день после злосчастного собрания. Так уж случилось, что в день разбора его апелляции, председателем апелляционной комиссии снова был тот же Кузнецов. Конечно, разбирая жалобу на своё же решение, ему, как всякому порядочному коммунисту, следовало бы отказаться от её рассмотрения и передать дело другому председателю. Но он поступил не так — настоял на утверждении своего предыдущего решения. Разбор дела Алёшкина длился всего десять минут. Секретарь зачитал решение комиссии, по которому Борису не было задано ни одного вопроса, затем ему предложили выйти и подождать в соседней комнате. Сквозь закрытую дверь он слышал, как что-то зло и убеждённо говорил Кузнецов, затем какое-то робкое возражение одного из членов комиссии, затем опять раздражённый голос Кузнецова. Через несколько минут после этого в комнату, где сидел Борис, вышел секретарь и сказал:

— Плохо ваше дело, товарищ Алёшкин… Городская комиссия утвердила решение о вашем исключении, вынесенное местной комиссией. Если вы не согласны, можете подавать заявление в комиссию при обкоме партии. Срок подачи заявления — две недели.

Борис даже особенно не удивился и не огорчился вынесенному решению потому, что уж очень сильно он был потрясён всеми предыдущими событиями, или потому, что, увидев в комиссии Кузнецова, уже приготовился к самому худшему и, собственно, другого решения и не ждал.

В тресте продолжали втихомолку шушукаться и обсуждать непонятное решение комиссии, однако вслух никто ничего не говорил. Николай Александрович утешал Алёшкина надеждами на решение обкомовской комиссии, а Меднис негодовал, возмущался поведением Кузнецова и сетовал на то, что Борис поспешил с подачей апелляции в горком:

— И чёрт меня дернул советовать тебе, Борис, торопиться с апелляцией! — говорил он. — Не думал я, что очередь работать в городской комиссии выпадет на Кузнецова, не думал я также, что он возьмётся разбирать апелляцию на своё собственное решение. Вот уж, свинья так свинья! Ведь с завтрашнего дня председателем городской комиссии буду я, ну что бы на два-три дня задержаться с разбором твоего дела! Совсем другой результат бы был. Ну да ладно, пиши апелляцию в обком партии, обязательно укажи, что твоё дело дважды разбирал один и тот же человек. Я от себя тоже кое-что добавлю. Апелляцию давай мне, я её сам передам в обком.

Борис в этот же день написал новое подробное заявление и, зайдя в кабинет Новикова, где находился Меднис, передал ему. Затем он обратился к директору треста:

— Николай Александрович, — сказал он, — теперь, когда я, по сути дела, стал человеком беспартийным, мне неудобно оставаться твоим заместителем, очевидно, придётся кому-то передать мои дела. Ну, а меня можешь использовать на любой работе по своему усмотрению…

Меднис и Новиков переглянулись, и последний ответил:

— Мы ждали такого заявления от тебя и только что об этом говорили. Вот что я тебе скажу. Во-первых, мы, дирекция треста, не считаем решение о твоём исключении окончательным, а во-вторых, в здесь работают не только партийные люди. И у нас, как ты знаешь, один из заместителей директора, Иван Васильевич Машистов — человек беспартийный, поэтому мы считаем, да и не только мы, я говорил об этом в Востокрыбе и в обкоме, там придерживаются нашего мнения, что поскольку по службе, по работе мы тебя можем характеризовать только положительно, то нет никаких оснований освобождать тебя от занимаемой должности. Продолжай работать, как работал. Так я говорю? — повернулся он к Меднису.

Тот согласно кивнул головой и, улыбнувшись Борису, подтвердил:

— Так-так. Не вешай, Борис, носа, а лучше старательнее работай, докажи, что обвинения, притянутые Кузнецовым, ничего не стоят. Между прочим, это будет влиять на решение комиссии при обкоме. Как я вижу, там разбор дела произойдёт не скоро, очевидно, не раньше, чем через три-четыре месяца, и чем лучше ты это время будешь работать, тем будет лучше, в первую очередь, для тебя же. Так что давай-ка берись по-прежнему за дела, тем более что мы сейчас на тебя думаем одно важное дело взвалить, — добавил он, посмотрев на Новикова.

— Видишь ли, Борис Яковлевич, — вмешался в разговор директор, мы должны передислоцировать управление Тралтреста в бухту Диомид. На этом настаивает управление Востокрыбы и секретарь Приморского обкома партии. Нужно сосредоточить управление траловым флотом в одном месте, и, конечно, лучше всего это сделать там, где имеется наша флотская база. Здание для нас, как ты знаешь, переоборудуется из старой казармы ещё с весны, но идёт это дело очень медленно. Ты должен будешь ускорить это переоборудование и постараться к 1 октября перебазировать наше управление в бухту Диомид. Причём это надо сделать так, чтобы на работе отделов треста и, конечно, на руководстве флотом это никак не отразилось. Продумай вопрос и о переселении, а на первое время — о доставке сотрудников из города к новому месту работы.

Весь следующий месяц Алёшкин почти не бывал дома. Он проявил всю свою энергию, изобретательность и смекалку, чтобы выполнить возложенное на него задание. С неиссякаемым упорством он искал необходимые материалы, рабочих, буквально заездил нового начальника ОКС и начальника снабжения Вшивцева, но так или иначе, а в первых числах октября 1933 года Дальневосточный Траловый трест праздновал своё новоселье. Правда, пока ещё дело с жильём для сотрудников обстояло неважно, и не столько потому, что его невозможно было найти на мысе Чуркина, сколько потому, что большинство имело хорошие квартиры в городе и переселяться оттуда, естественно, не хотело.

В одной из недостроенных казарм, расположенных вблизи той, в которой разместилось управление треста, стараниями Алёшкина отделали несколько комнат. Их можно было использовать как общежитие для работников управления, вынужденных задерживаться в тресте допоздна.

В ноябре из Москвы пришло предписание ввести в командах тральщиков должности помощников капитана по политчасти, и, кроме того, ввести для всех членов команды судов и служащих треста специальную форму, как это было уже введено на траловом флоте в Мурманске. Для её пошива была уже отгружена соответствующая материя, поступили в трест и образцы формы. По этому новому статуту директор треста становился одновременно и командующим траловым флотом, поэтому его форма имела множество золотых нашивок на рукавах. Все его заместители получали звание помощников командующего, количество нашивок у них было несколько меньшим. Форма эта выдавалась за деньги, но по государственной стоимости. Перед отделом снабжения, а, следовательно, и перед его шефом Борисом Алёшкиным встала задача своевременного изготовления формы для всего личного состава, поиск мастерских, оформление с ними договоров на пошив. Конечно, одновременно не должна была ослабевать работа и по обеспечению выполнения производственного плана.

Кстати сказать, этот 1933 год был значительно более успешным для тралового флота; до конца года оставалось более полутора месяцев, и имелись основания предполагать, что годовой план будет выполнен вовремя.

Личные дела Бориса Алёшкина продолжали оставаться без изменений. Как говорил Меднис, в обкоме очередь до разбора его апелляции ожидалась ещё не скоро. Катя весь этот период, кроме своей основной работы, была чрезвычайно загружена в комиссии по чистке, возглавляемой Меднисом, она продолжала вести сложную и кропотливую работу технического секретаря. Весь дом находился на руках Акулины Григорьевны. Девочки вернулись с дачи: Вера опять начала заниматься в техникуме, хотя и без большого желания, а Элочка пошла в свой детский сад. Ей уже исполнилось пять лет, и она, радуясь коротким встречам с папой и мамой, рассказывала им свои детские новости.

В январе совершенно неожиданно пришёл приказ из Главрыбы: передать 15 тральщиков Военно-Морскому флоту. Специалисты, тралмейстеры, некоторые капитаны и желающие рыбаки откомандировывались в распоряжение Мурманского Тралового треста. Часть сотрудников аппарата треста подлежала сокращению, остальные должны были переехать вместе с дирекцией и оставшимися тральщиками на Камчатку, где организовался новый Дальневосточный Траловый трест. Срок выполнения приказа — первый квартал 1934 года. Приказ этот свалился как снег на голову и был непонятен не только работникам Тралового треста, но и управлению Востокрыбы, и даже обкому ВКП(б). На все запросы из Москвы поступил лишь один ответ за подписью наркома А. И. Микояна, что таково решение правительства, и оно должно быть выполнено в срок. В кулуарах треста знающие люди шёпотом говорили, что это решение приняли в связи с осложнением международной обстановки на Дальнем Востоке и в результате поездки по Приморью К. Е. Ворошилова.

Так или иначе, но перед многими работниками Тралтреста стала дилемма — ехать на Камчатку или увольняться. Большинство выбрали последнее. Этот же вопрос решал для себя Борис Яковлевич Алёшкин. После длительного обсуждения в своей семье и с друзьями постановили, что ему нужно уволиться. В этом решении сыграли большую роль и письма, получаемые Алёшкиными от Сердеевых, живших в это время в г. Армавире и настойчиво приглашавших их к себе. Д. Я. Сердеев в это время работал вторым секретарём Армавирского горкома ВКП(б), а Людмила Петровна — учительницей в одной из школ. Они описывали преимущества южной природы и уговаривали Бориса и Катю переехать на Кавказ.

Как выяснилось впоследствии, на самом деле, им очень не хватало Акулины Григорьевны: оба их сына нуждались в постоянном присмотре, а сами они из-за занятости уделить им необходимого внимания не могли. Сердеевы понимали, что одна Акулина Григорьевна не поедет, а зная, что Борис и Катя — ребята работоспособные и смогут работать в любом месте, они и звали их всех вместе.

В то время выезд с Дальнего Востока был очень затруднён, особенно для работников такого масштаба, как Борис Алёшкин. Уехать можно было только по специальному разрешению обкома. Хотя фактически Алёшкин был всё ещё беспартийным, несомненно, такое разрешение было необходимо и ему. В результате длительных разговоров с Николаем Александровичем и Меднисом, Борис сумел убедить их в необходимости своего увольнения из треста и выезде с Дальнего Востока. Причём одним из основных аргументов, выдвинутых им, был тот, что ведь он, Борис Алёшкин, фактически не имеет никакой специальности, и что, пока ещё не ушло время, ему нужно обязательно учиться, чтобы иметь за плечами какие-нибудь прочные знания. Между прочим, это был не только предлог. После многократного обсуждения этого вопроса с Катей и долгих самостоятельных раздумий, Борис пришёл к выводу, что ему необходимо получение какого-нибудь специального образования. Неважно, будет или нет восстановлен он в партии, специальность ему всё-таки нужна. В таком духе Борис и написал заявление в Востокрыбу, Новиков и Меднис наложили на него соответствующие резолюции. Сам Меднис лично договорился в обкоме ВКП(б) о выдаче разрешения Борису Алёшкину и его семье выехать с Дальнего Востока. Николай Александрович Новиков поставил только одно условие: чтобы Борис повременил с увольнением, а также и с выездом до тех пор, пока выделенные тральщики не будут сданы Военно-Морскому флоту. Надо сказать, что работники штаба ВМФ медлить с приёмкой судов не стали.